Но она ничего не говорила маркизу и под тысячью предлогов оттягивала требуемые от неё объяснения.
— Дайте мне действовать свободно, — говорила она, — я стала на верную дорогу и взяла на себя довольно трудную роль. Положитесь на меня.
И когда он настаивал, она его прерывала:
— Каждому свое, избавьте нас от шевалье, а я уберегу Кристину. Но берегитесь: малейшее слово, малейшая неосторожность все погубят.
После чего она поворачивалась к нему спиной, напевая песенку.
Лицо Сидализы говорило Шавайе, что она знала больше, чем говорила, и что её новости не обещали ничего дурного; она уверила его, что Кристины жива. Эта уверенность придавала ему мужество ждать.
Со своей стороны брат Иоанн не терял понапрасну времени. В одно прекрасное утро к Эктору пришел человек без шпаги, в старой лисьей шапке, нахлобученной на глаза, и с таким нищенским видом, что он невольно протянул руку, чтобы взять свой кошелек и предложить ему денег. Тут человек громко расхохотался.
— Я вижу, — сказал посетитель, — проверка удалась! — и приподнял свою шапку.
— Брат Иоанн! — вскричал Эктор.
— Он самый, желавший убедиться в успехе своего превращения. План военных действий готов.
— Наконец-то! — вздохнул Эктор.
— Хотя дело, маркиз, идет не о Нимеге, но лачуга на улице Арбалетчиков не без секретов.
— Я это знаю по опыту.
— Я знаю время, в которое обыкновенно отлучается Коклико. И с завтрашнего дня принимаюсь за дело.
Брат Иоанн нахлобучил свою лисью шапку до бровей, поправил седую бороду, которую приклеил, и вышел.
Между тем герцог Орлеанский, любивший разнообразные удовольствия, устраивал иногда представления небольших опер и комедий. Господа Рипарфон и Фуркево, а также Эктор, когда бывал в Париже, были неотменными посетителями ужина, тянувшегося далеко за полночь. Однажды представление комедии с музыкой было назначено в Пале-Рояль. Сидализа тоже участвовала в вечере. Ей дана была роль в одной из интермедий, и в назначенный час она первая явилась за кулисы в самом щеголеватом наряде.
Придворные дамы, знакомые мадам д'Аржансон, наполнили ложи, молодые вельможи прогуливались в коридорах. Там слышались самые сумасбродные речи. Идиллии и мадригалы, акростихи и объяснения в любви, напыщенные речи и пламенные вздохи, и все это в сопровождении громкого смеха. Сами костюмы дразнили воображение: обнаженные руки, едва прикрытые нескромным газом и обольстительным шелком, с колчаном за плечами и полумесяцем на челе, — божества этих мест обладали совершенным подобием лесным нимфам, обитающим в дуплах древних дубов, или милым призракам, воскрешавшим «Метаморфозы» Овидия. Улыбка раскрывала уста гордой Юноны, платье целомудренной Минервы доходило до колен, Прозерпина резвилась подобно пастушке в тени картонных деревьев.
В то время было принято, чтобы дворяне лучших фамилий участвовали в балетах. С тех пор, как Людовик XIV появился на театральных подмостках в костюме Аполлона, хореография была в большой чести в Версале. Случалось часто, что наследники славнейших имен Франции облачались в позолоченную броню Персея или вооружались жезлом Меркурия.
Злословия, остроты, эпиграммы, порывы смеха не прекращались на этих собраниях, где волокиты собирали обильные жатвы. Но герцог де Рипарфон с надменной важностью проходил мимо, а Шавайе разгуливал с рассеянным видом человека, сердце которого занято своей мечтой. Напротив, Поль вздыхал, танцевал, говорил и действовал за троих.
Сегодня на представлении присутствовала герцогиня Беррийская. С самого её прибытия в Пале-Рояль Эктор, как жаворонок, завороженный зеркалом птицелова, приблизился раскланяться с принцессой.
— Не будете ли вы участвовать на сцене, маркиз? — спросила она.
— Нет, сударыня. Я простой смертный, и наряды богов меня не прельщают.
— Но ведь наряд недурен и состояние отнюдь не неприятное.
— Нужно же обладать достоинствами героев.
— Ваша скромность может привести в отчаяние! Скажите, пожалуйста, в чем так трудны достоинства Юпитера во времена Ио или Семелы?
— Сударыня, мне не представлялся случай видеть это на опыте. Но моя скромность, или, если хотите, гордость, ждет, чтобы случай представился мне как простому смертному, полковнику из окружения короля.
— То есть должности Аполлона, победителя нимф, вы предпочитаете роль прекрасного Париса, победителя богинь?
— Что вы подумали бы обо мне, ответь я — да?
— Что вы, возможно, правы, — отвечала принцесса с тонкой улыбкой, делавшей её столь обольстительной.
— Ваше одобрение подтверждает мой выбор, и я навсегда отказываюсь от Олимпа.
— Чтобы оставаться на горе Ид, где будете ожидать прихода какой-нибудь богини.
Эктор покачал головой.
— Подобным мечтам предается всякий, но кто когда им верил? — возразил он. — Диан более не существует.
— Откуда вам знать? — отвечала принцесса, рассеянно обрывавшая лепестки большого букета роз.
Заиграли скрипки, и разговор прервался.
— Цирцея, — прошептал Эктор, уходя от принцессы.
Можно понять, что если бы он не любил Кристину, то обожал бы до безумия герцогиню Беррийскую.
В середине вечера Сидализа, взяв под руку Эктора, увлекла его за картонный грот.
Она имела вид важный и таинственный, сильно его заинтриговавший. Взгляд Эктора говорил, что творилось у него в душе.
— Да-да, — сказала она, — я вас понимаю, и намерена говорить с вами о ней.
Эктор сжал руки Сидализы с чувством благодарности и страстно их поцеловал.
— Такая страсть? Вот что значит сила воспоминаний, — заметила она.
— Бывают случаи, когда любовь и дружба все равно что брат с сестрой.
— Я принимаю родство…Хотя, правду сказать, не без опаски…Вы смеетесь?
— Немного.
— Право, напрасно!
— Почему?
— Я так мало привыкла к равнодушию, что ваше меня удивляет и несколько сердит.
— Разве?
— Вы этому не верите?
— Не совсем.
— Стало быть, люди, служащие в армии, очень молоды?
— Дни там продолжаются двадцать четыре часа, а месяц тридцать дней, как и повсюду.
— Значит, годы зависят от влияния воздуха. В Марли всем вообще лет по пятьдесят, хотя на вид не более тридцати, во Фландрии же остаются лет шестнадцати или восемнадцати, хотя если счесть верно, наберется двадцать семь или двадцать восемь.
— Скажите, пожалуйста, к чему вся эта арифметика?
— Она ведет к тому, неблагодарный, чтобы вы знали, что я едва не полюбила вас, и именно потому, что вы не любили меня.
— Что за глупость!
— Это женская логика. Но ваш внезапный отъезд пять лет назад немного пригасил это прелестное пламя, а время и ваше отсутствие сделали остальное.
— Вы восхитительны!
— Это вас больше не касается. Теперь, окончив мою исповедь, забудем о Сидализе и поговорим о Кристине.
— Вы с ней виделись?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
— Дайте мне действовать свободно, — говорила она, — я стала на верную дорогу и взяла на себя довольно трудную роль. Положитесь на меня.
И когда он настаивал, она его прерывала:
— Каждому свое, избавьте нас от шевалье, а я уберегу Кристину. Но берегитесь: малейшее слово, малейшая неосторожность все погубят.
После чего она поворачивалась к нему спиной, напевая песенку.
Лицо Сидализы говорило Шавайе, что она знала больше, чем говорила, и что её новости не обещали ничего дурного; она уверила его, что Кристины жива. Эта уверенность придавала ему мужество ждать.
Со своей стороны брат Иоанн не терял понапрасну времени. В одно прекрасное утро к Эктору пришел человек без шпаги, в старой лисьей шапке, нахлобученной на глаза, и с таким нищенским видом, что он невольно протянул руку, чтобы взять свой кошелек и предложить ему денег. Тут человек громко расхохотался.
— Я вижу, — сказал посетитель, — проверка удалась! — и приподнял свою шапку.
— Брат Иоанн! — вскричал Эктор.
— Он самый, желавший убедиться в успехе своего превращения. План военных действий готов.
— Наконец-то! — вздохнул Эктор.
— Хотя дело, маркиз, идет не о Нимеге, но лачуга на улице Арбалетчиков не без секретов.
— Я это знаю по опыту.
— Я знаю время, в которое обыкновенно отлучается Коклико. И с завтрашнего дня принимаюсь за дело.
Брат Иоанн нахлобучил свою лисью шапку до бровей, поправил седую бороду, которую приклеил, и вышел.
Между тем герцог Орлеанский, любивший разнообразные удовольствия, устраивал иногда представления небольших опер и комедий. Господа Рипарфон и Фуркево, а также Эктор, когда бывал в Париже, были неотменными посетителями ужина, тянувшегося далеко за полночь. Однажды представление комедии с музыкой было назначено в Пале-Рояль. Сидализа тоже участвовала в вечере. Ей дана была роль в одной из интермедий, и в назначенный час она первая явилась за кулисы в самом щеголеватом наряде.
Придворные дамы, знакомые мадам д'Аржансон, наполнили ложи, молодые вельможи прогуливались в коридорах. Там слышались самые сумасбродные речи. Идиллии и мадригалы, акростихи и объяснения в любви, напыщенные речи и пламенные вздохи, и все это в сопровождении громкого смеха. Сами костюмы дразнили воображение: обнаженные руки, едва прикрытые нескромным газом и обольстительным шелком, с колчаном за плечами и полумесяцем на челе, — божества этих мест обладали совершенным подобием лесным нимфам, обитающим в дуплах древних дубов, или милым призракам, воскрешавшим «Метаморфозы» Овидия. Улыбка раскрывала уста гордой Юноны, платье целомудренной Минервы доходило до колен, Прозерпина резвилась подобно пастушке в тени картонных деревьев.
В то время было принято, чтобы дворяне лучших фамилий участвовали в балетах. С тех пор, как Людовик XIV появился на театральных подмостках в костюме Аполлона, хореография была в большой чести в Версале. Случалось часто, что наследники славнейших имен Франции облачались в позолоченную броню Персея или вооружались жезлом Меркурия.
Злословия, остроты, эпиграммы, порывы смеха не прекращались на этих собраниях, где волокиты собирали обильные жатвы. Но герцог де Рипарфон с надменной важностью проходил мимо, а Шавайе разгуливал с рассеянным видом человека, сердце которого занято своей мечтой. Напротив, Поль вздыхал, танцевал, говорил и действовал за троих.
Сегодня на представлении присутствовала герцогиня Беррийская. С самого её прибытия в Пале-Рояль Эктор, как жаворонок, завороженный зеркалом птицелова, приблизился раскланяться с принцессой.
— Не будете ли вы участвовать на сцене, маркиз? — спросила она.
— Нет, сударыня. Я простой смертный, и наряды богов меня не прельщают.
— Но ведь наряд недурен и состояние отнюдь не неприятное.
— Нужно же обладать достоинствами героев.
— Ваша скромность может привести в отчаяние! Скажите, пожалуйста, в чем так трудны достоинства Юпитера во времена Ио или Семелы?
— Сударыня, мне не представлялся случай видеть это на опыте. Но моя скромность, или, если хотите, гордость, ждет, чтобы случай представился мне как простому смертному, полковнику из окружения короля.
— То есть должности Аполлона, победителя нимф, вы предпочитаете роль прекрасного Париса, победителя богинь?
— Что вы подумали бы обо мне, ответь я — да?
— Что вы, возможно, правы, — отвечала принцесса с тонкой улыбкой, делавшей её столь обольстительной.
— Ваше одобрение подтверждает мой выбор, и я навсегда отказываюсь от Олимпа.
— Чтобы оставаться на горе Ид, где будете ожидать прихода какой-нибудь богини.
Эктор покачал головой.
— Подобным мечтам предается всякий, но кто когда им верил? — возразил он. — Диан более не существует.
— Откуда вам знать? — отвечала принцесса, рассеянно обрывавшая лепестки большого букета роз.
Заиграли скрипки, и разговор прервался.
— Цирцея, — прошептал Эктор, уходя от принцессы.
Можно понять, что если бы он не любил Кристину, то обожал бы до безумия герцогиню Беррийскую.
В середине вечера Сидализа, взяв под руку Эктора, увлекла его за картонный грот.
Она имела вид важный и таинственный, сильно его заинтриговавший. Взгляд Эктора говорил, что творилось у него в душе.
— Да-да, — сказала она, — я вас понимаю, и намерена говорить с вами о ней.
Эктор сжал руки Сидализы с чувством благодарности и страстно их поцеловал.
— Такая страсть? Вот что значит сила воспоминаний, — заметила она.
— Бывают случаи, когда любовь и дружба все равно что брат с сестрой.
— Я принимаю родство…Хотя, правду сказать, не без опаски…Вы смеетесь?
— Немного.
— Право, напрасно!
— Почему?
— Я так мало привыкла к равнодушию, что ваше меня удивляет и несколько сердит.
— Разве?
— Вы этому не верите?
— Не совсем.
— Стало быть, люди, служащие в армии, очень молоды?
— Дни там продолжаются двадцать четыре часа, а месяц тридцать дней, как и повсюду.
— Значит, годы зависят от влияния воздуха. В Марли всем вообще лет по пятьдесят, хотя на вид не более тридцати, во Фландрии же остаются лет шестнадцати или восемнадцати, хотя если счесть верно, наберется двадцать семь или двадцать восемь.
— Скажите, пожалуйста, к чему вся эта арифметика?
— Она ведет к тому, неблагодарный, чтобы вы знали, что я едва не полюбила вас, и именно потому, что вы не любили меня.
— Что за глупость!
— Это женская логика. Но ваш внезапный отъезд пять лет назад немного пригасил это прелестное пламя, а время и ваше отсутствие сделали остальное.
— Вы восхитительны!
— Это вас больше не касается. Теперь, окончив мою исповедь, забудем о Сидализе и поговорим о Кристине.
— Вы с ней виделись?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95