Ничто от вас скрыть невозможно. — В смехе принца звучала легкая досада.
— Так вы признаетесь?
— Делать нечего.
Рипарфон, скрестив руки, прошелся по комнате.
— Итак, мадам д'Аржантон была здесь?
— Была.
— Вы, стало быть, с ней виделись?
— Что мне оставалось делать?
— Отослать её, и как можно скорее.
— Да, у вас каменное сердце, поэтому вам легко так говорить. Беру в судей этих господ: можно ли прогнать пару прелестных глазок?
— Нет. — Голос де Фуркево был тверд, как никогда.
— Наверно, нет, — робко ответил Эктор.
— Вы слышали приговор? — спросил принц.
— Сумасброды! — проворчал Рипарфон.
— Мудрецы! — возразил принц. — Женщина едет двести лье по ужасным дорогам для встречи с вами, пренебрегая усталостью, жарой, холодом, скукой…А вы её хотите отослать обратно! Лишь африканские способны на такие жестокие поступки. Впрочем, я все же делал робкие намеки, что лучше бы она ехала назад.
— Вот это героизм! — воскликнул Фуркево.
— Уверяю, сам Сципион не смог бы проявить большей честности.
— И правда, не смог бы. — Поль говорил с вдохновением. — Впрочем, я всегда считал, что Сципион пользовался ложной славой по части воздержания. Настанет день, когда будет обнаружено, что он подкупал римских писак с помощью карфагенского золота.
Принц улыбнулся и продолжал:
— И все же я это сделал. Но наступила ночь, и мадам д'Аржантон пришла ко мне в плаще. Мои люди — странный народ: тигры против неприятеля и ягнята перед женщиной. Словом, когда я вошел в комнату, она была уже здесь.
— Естественно, вас охватил восторг, — сухо заметил Рипарфон.
— Что ж, отпираться не стану. Кого не тронут доказательства любви? Не меня, во всяком случае. После физиономии такого типа, как Лафейяд, личико хорошенькой женщины не может быть вам неприятно. Вообще-то я пробовал подавить в себе расположение к нежностям…Но моя ледяная оболочка растаяла от взглядов и улыбок мадам д'Аржантон, и когда она стала собираться уходить, я сам её остановил.
— Вот это неблагоразумно с вашей стороны, сударь, — сказал Ги.
— Согласен, но кто может вечно быть благоразумным?
— Вот так причина!
— И предостаточная. Пусть господа снова будут судьями, — предложил принц.
Взглянув на себя в зеркало (ленты были в порядке!), Фуркево обратился к Ги, продолжавшему брюзжать:
— Ради Бога, успокойтесь. Кто же не был молод?
— Черт возьми, я знаю вечно молодых людей.
— Это такое счастье!
Фуркево не успел подавить вздох, как показался принц, ведший за руку хорошенькую женщину. Фуркево быстро узнал её по ножке, украшенной тем же розовым чулком.
Мадам д'Аржантон была среднего роста брюнеткой со свежим лицом. В её глазах светилась хитринка, её ротик постоянно был готов к улыбке. Внешне она походила на оживленного и шаловливого мальчика.
— Вот господа де Фуркево и де Шавайе, — произнес принц, представляя ей своих новых друзей, — что же касается господина де Рипарфона…
— Моего смертельного врага…Мы знакомы, — прервала его д'Аржантон.
Рипарфон низко поклонился. Мадам д'Аржантон пристально на него посмотрела.
— Признайтесь, вы уже основательно пожурили бедного принца, виновного лишь в том, что он немного ко мне неравнодушен?
— Будь вы из тех, кого можно забыть, я бы не делал этого, сударыня, — отвечал Рипарфон.
— Ах, как легко могли бы мы стать друзьями, желай вы этого! — В её словах нельзя было усомниться.
— Но у вас их и так хватает.
— Да, много таких, которых не хочу, и мало тех, кого желаю.
В разговор вступил герцог Орлеанский.
— Раз перемирие заключено, я думаю, не худо им воспользоваться и позавтракать. Если неприятель снова нападет, мы, по крайней мере, будем в состоянии дать отпор.
За завтраком мадам д'Аржантон, только что прибывшая из Версаля, завладела всеобщим вниманием. Вот что она сообщила:
— Лицо мадам де Ментенон становится все более суровым. Король все меньше забавляется. Смотры, концерты, театр, охота, игры, всевозможные развлечение не помогают ему преодолеть уныния. Скоро, наверно, он станет допускать к себе только по государственным делам. Похоже, Людовик XIV, подобно старому дубу, уступает натиску времени. От всей его блестящей, неповторимой и прямо-таки уникальной жизни осталась лишь глубокая грусть. Но первые военные поражения он перенес с достоинством и величием души, удивившими даже тех, кто хорошо его знал. Похоже, он и впредь не будет сломлен. Гордость ли это несоразмерная или христианское смирение? Кто знает! Замкнувшийся в своем молчании, он, как раненый лев, залег в своей пещере в ожидании смерти. В общем, он вырыл себе могилу в своем собственном дворе и зарывается в неё заживо.
— И все это происходит в скромных покоях госпожи де Ментенон? — спросил герцог Орлеанский.
— Именно там. Дела идут почти так же, как и до вашего отъезда. В Марли, где де Ментенон поместила свое чистилище, очень скучают; в Медоне увлечены охотой, а вокруг мадмуазель Шуан начинает собираться довольно многочисленное общество. В Со танцуют и веселятся; там герцогиня дю Мэн собрала самые избранные таланты пасторальной поэзии. Де Тулуз, наш адмирал, очень хотел бы сразиться в море с противником, но ему мешает в этом Поншартран, глава морского ведомства. Господин дю Мэн окутался в важность, как в саван, и под этой суровой накидкой скрывает свое необъятное честолюбие. Шамийяр изнемогает под бременем обязанностей. Обожаемая королем и избалованная мадам де Ментенон герцогиня Бургундская — идол двора. Все сердца лежат у её ног.
— Все ли она их там оставляет? — как-то уж очень спокойно спросил Фуркево.
Рипарфон бросил на него строгий взгляд, принц улыбнулся.
— Ведь родившись принцессой, — прибавил Поль, — все равно остаются женщиной, верно?
— Как говорит Расин, иногда и стены слышат, — ответила д'Аржантон, — поэтому, чтобы избавиться от посещения Бастилии, я не буду вам отвечать. Впрочем, господа Панжи и Мольвриер могут дать вам точный ответ.
— Этого с меня достаточно, — склонясь в поклоне, ответил Поль.
— И таким-то способом описывают историю! — возмущенно заявил Рипарфон.
— Этот — лучший, — возразила, смеясь, д'Аржантон. — Вы, мужчины, смотрите на площадь, мы, женщины, — на будуар. Вы видите следствие, мы — причину. Поверьте мне, история — просто скромница: она не решится обнажить плеч, если с ней не поступят по-военному.
— Благодаря такому обращению Фуркево, например, убежден в вещах, никогда не имевших места.
— Совершенно убежден, — принял вызов Поль. — Не говорят ли все, что герцогиня прекрасна и умна?
— Вы язычник.
— Простите, но язычники были людьми, умевшими ценить прекрасное.
— Господа, — вмешался принц, едва удерживаясь от смеха, — мне кажется, нам недостает царя Соломона. Позвольте мне его как-то заменить и пресечь ваш спор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
— Так вы признаетесь?
— Делать нечего.
Рипарфон, скрестив руки, прошелся по комнате.
— Итак, мадам д'Аржантон была здесь?
— Была.
— Вы, стало быть, с ней виделись?
— Что мне оставалось делать?
— Отослать её, и как можно скорее.
— Да, у вас каменное сердце, поэтому вам легко так говорить. Беру в судей этих господ: можно ли прогнать пару прелестных глазок?
— Нет. — Голос де Фуркево был тверд, как никогда.
— Наверно, нет, — робко ответил Эктор.
— Вы слышали приговор? — спросил принц.
— Сумасброды! — проворчал Рипарфон.
— Мудрецы! — возразил принц. — Женщина едет двести лье по ужасным дорогам для встречи с вами, пренебрегая усталостью, жарой, холодом, скукой…А вы её хотите отослать обратно! Лишь африканские способны на такие жестокие поступки. Впрочем, я все же делал робкие намеки, что лучше бы она ехала назад.
— Вот это героизм! — воскликнул Фуркево.
— Уверяю, сам Сципион не смог бы проявить большей честности.
— И правда, не смог бы. — Поль говорил с вдохновением. — Впрочем, я всегда считал, что Сципион пользовался ложной славой по части воздержания. Настанет день, когда будет обнаружено, что он подкупал римских писак с помощью карфагенского золота.
Принц улыбнулся и продолжал:
— И все же я это сделал. Но наступила ночь, и мадам д'Аржантон пришла ко мне в плаще. Мои люди — странный народ: тигры против неприятеля и ягнята перед женщиной. Словом, когда я вошел в комнату, она была уже здесь.
— Естественно, вас охватил восторг, — сухо заметил Рипарфон.
— Что ж, отпираться не стану. Кого не тронут доказательства любви? Не меня, во всяком случае. После физиономии такого типа, как Лафейяд, личико хорошенькой женщины не может быть вам неприятно. Вообще-то я пробовал подавить в себе расположение к нежностям…Но моя ледяная оболочка растаяла от взглядов и улыбок мадам д'Аржантон, и когда она стала собираться уходить, я сам её остановил.
— Вот это неблагоразумно с вашей стороны, сударь, — сказал Ги.
— Согласен, но кто может вечно быть благоразумным?
— Вот так причина!
— И предостаточная. Пусть господа снова будут судьями, — предложил принц.
Взглянув на себя в зеркало (ленты были в порядке!), Фуркево обратился к Ги, продолжавшему брюзжать:
— Ради Бога, успокойтесь. Кто же не был молод?
— Черт возьми, я знаю вечно молодых людей.
— Это такое счастье!
Фуркево не успел подавить вздох, как показался принц, ведший за руку хорошенькую женщину. Фуркево быстро узнал её по ножке, украшенной тем же розовым чулком.
Мадам д'Аржантон была среднего роста брюнеткой со свежим лицом. В её глазах светилась хитринка, её ротик постоянно был готов к улыбке. Внешне она походила на оживленного и шаловливого мальчика.
— Вот господа де Фуркево и де Шавайе, — произнес принц, представляя ей своих новых друзей, — что же касается господина де Рипарфона…
— Моего смертельного врага…Мы знакомы, — прервала его д'Аржантон.
Рипарфон низко поклонился. Мадам д'Аржантон пристально на него посмотрела.
— Признайтесь, вы уже основательно пожурили бедного принца, виновного лишь в том, что он немного ко мне неравнодушен?
— Будь вы из тех, кого можно забыть, я бы не делал этого, сударыня, — отвечал Рипарфон.
— Ах, как легко могли бы мы стать друзьями, желай вы этого! — В её словах нельзя было усомниться.
— Но у вас их и так хватает.
— Да, много таких, которых не хочу, и мало тех, кого желаю.
В разговор вступил герцог Орлеанский.
— Раз перемирие заключено, я думаю, не худо им воспользоваться и позавтракать. Если неприятель снова нападет, мы, по крайней мере, будем в состоянии дать отпор.
За завтраком мадам д'Аржантон, только что прибывшая из Версаля, завладела всеобщим вниманием. Вот что она сообщила:
— Лицо мадам де Ментенон становится все более суровым. Король все меньше забавляется. Смотры, концерты, театр, охота, игры, всевозможные развлечение не помогают ему преодолеть уныния. Скоро, наверно, он станет допускать к себе только по государственным делам. Похоже, Людовик XIV, подобно старому дубу, уступает натиску времени. От всей его блестящей, неповторимой и прямо-таки уникальной жизни осталась лишь глубокая грусть. Но первые военные поражения он перенес с достоинством и величием души, удивившими даже тех, кто хорошо его знал. Похоже, он и впредь не будет сломлен. Гордость ли это несоразмерная или христианское смирение? Кто знает! Замкнувшийся в своем молчании, он, как раненый лев, залег в своей пещере в ожидании смерти. В общем, он вырыл себе могилу в своем собственном дворе и зарывается в неё заживо.
— И все это происходит в скромных покоях госпожи де Ментенон? — спросил герцог Орлеанский.
— Именно там. Дела идут почти так же, как и до вашего отъезда. В Марли, где де Ментенон поместила свое чистилище, очень скучают; в Медоне увлечены охотой, а вокруг мадмуазель Шуан начинает собираться довольно многочисленное общество. В Со танцуют и веселятся; там герцогиня дю Мэн собрала самые избранные таланты пасторальной поэзии. Де Тулуз, наш адмирал, очень хотел бы сразиться в море с противником, но ему мешает в этом Поншартран, глава морского ведомства. Господин дю Мэн окутался в важность, как в саван, и под этой суровой накидкой скрывает свое необъятное честолюбие. Шамийяр изнемогает под бременем обязанностей. Обожаемая королем и избалованная мадам де Ментенон герцогиня Бургундская — идол двора. Все сердца лежат у её ног.
— Все ли она их там оставляет? — как-то уж очень спокойно спросил Фуркево.
Рипарфон бросил на него строгий взгляд, принц улыбнулся.
— Ведь родившись принцессой, — прибавил Поль, — все равно остаются женщиной, верно?
— Как говорит Расин, иногда и стены слышат, — ответила д'Аржантон, — поэтому, чтобы избавиться от посещения Бастилии, я не буду вам отвечать. Впрочем, господа Панжи и Мольвриер могут дать вам точный ответ.
— Этого с меня достаточно, — склонясь в поклоне, ответил Поль.
— И таким-то способом описывают историю! — возмущенно заявил Рипарфон.
— Этот — лучший, — возразила, смеясь, д'Аржантон. — Вы, мужчины, смотрите на площадь, мы, женщины, — на будуар. Вы видите следствие, мы — причину. Поверьте мне, история — просто скромница: она не решится обнажить плеч, если с ней не поступят по-военному.
— Благодаря такому обращению Фуркево, например, убежден в вещах, никогда не имевших места.
— Совершенно убежден, — принял вызов Поль. — Не говорят ли все, что герцогиня прекрасна и умна?
— Вы язычник.
— Простите, но язычники были людьми, умевшими ценить прекрасное.
— Господа, — вмешался принц, едва удерживаясь от смеха, — мне кажется, нам недостает царя Соломона. Позвольте мне его как-то заменить и пресечь ваш спор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95