Поистине, все мое несчастье в том, что я принц крови; самый жалкий помощник какого-нибудь судейского рассмеялся бы мне в лицо, узнав, что я не смог овладеть мадемуазель Инженю Ретиф де ла Бретон.
— Умоляю вас, ваша светлость…
— Вы болван, господин Оже, и годитесь только на то, чтобы сторожить школу.
— Но, ваша светлость, Башелье, Лебель, Бонтан и все те люди, чьи имена ваше высочество, оказав мне честь, изволили назвать, все они, ваша светлость, жили в другое время.
— Да, я знаю, сударь, они жили в те времена, когда у принцев были такие преданные, такие умные, такие умелые слуги, что стоило принцам лишь высказать желание, как оно немедленно исполнялось.
— Ваша светлость, тогда были хорошие времена, а сегодня настали трудные дни.
— И в чем же время, о котором я говорю, было лучше нашего? Объясните, сударь.
— А в том, ваша светлость, что господин Башелье располагал приказами на предъявителя, подписанными королем приказами об аресте… Говоря о господине Башелье, я имею в виду и господина Лебеля, и господина Бонтана: они распоряжались всеми комиссарами полиции в Париже, конно-полицейской стражей в провинции. В распоряжении господина регента, герцога Орлеанского было так много знатных дам, что он не снисходил до мещанок, а нынешний герцог Орлеанский велит присылать ему лошадей, кареты и любовниц из Англии.
— Хорошо! Ну, а герцог де Ришелье, который в молодости ухаживал за принцессами крови, вопреки воле главы государства, их отца?.. Неужели заполучить мадемуазель Инженю труднее, чем мадемуазель де Валуа, и господин Ретиф де ла Бретон могущественнее Филиппа Орлеанского?
— Я осмелюсь повторить вашему королевскому высочеству, что все добрые традиции утрачиваются: видимо, как утверждает господин Мерсье, мы приближаемся к какой-то катастрофе; то, что вчера считалось милостью, сегодня зовут позором. Поистине, ваша светлость, я не понимаю, то ли уходят принцы, то ли приходят честные женщины; извините, что я говорю вам о подобных вещах, ведь теперь мы отступаем перед любым препятствием, и вот доказательство: ваше королевское высочество заявляет мне, что, если похитителей Инженю будут преследовать, вы выдадите меня, чтобы я был повешен. Сами судите, ваша светлость, большие ли надежды это внушает? Ах, если бы вы дали мне королевский указ об аресте, чтоб упрятать в Бастилию этого Ретифа де ла Бретона! Он вполне это заслужил, и это не означало бы проявить по отношению к нему несправедливость… Пусть мне дадут наряд агентов полиции, чтобы избить тех, кто избивал нас, и я ручаюсь вашему королевскому высочеству, что не пройдет и двух дней, как красотка будет у нас в руках. Только, чтобы этого добиться, мы не должны бояться ни огласки, ни ударов; что касается ударов, то они мне не страшны: я уже отважно получал их; но огласки ваше королевское высочество не пожелает.
— Ну, разумеется, я не желаю огласки! — вскричал принц. — Посудите сами, столь ли велика заслуга удовлетворить мою просьбу, подвергая меня опасности. Черт возьми! Если я предоставлю вам армию в три тысячи солдат, то, это почти несомненно, вы расправитесь с господином Ре-тифом; если я выдам вам ордер на получение в Доме инвалидов четырех пушек, то — мне кажется это возможным — вы взломаете дверь в комнату мадемуазель Инженю; но я требую от вас не этого, вы понимаете меня? От вас требуются ловкость, воображение, дипломатия. Вы меня уверяете, что времена изменились; да, черт побери, это так, поскольку я еще не приказал вздернуть вас за тот позор, который вы на меня навлекаете… Если такие девицы стали менее доступны, чем во времена Башелье и Лебеля, то вам, черт побери, необходимо показать себя сильнее Лебеля или Башелье, только и всего! Каждый день я слышу разговоры о том, что мир идет вперед, что век делает успехи, что распространяется просвещение! Сударь, идите в ногу со всеми, делайте успехи вместе с веком и, поскольку всюду разливается свет, попытайтесь хотя бы что-то ясно понять.
Оже хотел возразить, но принц, захваченный гневом, зашел слишком далеко и уже не мог отступать.
Граф д'Артуа сел на постели и, величественным жестом указав на дверь, приказал:
— Уходите, сударь! Уходите!
— Ваша светлость, в другой раз я все сделаю лучше, — с поклоном сказал Оже.
— Другого раза не будет! Вы меня не понимаете: я приказываю вам уйти и больше не возвращаться.
— Почему, ваша светлость?
— Я больше не нуждаюсь в ваших услугах.
— Как?! Ваша светлость выгоняет меня? — воскликнул потрясенный Оже.
— Да.
— Без всякого основания?
— Почему же без основания?
— Я хочу сказать, без всякой моей вины.
— Это вина, сударь, не выполнить мое поручение, и, слава Богу, она лежит на вас!
— Ваша светлость, позвольте мне попытаться еще раз…
— Ни за что!
— Может быть, я найду какую-либо хитрость.
— Ни к чему! Если я хочу эту девушку, то я получу ее, но с помощью другого человека, а не вас, милейший; это будет возможность доказать вам, что вы осёл. Ступайте!
На этот раз принц говорил как хозяин, поэтому возразить ему было невозможно. Он достал из секретера кошелек, бросил его Оже и, повернувшись к стене, замолчал.
Оже, на несколько мгновений сбитый с толку тем, что он именовал черной неблагодарностью, подобрал кошелек и, уходя, сказал достаточно громко, чтобы его услышал принц:
— Хорошо, я отомщу!
Но поскольку эта угроза не могла относиться к принцу, тот даже не обернулся: он переводил дух после приступа гнева или просто храпел.
Его светлость граф д'Артуа, захрапев, допустил ошибку: даже у всесильного вельможи не бывает ничтожных врагов.
Свидетельство тому — г-жа Дюбарри, которая недолгое время была более могущественной принцессой, чем принцессы крови, а ее врагом был ничтожный негр, но он заставил отрубить ей ту самую голову, на которую она, шутя, примеривала ту самую корону Франции, что принесла такое огромное горе Марии Антуанетте!
XXVIII. КЮРЕ БОНОМ
Читатель, вероятно, задает себе вопрос, каким образом мог г-н Оже, этот жалкий лакей, отомстить его королевскому высочеству, его светлости графу д'Артуа, принцу крови.
Господин Оже, действительно, терял свое положение и свое будущее, ведь негодяев, вроде Оже, иногда может ждать иное будущее, кроме виселицы; так как он больше не значился среди прислуги графского двора, отныне г-н Оже лишился того дарового рабского хлеба, который очень привлекает подлые сердца и низкие души.
Согласимся, что он получил оскорбления, которых не прощают.
Господину графу д'Артуа следовало бы задуматься над этим, прежде чем наживать врага, подобного г-ну Оже; но принц с неосмотрительной беспечностью молодости повернулся к стене, как мы уже сказали, и, вместо того чтобы поразмыслить надо всем этим, захрапел.
Роковое равнодушие!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208
— Умоляю вас, ваша светлость…
— Вы болван, господин Оже, и годитесь только на то, чтобы сторожить школу.
— Но, ваша светлость, Башелье, Лебель, Бонтан и все те люди, чьи имена ваше высочество, оказав мне честь, изволили назвать, все они, ваша светлость, жили в другое время.
— Да, я знаю, сударь, они жили в те времена, когда у принцев были такие преданные, такие умные, такие умелые слуги, что стоило принцам лишь высказать желание, как оно немедленно исполнялось.
— Ваша светлость, тогда были хорошие времена, а сегодня настали трудные дни.
— И в чем же время, о котором я говорю, было лучше нашего? Объясните, сударь.
— А в том, ваша светлость, что господин Башелье располагал приказами на предъявителя, подписанными королем приказами об аресте… Говоря о господине Башелье, я имею в виду и господина Лебеля, и господина Бонтана: они распоряжались всеми комиссарами полиции в Париже, конно-полицейской стражей в провинции. В распоряжении господина регента, герцога Орлеанского было так много знатных дам, что он не снисходил до мещанок, а нынешний герцог Орлеанский велит присылать ему лошадей, кареты и любовниц из Англии.
— Хорошо! Ну, а герцог де Ришелье, который в молодости ухаживал за принцессами крови, вопреки воле главы государства, их отца?.. Неужели заполучить мадемуазель Инженю труднее, чем мадемуазель де Валуа, и господин Ретиф де ла Бретон могущественнее Филиппа Орлеанского?
— Я осмелюсь повторить вашему королевскому высочеству, что все добрые традиции утрачиваются: видимо, как утверждает господин Мерсье, мы приближаемся к какой-то катастрофе; то, что вчера считалось милостью, сегодня зовут позором. Поистине, ваша светлость, я не понимаю, то ли уходят принцы, то ли приходят честные женщины; извините, что я говорю вам о подобных вещах, ведь теперь мы отступаем перед любым препятствием, и вот доказательство: ваше королевское высочество заявляет мне, что, если похитителей Инженю будут преследовать, вы выдадите меня, чтобы я был повешен. Сами судите, ваша светлость, большие ли надежды это внушает? Ах, если бы вы дали мне королевский указ об аресте, чтоб упрятать в Бастилию этого Ретифа де ла Бретона! Он вполне это заслужил, и это не означало бы проявить по отношению к нему несправедливость… Пусть мне дадут наряд агентов полиции, чтобы избить тех, кто избивал нас, и я ручаюсь вашему королевскому высочеству, что не пройдет и двух дней, как красотка будет у нас в руках. Только, чтобы этого добиться, мы не должны бояться ни огласки, ни ударов; что касается ударов, то они мне не страшны: я уже отважно получал их; но огласки ваше королевское высочество не пожелает.
— Ну, разумеется, я не желаю огласки! — вскричал принц. — Посудите сами, столь ли велика заслуга удовлетворить мою просьбу, подвергая меня опасности. Черт возьми! Если я предоставлю вам армию в три тысячи солдат, то, это почти несомненно, вы расправитесь с господином Ре-тифом; если я выдам вам ордер на получение в Доме инвалидов четырех пушек, то — мне кажется это возможным — вы взломаете дверь в комнату мадемуазель Инженю; но я требую от вас не этого, вы понимаете меня? От вас требуются ловкость, воображение, дипломатия. Вы меня уверяете, что времена изменились; да, черт побери, это так, поскольку я еще не приказал вздернуть вас за тот позор, который вы на меня навлекаете… Если такие девицы стали менее доступны, чем во времена Башелье и Лебеля, то вам, черт побери, необходимо показать себя сильнее Лебеля или Башелье, только и всего! Каждый день я слышу разговоры о том, что мир идет вперед, что век делает успехи, что распространяется просвещение! Сударь, идите в ногу со всеми, делайте успехи вместе с веком и, поскольку всюду разливается свет, попытайтесь хотя бы что-то ясно понять.
Оже хотел возразить, но принц, захваченный гневом, зашел слишком далеко и уже не мог отступать.
Граф д'Артуа сел на постели и, величественным жестом указав на дверь, приказал:
— Уходите, сударь! Уходите!
— Ваша светлость, в другой раз я все сделаю лучше, — с поклоном сказал Оже.
— Другого раза не будет! Вы меня не понимаете: я приказываю вам уйти и больше не возвращаться.
— Почему, ваша светлость?
— Я больше не нуждаюсь в ваших услугах.
— Как?! Ваша светлость выгоняет меня? — воскликнул потрясенный Оже.
— Да.
— Без всякого основания?
— Почему же без основания?
— Я хочу сказать, без всякой моей вины.
— Это вина, сударь, не выполнить мое поручение, и, слава Богу, она лежит на вас!
— Ваша светлость, позвольте мне попытаться еще раз…
— Ни за что!
— Может быть, я найду какую-либо хитрость.
— Ни к чему! Если я хочу эту девушку, то я получу ее, но с помощью другого человека, а не вас, милейший; это будет возможность доказать вам, что вы осёл. Ступайте!
На этот раз принц говорил как хозяин, поэтому возразить ему было невозможно. Он достал из секретера кошелек, бросил его Оже и, повернувшись к стене, замолчал.
Оже, на несколько мгновений сбитый с толку тем, что он именовал черной неблагодарностью, подобрал кошелек и, уходя, сказал достаточно громко, чтобы его услышал принц:
— Хорошо, я отомщу!
Но поскольку эта угроза не могла относиться к принцу, тот даже не обернулся: он переводил дух после приступа гнева или просто храпел.
Его светлость граф д'Артуа, захрапев, допустил ошибку: даже у всесильного вельможи не бывает ничтожных врагов.
Свидетельство тому — г-жа Дюбарри, которая недолгое время была более могущественной принцессой, чем принцессы крови, а ее врагом был ничтожный негр, но он заставил отрубить ей ту самую голову, на которую она, шутя, примеривала ту самую корону Франции, что принесла такое огромное горе Марии Антуанетте!
XXVIII. КЮРЕ БОНОМ
Читатель, вероятно, задает себе вопрос, каким образом мог г-н Оже, этот жалкий лакей, отомстить его королевскому высочеству, его светлости графу д'Артуа, принцу крови.
Господин Оже, действительно, терял свое положение и свое будущее, ведь негодяев, вроде Оже, иногда может ждать иное будущее, кроме виселицы; так как он больше не значился среди прислуги графского двора, отныне г-н Оже лишился того дарового рабского хлеба, который очень привлекает подлые сердца и низкие души.
Согласимся, что он получил оскорбления, которых не прощают.
Господину графу д'Артуа следовало бы задуматься над этим, прежде чем наживать врага, подобного г-ну Оже; но принц с неосмотрительной беспечностью молодости повернулся к стене, как мы уже сказали, и, вместо того чтобы поразмыслить надо всем этим, захрапел.
Роковое равнодушие!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208