Времена меняются, и иногда микроскопический враг вырастает в великана Микромегаса.
Впрочем, мы не станем распространяться о сути этой мести, каковая могла бы поведать читателям слишком многое; месть г-на Оже раскроется из повествования, которое им предстоит прочесть.
Через три дня после этой бурной сцены между слугой и господином к кюре маленького прихода Сен-Никола-дю-Шардоне, или дю-Шардонере (читатель волен возводить этимологию этого названия либо к растительному, либо к животному царству) явился бледный, с осунувшимся лицом мужчина, который держал себя робко и еле волочил ноги.
Был час пополудни; стоял великолепный осенний день, ясный, словно улыбка старика или закат солнца.
Кюре уже отобедал. Все свои службы он закончил. Сидя в саду на скамье из дерна, он читал, но не молитвенник, а недавно вышедшую брошюру, которую одни приписывали г-ну де Мирабо, другие — г-ну Марату, третьи — еще кому-то.
Как бы то ни было и кто бы ни был автором брошюры, она принадлежала к числу горячо патриотических писаний.
Этот почтенный кюре, воспитанный милосердием века и очарованный философией Пор-Рояля, исповедовал какую-то причудливую, до конца еще не определившуюся веру, которая спустя шестьдесят лет будет представлена доктриной аббата Шателя, — это была смесь неверия и религии, представлявшая собой некое революционное верование, предназначенное для честных людей, верование опаснейшее, ибо оно не требовало от людей верить в Бога!
Однако почтенный кюре глубоко над этим не задумывался, ведь прошло время прелатов, которые согласовывали жизнь духовную и совесть ad usum Ecclesiae note 29.
Наш кюре, напичканный патриотическими и философскими сочинениями, чтил Бога, но бесконечно больше времени, чем ему позволил бы папа римский, посвящал земным делам Франции. Он, конечно, был одним из тех пастырей, что через четыре года с восторгом присягнут Конституции и помогут Революции выйти из младенческого возраста; из тех честных утопистов, чистых сердец, безупречных предателей, что с головой выдадут якобинцам короля и Бога, если, конечно, Бога можно выдать людям; он был одним из тех священников, от услуг которого с таким презрением отказалась королева, когда увидела эшафот, заслонявший от нее небо.
Вот почему аббат Боном (отличная фамилия для христианского пастыря) читал эту брошюру, когда его служанка мадемуазель Жаклин крикнула ему в садик, сможет ли он принять растрепанного и бледного мужчину, о ком мы только что упоминали.
Аббат велел впустить к нему этого человека, но предварительно спрятал брошюру в густой кустик резеды, растущий под скамьей.
Подобно врачам, священники немного физиогномисты; следует признать, что даже в спокойные времена мы обращаемся к пастырям лишь тогда, когда нам без этого совершенно не обойтись, так что у священников выработалась привычка и способность заранее задавать себе вопрос, какой услуги пришел просить у них человек.
Аббат Боном, определив по его внешности, что человек этот из простонародья и сильно смущен, снова сел на скамью, повернул к нему свой нос, отягощенный большими очками, и, решив держать пришедшего мужчину на почтительном расстоянии от себя, обратился к нему со следующими словами:
— Итак, сударь… Что вам от меня угодно?
Человек остановился; было заметно его притворное или настоящее волнение: в дрожащих руках он мял шляпу.
— Плохое лицо! — прошептал аббат Боном. — Плохое! И он забеспокоился, услышит ли мадемуазель Жаклин, его горничная, если он ее позовет, и ответит ли на зов.
Человек прекрасно понял, какое впечатление он производит, и напустил на себя еще более смиренный вид.
— Господин кюре, — пробормотал он, — я пришел сделать вам одно признание.
«Вот оно что! — подумал Боном. — Он вор, за ним гонятся… Дело дурное!»
— Сударь, — возразил он, — священник — не нотариус; он не принимает признаний, а выслушивает исповеди.
— Именно эту милость я и желаю получить от вас, господин кюре. Не угодно ли вам позволить мне исповедоваться? — спросил растерянный человек.
«Черт бы побрал этого нахала! — подумал кюре. — Я так приятно отдыхал после обеда, когда он явился…»
— Но, позвольте, милостивый государь, исповедь — очень серьезное дело, — вслух сказал он, — ее в саду не принимают. Подождите, пока я буду в церкви, в исповедальне, а там посмотрим…
— В таком случае, господин кюре, позвольте мне спросить, когда вы будете в исповедальне.
— Завтра, послезавтра…
Человек в отчаянии затряс головой и воскликнул:
— О, я не смогу ждать до тех пор!
— Сожалею, сударь, но на сей счет я придерживаюсь тех правил, что сам себе поставил. Я исповедую утром, с восьми часов до полудня, и никогда позже, только в случае крайней необходимости.
— Уже слишком поздно, господин кюре, слишком поздно! Мне необходимо отпущение грехов сейчас.
— Я вас совсем не понимаю, — с тревогой сказал Боном.
— Однако понять это очень просто: перед смертью мне необходимо получить отпущение грехов.
— Дорогой мой друг, позвольте вам заметить, что вы отнюдь не выглядите человеком, которому грозит смерть.
И кюре заерзал на своем сиденье из дерна, все более тревожась тем, какой оборот принимает это дело.
— Но именно это и случится примерно через час, господин кюре.
— Почему же?
— Потому что, получив отпущение грехов за мое преступление…
— Значит, вы совершили преступление, в котором хотели бы признаться на исповеди?
— Гнусное преступление, господин кюре!
— О, неужели? — воскликнул Боном: его волнение по-прежнему возрастало. И кюре стал озираться, чтобы выяснить, какими в случае опасности он располагает возможностями для защиты или бегства.
Но человек продолжал, не обращая, казалось, внимания на робкие меры предосторожности, принимаемые кюре:
— Преступление, после которого я больше не могу жить; после него мне необходимо, по крайней мере, получить у священника отпущение грехов, чтобы я смог предстать перед Богом с более спокойной совестью.
— Но здесь вы вступаете на невозможный путь, — возразил кюре.
— Почему?
— Я не могу позволить вам покончить с жизнью.
— О, не позвольте мне этого! Не дайте мне этого сделать! — вскричал тот с улыбкой, сковавшей священника ужасом.
— Если я не помешаю вам покончить с собой, то окажусь слабее дьявола, который вселился в вас! Под дьяволом я разумею злой дух, ведь, надеюсь, — улыбнулся он, хотя и был сильно испуган, — вы не думаете, будто я способен верить в дьявола, словно церковнослужитель средних веков, хотя все-таки Писание говорит о Diavolus note 30; все священные книги упоминают дьявола, посему, как бы там ни было, я, веря в дьявола, всего лишь исполнял бы свой долг.
— Однако вы предпочитаете не верить в него! — ответил мужчина с кротостью, не лишенной иронии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208
Впрочем, мы не станем распространяться о сути этой мести, каковая могла бы поведать читателям слишком многое; месть г-на Оже раскроется из повествования, которое им предстоит прочесть.
Через три дня после этой бурной сцены между слугой и господином к кюре маленького прихода Сен-Никола-дю-Шардоне, или дю-Шардонере (читатель волен возводить этимологию этого названия либо к растительному, либо к животному царству) явился бледный, с осунувшимся лицом мужчина, который держал себя робко и еле волочил ноги.
Был час пополудни; стоял великолепный осенний день, ясный, словно улыбка старика или закат солнца.
Кюре уже отобедал. Все свои службы он закончил. Сидя в саду на скамье из дерна, он читал, но не молитвенник, а недавно вышедшую брошюру, которую одни приписывали г-ну де Мирабо, другие — г-ну Марату, третьи — еще кому-то.
Как бы то ни было и кто бы ни был автором брошюры, она принадлежала к числу горячо патриотических писаний.
Этот почтенный кюре, воспитанный милосердием века и очарованный философией Пор-Рояля, исповедовал какую-то причудливую, до конца еще не определившуюся веру, которая спустя шестьдесят лет будет представлена доктриной аббата Шателя, — это была смесь неверия и религии, представлявшая собой некое революционное верование, предназначенное для честных людей, верование опаснейшее, ибо оно не требовало от людей верить в Бога!
Однако почтенный кюре глубоко над этим не задумывался, ведь прошло время прелатов, которые согласовывали жизнь духовную и совесть ad usum Ecclesiae note 29.
Наш кюре, напичканный патриотическими и философскими сочинениями, чтил Бога, но бесконечно больше времени, чем ему позволил бы папа римский, посвящал земным делам Франции. Он, конечно, был одним из тех пастырей, что через четыре года с восторгом присягнут Конституции и помогут Революции выйти из младенческого возраста; из тех честных утопистов, чистых сердец, безупречных предателей, что с головой выдадут якобинцам короля и Бога, если, конечно, Бога можно выдать людям; он был одним из тех священников, от услуг которого с таким презрением отказалась королева, когда увидела эшафот, заслонявший от нее небо.
Вот почему аббат Боном (отличная фамилия для христианского пастыря) читал эту брошюру, когда его служанка мадемуазель Жаклин крикнула ему в садик, сможет ли он принять растрепанного и бледного мужчину, о ком мы только что упоминали.
Аббат велел впустить к нему этого человека, но предварительно спрятал брошюру в густой кустик резеды, растущий под скамьей.
Подобно врачам, священники немного физиогномисты; следует признать, что даже в спокойные времена мы обращаемся к пастырям лишь тогда, когда нам без этого совершенно не обойтись, так что у священников выработалась привычка и способность заранее задавать себе вопрос, какой услуги пришел просить у них человек.
Аббат Боном, определив по его внешности, что человек этот из простонародья и сильно смущен, снова сел на скамью, повернул к нему свой нос, отягощенный большими очками, и, решив держать пришедшего мужчину на почтительном расстоянии от себя, обратился к нему со следующими словами:
— Итак, сударь… Что вам от меня угодно?
Человек остановился; было заметно его притворное или настоящее волнение: в дрожащих руках он мял шляпу.
— Плохое лицо! — прошептал аббат Боном. — Плохое! И он забеспокоился, услышит ли мадемуазель Жаклин, его горничная, если он ее позовет, и ответит ли на зов.
Человек прекрасно понял, какое впечатление он производит, и напустил на себя еще более смиренный вид.
— Господин кюре, — пробормотал он, — я пришел сделать вам одно признание.
«Вот оно что! — подумал Боном. — Он вор, за ним гонятся… Дело дурное!»
— Сударь, — возразил он, — священник — не нотариус; он не принимает признаний, а выслушивает исповеди.
— Именно эту милость я и желаю получить от вас, господин кюре. Не угодно ли вам позволить мне исповедоваться? — спросил растерянный человек.
«Черт бы побрал этого нахала! — подумал кюре. — Я так приятно отдыхал после обеда, когда он явился…»
— Но, позвольте, милостивый государь, исповедь — очень серьезное дело, — вслух сказал он, — ее в саду не принимают. Подождите, пока я буду в церкви, в исповедальне, а там посмотрим…
— В таком случае, господин кюре, позвольте мне спросить, когда вы будете в исповедальне.
— Завтра, послезавтра…
Человек в отчаянии затряс головой и воскликнул:
— О, я не смогу ждать до тех пор!
— Сожалею, сударь, но на сей счет я придерживаюсь тех правил, что сам себе поставил. Я исповедую утром, с восьми часов до полудня, и никогда позже, только в случае крайней необходимости.
— Уже слишком поздно, господин кюре, слишком поздно! Мне необходимо отпущение грехов сейчас.
— Я вас совсем не понимаю, — с тревогой сказал Боном.
— Однако понять это очень просто: перед смертью мне необходимо получить отпущение грехов.
— Дорогой мой друг, позвольте вам заметить, что вы отнюдь не выглядите человеком, которому грозит смерть.
И кюре заерзал на своем сиденье из дерна, все более тревожась тем, какой оборот принимает это дело.
— Но именно это и случится примерно через час, господин кюре.
— Почему же?
— Потому что, получив отпущение грехов за мое преступление…
— Значит, вы совершили преступление, в котором хотели бы признаться на исповеди?
— Гнусное преступление, господин кюре!
— О, неужели? — воскликнул Боном: его волнение по-прежнему возрастало. И кюре стал озираться, чтобы выяснить, какими в случае опасности он располагает возможностями для защиты или бегства.
Но человек продолжал, не обращая, казалось, внимания на робкие меры предосторожности, принимаемые кюре:
— Преступление, после которого я больше не могу жить; после него мне необходимо, по крайней мере, получить у священника отпущение грехов, чтобы я смог предстать перед Богом с более спокойной совестью.
— Но здесь вы вступаете на невозможный путь, — возразил кюре.
— Почему?
— Я не могу позволить вам покончить с жизнью.
— О, не позвольте мне этого! Не дайте мне этого сделать! — вскричал тот с улыбкой, сковавшей священника ужасом.
— Если я не помешаю вам покончить с собой, то окажусь слабее дьявола, который вселился в вас! Под дьяволом я разумею злой дух, ведь, надеюсь, — улыбнулся он, хотя и был сильно испуган, — вы не думаете, будто я способен верить в дьявола, словно церковнослужитель средних веков, хотя все-таки Писание говорит о Diavolus note 30; все священные книги упоминают дьявола, посему, как бы там ни было, я, веря в дьявола, всего лишь исполнял бы свой долг.
— Однако вы предпочитаете не верить в него! — ответил мужчина с кротостью, не лишенной иронии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208