— Я, наверное, не предложу вам нечто столь же приятное, — сказал Ретиф, — но главное, столь живописное, ибо огонь великолепно смотрится ночью, особенно пламя от серной кислоты и скипидара, которое горит красными, фиолетовыми и желтыми языками, роняя несравненные отблески.
— Неужели? — спросил Ревельон.
— Да, — ответил Ретиф. — Когда обрушилась ваша лаборатория, поистине восхитительно было смотреть на взметнувшийся к небу огненный столп, который напоминал настоящий солнечный спектр.
Ревельон в знак благодарности поклонился; он был польщен тем, что благодаря своим растворителям порадовал Ретифа столь прелестным зрелищем.
— — Поэтому мы пойдем немного прогуляться, — продолжал Ретиф.
— Я не совсем понимаю, что приятного вам доставит эта прогулка, — сказал Ревельон, — но главное, не улавливаю связи между прогулкой и началом нашего разговора.
— Ладно, черт возьми, скоро поймете, — пообещал добряк Ретиф. — Если я вам скажу об этом, в чем тогда будет сюрприз?
И он повел Ревельона сначала через все предместье, потом по набережным, где уже собрались немалые толпы народа.
В это время в Париже было довольно привычным делом, что все жители сбегались в одно место: стоило только появиться депутату или выборщику.
Итак, Ревельон под руку со своим вожатым пришел на Гревскую площадь. Посреди Гревской площади возвышалась очень красивая виселица, сколоченная из новых свежих досок и радовавшая глаз.
Веревка, тоже новая, грациозно раскачивалась на крепкой поперечине этого сооружения и капризно теребила красивую подвижную петлю, кокетливо подрагивавшую на ветру.
— Смотри-ка! — воскликнул Ревельон, остановившись и откинувшись назад. — Кажется, кого-то собираются повесить.
— Мне тоже так кажется, — согласился Ретиф. — Пробило час, и мы еще сможем отыскать удобное местечко, поскольку обычно вешают в два часа.
— Неужели вам нравится смотреть подобные картины? — с еле уловимым отвращением спросил Ревельон.
— Но я писатель и обязан рисовать картины во всех жанрах, — ответил Ретиф. — Мой друг Мерсье вынужден наблюдать все омерзительные места Парижа, изучать каждую клоаку и каждую трущобу.
— И вы хотите ему подражать?
— Боже меня упаси! Imitatores, servum pecus! note 33 — воскликнул Ретиф.
— Что вы сказали?
— Я сказал, дорогой Ревельон, что подражатели — это стадо вьючных животных.
— Значит, вы не подражаете Мерсье?
— Во-первых, он неподражаем. Во-вторых, я не подражаю, а творю, это мой жанр.
— Прекрасно! И вам очень хочется создать сцену повешения?
— Да. А что вы хотите! Я желаю видеть, как умрет негодяй.
— Вы знаете казнимого? — спросил Ревельон.
— Даже слишком! — воскликнул Ретиф.
— Почему слишком?
— Да, слишком! И вы тоже.
— Вы возбуждаете мое любопытство, дорогой господин Ретиф.
— Видите, как мы хорошо устроились здесь, на углу набережной Пелетье… Повозка проедет мимо, мы увидим лицо преступника, и я надеюсь, он тоже заметит нас.
— Смотрите! Что это?
— Это, черт возьми, идут стражники. Когда я вам говорил…
Но приближение стражников прервало их разговор. За стражниками ехала повозка.
В ней можно было видеть священника, склонившегося к одетому в рубаху мужчине в серых кюлотах; голова осужденного бессильно болталась из стороны в сторону, ударяясь о решетчатые борта повозки.
Этот мужчина — его-то и везли на казнь — сидел, согласно обычаю, спиной к дороге, по которой двигалась повозка; ни Ретиф, ни Ревельон еще не могли разглядеть его лица.
Ретиф привстал на цыпочки и посоветовал фабриканту последовать его примеру.
Повозка безостановочно продвигалась вперед.
Наконец, она поравнялась с ними.
И тогда перед ними предстал мужчина с опущенной головой; глаза у него был тупо расширены, мокрый рот, казалось, заранее оцепенел.
— Оже!? — первым вскричал Ревельон, хотя Ретиф увидел зятя раньше.
— Да, Оже! — подтвердил романист. — Оже, мой зять и убийца моей дочери!
— И мой приказчик! — воскликнул Ревельон.
— Да, ваш приказчик, тот, кто крал ваши деньги в ту минуту, когда его застигла Инженю, и нанес ей удар ножом.
Ревельон и Ретиф смотрели на Оже так упорно, с таким ожесточением, что магнетически обратили на себя взгляд осужденного, уже почти похолодевшего при приближении смерти.
Негодяй различил лица Ретифа и Ревельона среди десяти тысяч голов, мелькающих у него перед глазами.
Глаза его налились кровью, рот раскрылся, чтобы изрыгнуть какой-то крик, застрявший у него в горле; Оже всем телом подался назад, словно хотел бежать от этого видения и угрызений совести.
Но повозка увезла его дальше; она уже прибыла на место казни, а Оже все еще искал глазами два этих лица: он больше не мог их видеть, но они по-прежнему смотрели на него.
Палач ударил его по плечу; Оже едва не потерял сознание.
Священник поцеловал приговоренного.
Оже отвернулся от толпы; двое подручных палача подхватили его под руки и взгромоздили на крутую приставную лестницу.
Он не успел подняться на третью перекладину, как ему на шею накинули петлю.
Оже преодолел еще пять перекладин.
Вдруг резкий удар сбил его с лестницы.
Палач сильным ударом ногой по лестнице вышвырнул Оже из жизни. Ревельон, мертвенно-бледный и испуганный, дрожал, держась за руку Ретифа.
Романист неотрывно смотрел на повешенного с холодным вниманием, в котором явственно проступала охватившая его страшная злоба.
Когда преступник перестал дергаться в конвульсиях, Ре-тиф де ла Бретон увел фабриканта обоев, который был ни жив ни мертв.
— Ну как, казнь позабавила вас? — спросил он Ревельона.
— Ох! — вздохнул фабрикант. — Я едва держусь на ногах.
— Полноте! Вы шутите?
— Ничуть, клянусь честью! Всю жизнь передо мной будет стоять зрелище, которое вы заставили меня наблюдать.
— Пустяки! — возразил Ретиф. — Зато вы развлеклись.
— Страшное развлечение!
— Пусть так, однако все то время, что длилась казнь, вы ведь думали о ваших деньгах?
— Нет, но теперь я думаю о них… И знаете…
— Что?
— По-моему, мне сейчас станет плохо.
— Остерегайтесь этого!
— Почему?
— Да потому, что в этой толпе вас могут принять за родственника, друга или даже сообщника казненного злодея.
— Вы правы, но ноги не слушаются меня… Ох, совсем подкашиваются.
— Хорошо, давайте-ка выберемся из толпы и пройдем по Красному мосту, там больше воздуха.
— Поддержите меня, друг мой.
Ретиф не заставил просить себя дважды; он повел Ревельона по левому берегу Сены, в сторону улицы Бернардинцев.
Ревельон не переставал жаловаться на то, как ему плохо.
— Давайте зайдем в кафе, — предложил он. — Я выпью рюмку водки, и мне станет легче.
— Не стоит, — сказал Ретиф. — Мы в двух шагах от моего дома: я хочу показать вам кое-что, и это вас приободрит.
— У вас дома?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208