Ревельон вел громкую беседу с одним из соседей.
Две дочки Ревельона сразу завладели Инженю и попросили Ретифа подождать, пока г-н Сантер закончит разговор с их отцом.
— Сантер-пивовар? — спросил Ретиф.
— Да, господин Ретиф; вы можете их послушать.
— Черт возьми, охотно! Мне даже кажется, что они кричат слишком громко.
— Так бывает всегда, когда они говорят о политике.
— Но, похоже, они ссорятся.
— Возможно, если иметь в виду, что они ни в чем не согласны друг с другом; однако, поддерживая деловые отношения, они никогда серьезно не ссорятся, и, как бы они громко ни кричали, нас это не волнует.
Тем временем Ретиф прислушивался к тому, что говорилось в кабинете Ревельона.
— Ага! Вот в чем дело! — прошептал он. — Они говорят о деле господина Дюбуа, командира городской стражи. Тут действительно есть предмет для спора.
— Он поступил правильно, — говорил Ревельон, — я полагаю, что он вел себя как храбрый солдат и верный слуга короля!
— Это негодяй! Злодей! — кричал Сантер. — Он приказал стрелять в народ.
— Подумаешь! — возражал Ревельон. — Если народ бунтует, это больше не народ.
— Как?! Если вы богаты, то хотите лишь за собой сохранить право иметь собственное мнение и высказывать его, но, если вы бедны, вам, значит, придется все терпеть, никогда ни на что не жалуясь и даже не возмущаясь. Нет уж, увольте!
— Я не хочу, чтобы вопреки воле короля и закону нарушался общественный покой, только это я и имею в виду.
— Ревельон! Ревельон, друг мой, не говорите подобных вещей! — настаивал Сантер.
— Разве я не должен высказывать то, что думаю?
— Нет, особенно в присутствии рабочих.
— И почему же?
— Потому, что когда-нибудь они сожгут ваши обои, вы понимаете меня?
— Ну что ж, если в тот день нам выпадет счастье иметь еще в командирах городской стражи господина Дюбуа, он приведет взвод солдат и прикажет стрелять в рабочих, как он отдал приказ расстрелять всю эту сволочь на Новом мосту и площади Дофина.
— Ах черт, ах черт! — шептал Ретиф. — Мой друг Ревельон, оказывается, еще меньший сторонник перемен, чем я думал, и, если бы он оказался, подобно мне и Инженю, под выстрелами, если бы видел, как уносят раненых, если бы ему пришлось считать погибших…
Пока Ретиф вполголоса предавался этим размышлениям, Сантер — он не был тем человеком, кто позволяет, чтобы за другим оставалось последнее слово, — кричал громче, чем раньше:
— Так значит, вы призовете господина Дюбуа? Значит, пошлете за командиром стражи? И заставите стрелять в беззащитных бедняков? Так вот, заявляю вам, что при первом выстреле мои рабочие явятся сюда, чтобы оказать помощь вашим.
— Ваши рабочие?
— Да, и поведу их я, вам понятно?
— Хорошо, это мы еще посмотрим.
— Прекрасно, это вы и увидите.
В это мгновение двери кабинета резко, с грохотом распахнулись, и на пороге появились Ревельон и Сантер.
Сантер был багрово-красным, Ревельон — очень бледным.
Оба оказались перед тремя девицами, весьма обеспокоенными ссорой, которую они слышали, и перед Ретифом, сделавшим вид, будто ничего не случилось.
— Здравствуйте, дорогой господин Ретиф, — сказал Ревельон.
— А! Господин Ретиф де ла Бретон! — воскликнул Сантер, с высоты своего великанского роста одаривая романиста улыбкой.
Ретиф, очень обрадованный тем, что его знает г-н Сантер, поклонился.
— Вот он, писатель-патриот! — громко заметил пивовар.
Ретиф поклонился еще раз.
Сантер подошел к нему и пожал руку.
Тем временем Ревельон, понимая, что все сказанное в кабинете было услышано, со смущенным видом поклонился Инженю.
— Вы слышали нас? — спросил Сантер, смеясь, как человек, убежденный в том, что, отстаивая правое дело, он может в присутствии всех повторить сказанное в беседе с глазу на глаз.
— Конечно! Вы говорили довольно громко, господин Сантер, — ответила младшая из дочерей Ревельона.
— Это верно, — подтвердил Сантер громовым голосом, заливаясь смехом, поскольку он уже утратил резкость спора, — ведь этот чертов Ревельон еще живет представлениями Генриха Четвертого! Он одобряет правительство во всем, что оно делает, и каждое утро ждет курицу в супе.
— Дело в том, что в тот вечер у статуи его величества Генриха Четвертого было жарко! — заметил Ретиф, сразу же пожелавший снискать к себе расположение торговца пивом — фигуры, пользующейся заметным влиянием.
— А-а! Значит, вы там были, господин Ретиф? — спросил Сантер.
— Увы, был, вместе с Инженю… Правда, Инженю? Мы там едва не погибли.
— Ну что, дорогой мой Ревельон, вы слышите: господин Ретиф был там с дочерью.
— И что из этого следует?
— Господин Ретиф и его дочь не принадлежат ни к сволочи, как вы только что выразились, ни к врагам общественного спокойствия.
— Так что вы хотите этим сказать? Они не погибли! И потом, если бы они погибли, тем хуже для них! Почему они находились там, вместо того чтобы сидеть дома?
Никто на свете не может сравниться с умеренными людьми в способности делать беспощадные умозаключения.
— Ну и ну! Неужели вы упрекаете их, этих несчастных парижских обывателей, в том, что они совершали прогулку по Парижу? — удивился Сантер, обнаруживая грубый, но последовательный здравый смысл. — Поосторожнее, метр Ревельон, если вы стремитесь стать выборщиком, то, черт побери, будьте большим патриотом!
— Эх, черт возьми! — вскричал Ревельон, вторично задетый за живое, ведь если в первый раз угрожали его выгодам, то во второй раз уязвили его самолюбие. — Я, мой дорогой Сантер, патриот ничуть не меньше других, но не хочу шума, учитывая, что он мешает торговле!
— Это просто прелесть! — сказал Сантер. — Давайте делать революцию, но не будем никого смещать и не станем ничего менять.
Он произнес эти слова с той невозмутимой насмешливостью, что составляет одну из самых выдающихся особенностей французского ума.
Ретиф засмеялся.
Пивовар, почувствовав поддержку, повернулся в его сторону.
— Наконец, я беру в судьи вас, поскольку вы там присутствовали, — сказал он. — Говорят, будто тогда убили триста человек.
— Почему не три тысячи? — спросил Ревельон. — Нулем больше или меньше — мелочиться не стоит.
На лице Сантера появилось выражение некоей серьезности, на которую, казалось, была неспособна эта вульгарная физиономия.
— Положим, погибло всего трое, — возразил он. — Разве жизнь трех граждан дешевле парика господина де Бриена?
— Разумеется, нет! — пробормотал Ревельон.
— Так вот, — повторил Сантер, — это я вам говорю: убито было триста граждан и очень много ранено.
— Пусть так! — согласился Ревельон. — Вот вы называете их гражданами! А это толпа бродяг, которая сбежалась к дому шевалье Дюбуа, чтобы грабить! Их расстреляли и правильно сделали, я уже говорил это и повторяю снова.
— Ну, что ж, мой дорогой Ревельон, вы дважды выразились совсем неточно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208