Десерт оказался достоин остального обеда; но именно за кофе прославленный кулинар предался критическим выпадам. Шенье, Давид, Тальма, Дантон и даже Марат были любителями кофе, поэтому каждый протянул свою чашку и, прежде чем выпить душистую жидкость, стал вдыхать ее аромат.
Гости одобрительно зашептались.
— Господа, — сказал Гримо, откидываясь на спинку стула с тихим стоном, вырывающимся у человека, все чувства которого вполне удовлетворены, — господа, если когда-нибудь вы приобретете хоть небольшое влияние в обществе, помогите мне искоренить роковую привычку вставать из-за стола и выходить пить кофе в соседнюю комнату! Те, кто совершает подобное святотатство, господа, смешивают удовольствие от пищи с удовольствием находиться за столом, а это все-таки очень разные виды удовольствия: все время есть нельзя, но можно по-прежнему сидеть за столом, а главное — оставаться за ним, чтобы выпить кофе. Сравните, в самом деле, чашку кофе, выпитую стоя, в гостиной, под злобным взглядом слуги, который уверен, что заставляет вас совершать святотатство: наспех пить то, что надлежит вкушать медленно, и ждет, когда вы отдадите ему ваши чашку и блюдце, — сравните это с восторгом истинного ценителя, удобно устроившегося в кресле, положившего оба локтя на стол, — я придерживаюсь того мнения, что во время десерта позволительно ставить локти на стол, — и, обхватив ладонями обе щеки, вдыхающего испарения кофе, который ему предстоит выпить, ибо, господа, в кофе не теряется ничего: аромат услаждает обоняние, жидкость услаждает вкус! Дюгазон, лучше всех людей на земле владеющий своим носом — он нашел сорок два способа приводить его в движение, — теряет всякую власть над этим органом, когда держит чашку кофе: нос его дрожит, поворачивается в разные стороны, вытягивается, словно хобот; это настоящая схватка между ртом и носом за то, кто первый доберется до чашки; до последнего времени победу одерживал рот, но вчера Дюгазон признался мне, что теперь не знает, каков будет исход этой борьбы.
— Признаться, дорогой наставник, я не знаю, — сказал охваченный восторгом Гильотен, — что стало бы с его носом, если бы Дюгазон отведал вашего кофе?.. У вас, вы сами понимаете, у вас не кофе, а нектар! Не может быть, чтобы он был помолот: он истолчен в порошок!
— Ах, дорогой доктор, вы вполне достойны вашей репутации! — с нежностью воскликнул Гримо де ла Реньер. — Поэтому я обещаю вам подарок.
— Какой?
— Я дам вам одну из моих старых ступок. Камилл расхохотался.
Гримо искоса посмотрел на него.
— Профан! — воскликнул он. — Известно ли вам, что я велел привезти из Туниса ступку, которой больше двухсот лет и которая обошлась мне в триста пятьдесят пиастров?
— Значит, ступка была серебряная, а пест золотой?
— Ступка была мраморная, а пест деревянный; но дерево… дерево пропиталось кофе из-за частого соприкосновения с кофейными зернами… Ах, сударь, в отношении кофе турки — наши учителя… Ой, что вы делаете, господин де Шенье?! Мне показалось, будто вы подслащиваете ваш кофе сахарным песком! Ох уж эти поэты!
— Но мне кажется, — пытался возразить Шенье, — что сахарный песок или сахар в кусках…
— Ошибка, сударь! Заблуждение! Неужели вы никогда не замечали разницу между стаканом воды, подслащенной сахарным песком, и стаканом воды, подслащенной кусочками сахара? Она, сударь, огромна!
— Право слово, для меня… — продолжал упорствовать Шенье.
— Доктор! — вскричал Гримо. — Доктор! Но объясните же этому несчастному поэту, что в сахаре содержатся различные вещества, главные из которых — сахар, камедь и крахмал, и что в столкновении, которое происходит при измельчении сахара, часть сахаристых долей переходит в состояние крахмала или камеди — это тайна природы! — и тем самым лишает сахар половины его вкуса. Лакей, друг мой, налейте еще чашку кофе господину де Шенье! А теперь, господин поэт, выпейте рюмочку водки, чтобы вознести до высшей степени способность нёба наслаждаться кофе, и перейдем в гостиную.
Все встали и последовали за Гримо де ла Реньером, этим истинным Амфитрионом.
Дантон и Марат шли последними.
— В продолжение всего обеда вы не сказали ни слова, — заметил Дантон. — Вы сочли обед плохим?
— Напротив, слишком хорошим.
— И это вас опечалило?
— Нет, навело на раздумья.
— О чем?
— Об одном: этот Гримо де ла Реньер, этот откупщик, со дня своего появления на свет один сожрал пропитания, которого хватило бы на жизнь десяти тысячам семей!
— Но вы видите, что это его нисколько не печалит.
— Да, разумеется, Бог поразил этих людей слепотой, но настанет день, когда все эти вампиры вынуждены будут считаться с народом, и тогда…
— И что тогда?
— В тот день, я полагаю, изобретение нашего друга Гильотена будет оценено по достоинству… Прощайте, господин Дантон.
— Как?! Вы нас покидаете?
— Что, по-вашему, я могу сделать, будучи неспособным оценить афоризмы вашего откупщика?
— Я хочу, чтобы вы остались, а потом пошли со мной в клуб.
— Когда именно?
— Сегодня вечером.
— Ив какой клуб?
— В Социальный клуб, черт возьми! Другого я не знаю.
— Если я буду там, куда вы поведете меня, то пойдете ли вы туда, куда я поведу вас?
— С большим удовольствием.
— Слово чести?
— Слово чести.
— Хорошо, я остаюсь.
Дантон и Марат вернулись в гостиную, где Гримо де ла Реньер продолжал с возрастающим успехом развивать теории, которые он уже излагал в обеденной зале.
VI. СОЦИАЛЬНЫЙ КЛУБ
Спустя час после заключения договора между двумя новыми друзьями Давид уже вернулся домой; Камилл Демулен отправился на свидание с девушкой по имени Люсиль Дюплесси (он любил ее и был любим ею), на которой через два года женится; Тальма и Шенье пошли в Комеди Франсез, чтобы там немного поговорить о знаменитой трагедии «Карл IX», о которой им не позволяли беседовать за обедом; Гримо де ла Реньер согласно своей привычке поехал переваривать обед в Оперу; у Гильотена была встреча с господами выборщиками; Дантон и Марат тоже ушли с Павлиньей улицы и, направляясь в Пале-Рояль, снова пошли той же дорогой, по какой уже проследовали днем в дом к Дантону.
Но, сколь бы оживленным ни был Пале-Рояль днем, Пале-Рояль, озаренный светом, представлял собой совсем иное зрелище: все торговцы драгоценностями, серебром, хрусталем, все модистки, все портные, все парикмахеры со шпагой на боку завладевали новыми лавками, рекламой которым служил скандальный процесс их владельца. В одном углу Пале-Рояля шумел театр Варьете, куда актер Бордье привлекал своими арлекинадами весь Париж; в другом углу рычал № 113, страшный игорный притон; по его адресу г-н Андриё сочинил философическое четверостишие:
Три двери ведут в этот храм Сатаны — Надежда, Бесчестье и Смерть от потери;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208