— Да. Там я держу одну субстанцию, что способна вселить бодрость в самые привередливые сердца.
— Ах, надеюсь вы дадите мне рецепт?
— Конечно! Поэтому и веду вас к себе.
Ретиф показал Ревельону дорогу, и они, проходя мимо приоткрытой двери в квартиру домовладельца, расточили тому множество любезностей, с которыми тогда было принято обращаться к домовладельцам.
Потом, когда они вошли в квартиру романиста, Ретиф привел Ревельона из своей комнаты в комнату Оже, усадил на стул, который он поставил в заранее выбранное место, и вложил ему в руки каминные щипцы.
Ревельон абсолютно ничего не понимал в тех действиях, что Ретиф заставлял его совершать.
Он не хотел брать щипцы.
— Возьмите, берите же! — настаивая Ретиф.
— Зачем? Чтобы я ими освежился?
— Нет.
— Ну и где же субстанция, что успокаивает самые больные сердца?
— Сейчас вы сами ее откроете.
— Этими щипцами?
— Да, черт возьми, да.
— Где же она?
— Здесь.
И Ретиф вставил ручку щипцов между двумя плитками паркета и приказал:
— Нажимайте!
— Вы с ума сошли!
— Какое ваше дело? Нажимайте!
Ревельон, считая, что имеет дело с сумасшедшим, решил повиноваться, чтобы доставить ему удовольствие.
И он, с силой нажав на ручку, выломал одну целую плитку и половину соседней.
Семь или восемь золотых монет, вырванных этим толчком из-под пола, выкатились из дыры, к великому изумлению фабриканта обоев.
Он тотчас нагнулся, чтобы получше их рассмотреть.
— Хе-хе! Значит, это вас интересует? — спросил Ретиф. — Вот удача!
— Сколько золота! Сколько золота! — вскрикивал Ревельон и, погружая обе руки в дыру, горстями вытаскивал золотые монеты.
— Ну как? Ну как? — спрашивал Ретиф.
— Но что вы делаете со всем этим богатством, старый скупец? — спросил Ревельон. — Копите сокровище?
— Сударь, извольте, пожалуйста, пересчитать деньги, — спокойно попросил Ретиф.
Пересчет занял у Ревельона почти час. Сумма составила три тысячи луидоров без одного. Отсутствовал один луидор: Оже достал монету из тайника в тот день, когда его выследил Ретиф.
— Все верно, здесь две тысячи девятьсот девяносто девять луидоров! — прошептал потрясенный Ревельон.
— Так вот, сударь, это золото принадлежит вам, — сказал Ретиф. — Ведь его мой зять-негодяй украл у вас в тот день, когда убил мою дочь.
Ревельон закричал от радости и сжал в объятиях честного и умного старика, вернувшего ему богатство.
— Мы разделим их! — воскликнул он.
— Нет.
— Нет да!
— Ни за что, сударь.
— Но, по крайней мере, вы возьмете…
— Не возьму ничего.
— Почему?
— Потому что тогда я не смогу поставить в конце романа, который намерен написать обо всем этом, следующую очень красивую фразу, что я вынашивал две недели: «Честный Дюлис признался, что он слишком щедро вознагражден признательностью и стал богаче благодаря своей бедности!»
С этими словами он поклонился обезумевшему от счастья Ревельону, который вскоре убежал, унося в шляпе свое сокровище.
Едва фабрикант покинул квартиру, Ретиф взял литеры, сел за верстатку и принялся составлять, в материальном смысле слова, первые главы романа, озаглавленного «Инженю Саксанкур, или Разведенная женщина», — романа, в котором, как утверждают некоторые, в образе персонажа, носящего имя Эшине-Морескен, он изобразил Оже.
ЭПИЛОГ
note 34
После событий, рассказанных нами, прошло четыре года.
В Польше, в старинном громадном поместье, у большого камина, завтракали трое взрослых, тогда как мальчик, первым вставший из-за стола, бегал взад и вперед по необъятному залу.
Зал сверкал в лучах жаркого июльского солнца, но, тем не менее, казалось, что половина этой невероятно просторной комнаты словно застыла в полумраке и что с деревянных панелей стен падают перламутровые тени от огромных елей, посаженных вокруг дома.
Это пышное жилище было украшено по-старинному роскошно: гигантские поставцы, высокие гобелены, картины в массивных золоченых рамах.
Тихие и молчаливые, словно рабы, слуги, улыбаясь, скользили вокруг господ.
Среди господ была женщина сорока двух лет; несколько седых волос, которые она даже не давала себе труда прятать, сверкали, как серебряные нити, в ее черных волосах.
Черты ее лица выражали привычку повелевать и властвовать над людьми.
Она, казалось, величественно восседает, нежели сидит за столом.
Это была графиня Обиньская.
Ее сын Кристиан сидел справа от матери, тогда как слева располагалась молодая, красивая женщина, чье изящество превратилось в благородное достоинство благодаря богатству, благополучию и счастливому материнству.
Это была Инженю, ставшая графиней Обиньской.
Мальчик трех лет, который играл со своим другом, крупным сарматским псом, был ее сын.
Он, как и его отец, носил имя Кристиан.
Мальчик не мог усидеть на месте; иногда его одаряли улыбками, иногда награждали поцелуем.
Продолжая бегать по огромному залу, он на миг задержался перед портретом, на котором во весь рост был изображен дед графини Обиньской в парадном костюме вельможи.
Большая сабля, пышные усы, грозный взгляд — все в этом портрете внушало маленькому Кристиану страх; поэтому мальчик, постояв недолго перед картиной, отошел в сторону, скорчив испуганную гримаску, и снова принялся играть с псом.
— Скажите, дитя мое, — обратилась графиня Обиньская к Инженю, — как вы чувствуете себя сегодня?
— Я немного устала, сударыня. Вчера мы с Кристианом совершили долгую прогулку верхом.
— А ездить на лошади для нее становится утомительным! — с улыбкой заметил Кристиан, взглядом показывая матери, что контуры еще недавно такой тонкой талии Инженю начали расплываться и округляться, чтобы дать маленькому Кристиану товарища по играм.
— Такая трогательная, бледная и усталая, Инженю напоминает мне несчастную королеву Франции Марию Антуанетту, — сказала графиня, — эту бедную жертву чудовищ, от которых мы сумели избавиться!
— Вы правы, — согласился Кристиан, улыбаясь той счастливой улыбкой обладания, которого у него ничто не сможет отнять, — у королевы действительно такая же легкая походка и такая же гибкая талия; правда, если бы ее талия округлилась, как у нашей маленькой графини, то весь этот заискивающий двор ликовал бы от радости и любви к ней.
— Увы! — вздохнула графиня. — Эта любовь и эта радость, наверное, закончатся для нее на ужасном эшафоте, уже обагренном кровью ее супруга! А для ее детей, которых она выносила в своем чреве, — заточением в тюрьму, более жестоким, чем смерть!.. Да, кстати, — сказал графиня, повернувшись к молодой женщине. — Мне кажется, Инженю, что вчера вы ждали новостей от вашего отца или ждете их сегодня…
— Сударыня, я получила их вчера, когда вернулась с охоты, но вы уезжали в город, — ответила Инженю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208