Он был среднего роста, чуть толстоват, с бледным лицом, серыми глазами, белокурыми волосами и выразительно сжатыми губами — точь-в-точь как человека, боящийся проговориться о какой-то тайне. Черты лица были правильными, но кое-какие его особенности — прыщеватость, почти полное отсутствие бровей, место которых занимала линия кровавого цвета, рыжая борода и мрачное выражение тусклых глаз — делали его не совсем приятным, если выражаться помягче.
Впрочем, красивые ноги и нежно-белые, как у женщины, руки аббата не могли не привлечь внимания. А вкрадчивая улыбка, ласковый голос, убедительные слова…Да что там! Ученость и ум аббата Эрнандеса, его обращение с собеседником подобно представителю лучшего общества, достоинство и приятность манер…что еще? Да много чего, всего не перечислить. И не надо, потому что все перекрывалось пронзительным скрипучим голосом, беспрестанным движением ноздрей и кожи лба, наконец, частой сменой цвета лица, то из белого становившегося пурпурным, то снова превращавшегося в мертвенно-бледное. Шкурка игривой кошки скрывала своевольный и жестокий характер льва.
Не прошло и недели, как все в замке поняли, что теперь он здесь господин, хотя с виду вроде и не скажешь. Поначалу Кок-Эрон его не остерегался, Эктор же смотрел на него с тревожным любопытством, но впоследствии с безотчетным детским предвидением стал избегать аббата.
Нет нужды говорить, что мадам де Версийяк на глазах аббата просто преображалась. «— Мед и патока», — говорил в таких случаях про неё Кок-Эрон. Превосходные пирожные и лучшие заморские вина — это было далеко не все, чем она старалась угодить аббату. За обедом она пожирала его глазами, и не дай Бог, если что не так! «— Выгоню!» — слышался крик в адрес поваров и лакеев. И куда же девалась её пресловутая скупость? От неё не оставалось и следа, когда дело касалось расходов на праведного аббата — нет, но и сама-то она что выделывала! Разорялась на помаду, духи, ленты и кружева; каждый день на ней видели новые наряды. И так далее, и тому подобное.
Они ежедневно встречались с глазу на глаз в маленькой комнате, утопавшей в занавесях, мягких обоях, полной благовоний и весьма удобной для тайных встреч и бесед. Когда мадам Версийяк выходила из зашторенной комнаты после посещения её с аббатом, её лицо, полное блаженства, и восторженный взгляд весьма недвусмысленно доказывали, что она переживает бурный экстаз.
Заметим, что фимиам, возжигаемый у ног аббата Эрнандеса его обожательницей, нисколько не нарушил его кроткого и благочестивого вида. Он, казалось, спокойно вдыхал его, сохраняя надменную важность повелителя, принимающего должное.
Пока дела оставались в этом промежуточном положении, Кок-Эрон мало обращал внимание на такое проявление человеческого величия. Но вот наступил день, когда мадам де Версийяк объявила, что намерена поручить воспитание Эктора названному праведнику — нет, не поручить, конечно, как же это я обмолвился, — а попросить его уделить внимание воспитанию отрока. Кок-Эрон всполошился. Отстранить удар было невозможно: она имела полное право на такое решение, предоставленное ей законной властью. Оставалось лишь молчать и повиноваться. И Эктор стал ходить в комнату аббата и выслушивать его поучения.
Недели через две между ним и аббатом произошла крупная размолвка.
Надо сказать, поначалу аббат пытался приручить ребенка лаской и кротостью. Но из-за внушенного заранее отвращения к аббату — а это легко удалось по упомянутым выше причинам — Эктор с прохладцей принял его предупредительность. Разумеется, раздосадованный аббат употребил средства давления, какие считал возможным по отношению к любому мальчишке. Но Эктор повел себя, как молодой конь, которому впервые дали попробовать удила и шпоры. Не на шутку разьярясь, аббат прибегнул к угрозам. Эктор не замедлили взбунтоваться.
Сцена была такая: в центре комнаты стоял стол, за которым напротив друг друга сидели учитель и ученик. Они молча пристально смотрели прямо перед собой. Так прошло несколько секунд. Внезапно глаза аббата загорелись ярким огнем, ребенок же выглядел бледным и явно сильно взволнованным.
— Мсье Эктор, — произнес аббат, и в голосе его звучал металл. — Вы заставили меня повторять приказ. Это куда больше того, что следует. Повинуйтесь.
— Не хочу, — ответил мальчик, ибо речь шла о следовавшем ему наказании.
— Так, — губы аббата побелели, — вы отказываетесь повиноваться?
— Да.
— Прошу вас, выслушайте меня хорошенько. — Аббат сжал лежавшую на столе руку ребенка. — Если вы не покоритесь, я предпишу вам образ жизни, который смирит ваше упрямство. Не забывайте, что розги в замке есть. Не захотите повиноваться — поберегитесь. Вот вам мой совет.
— Теперь ваша очередь выслушать меня, господин аббат, — произнес Эктор. — Во-первых, больше никогда не сжимайте мне руку, я могу потерять терпение это сносить. Далее. Вам следует знать, что я дворянин и потому ничего не боюсь. И стало быть, для меня не существует того образа жизни, о котором вы тут только что говорили. Кажется, вы упомянули о розгах? Мой отец никогда к ним не прибегал, и вам не советую, по крайней мере, в отношении меня, господин аббат.
— Очень красочная речь, — отвечал аббат, — но вы можете в ней раскаяться. Для начала вы останетесь в этой комнате до вечера.
— До вечера?
— До завтра, если угодно.
С этими словами аббат подошел к двери и, переступив порог, взялся за ключ.
Эктор лишь встал и посмотрел вокруг.
Аббат же, показывая на замок, обратился к Эктору:
— Не кажется ли вам этот замок достаточно крепким?
— Не кажется ли вам это окно достаточно широким? — спросил в свою очередь Эктор.
И прежде чем аббат сообразил, что делать, Эктор растворил окно и бросился через него вниз. Окно располагалось на высоте двадцать пять — тридцать футов над землей. Но когда аббат подбежал к окну, он увидел вместо распростертого на земле тела живого Эктора, любезно с ним раскланивающегося.
Под окном была рыхлая земля огорода. Следует, однако, учесть, что Эктор умел прыгать с проворством молодой серны.
Эктор обо всем рассказал Кок-Эрону. Солдат обнял его, затем оседлал пару лошадей, взял ружья и уехал с юношей на охоту, где они пробыли три дня.
Аббат тоже рассказал о случившемся, но уже мадам де Версийяк. Сия набожная женщина взяла небо в свидетели подобного проступка и поклялась наказать своего невыносимого племянника. Они решили определить Эктора в священники, в связи с чем аббат предпринял шаги для устранения влияния Кок-Эрона на воспитание строптивого юноши. Теперь Эктор видел на своем столе молитвенник и богословские книги, к которым не прикасался. Каждый день между ним и тетушкой происходил один и тот же разговор из шести слов, по три с каждой стороны:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Впрочем, красивые ноги и нежно-белые, как у женщины, руки аббата не могли не привлечь внимания. А вкрадчивая улыбка, ласковый голос, убедительные слова…Да что там! Ученость и ум аббата Эрнандеса, его обращение с собеседником подобно представителю лучшего общества, достоинство и приятность манер…что еще? Да много чего, всего не перечислить. И не надо, потому что все перекрывалось пронзительным скрипучим голосом, беспрестанным движением ноздрей и кожи лба, наконец, частой сменой цвета лица, то из белого становившегося пурпурным, то снова превращавшегося в мертвенно-бледное. Шкурка игривой кошки скрывала своевольный и жестокий характер льва.
Не прошло и недели, как все в замке поняли, что теперь он здесь господин, хотя с виду вроде и не скажешь. Поначалу Кок-Эрон его не остерегался, Эктор же смотрел на него с тревожным любопытством, но впоследствии с безотчетным детским предвидением стал избегать аббата.
Нет нужды говорить, что мадам де Версийяк на глазах аббата просто преображалась. «— Мед и патока», — говорил в таких случаях про неё Кок-Эрон. Превосходные пирожные и лучшие заморские вина — это было далеко не все, чем она старалась угодить аббату. За обедом она пожирала его глазами, и не дай Бог, если что не так! «— Выгоню!» — слышался крик в адрес поваров и лакеев. И куда же девалась её пресловутая скупость? От неё не оставалось и следа, когда дело касалось расходов на праведного аббата — нет, но и сама-то она что выделывала! Разорялась на помаду, духи, ленты и кружева; каждый день на ней видели новые наряды. И так далее, и тому подобное.
Они ежедневно встречались с глазу на глаз в маленькой комнате, утопавшей в занавесях, мягких обоях, полной благовоний и весьма удобной для тайных встреч и бесед. Когда мадам Версийяк выходила из зашторенной комнаты после посещения её с аббатом, её лицо, полное блаженства, и восторженный взгляд весьма недвусмысленно доказывали, что она переживает бурный экстаз.
Заметим, что фимиам, возжигаемый у ног аббата Эрнандеса его обожательницей, нисколько не нарушил его кроткого и благочестивого вида. Он, казалось, спокойно вдыхал его, сохраняя надменную важность повелителя, принимающего должное.
Пока дела оставались в этом промежуточном положении, Кок-Эрон мало обращал внимание на такое проявление человеческого величия. Но вот наступил день, когда мадам де Версийяк объявила, что намерена поручить воспитание Эктора названному праведнику — нет, не поручить, конечно, как же это я обмолвился, — а попросить его уделить внимание воспитанию отрока. Кок-Эрон всполошился. Отстранить удар было невозможно: она имела полное право на такое решение, предоставленное ей законной властью. Оставалось лишь молчать и повиноваться. И Эктор стал ходить в комнату аббата и выслушивать его поучения.
Недели через две между ним и аббатом произошла крупная размолвка.
Надо сказать, поначалу аббат пытался приручить ребенка лаской и кротостью. Но из-за внушенного заранее отвращения к аббату — а это легко удалось по упомянутым выше причинам — Эктор с прохладцей принял его предупредительность. Разумеется, раздосадованный аббат употребил средства давления, какие считал возможным по отношению к любому мальчишке. Но Эктор повел себя, как молодой конь, которому впервые дали попробовать удила и шпоры. Не на шутку разьярясь, аббат прибегнул к угрозам. Эктор не замедлили взбунтоваться.
Сцена была такая: в центре комнаты стоял стол, за которым напротив друг друга сидели учитель и ученик. Они молча пристально смотрели прямо перед собой. Так прошло несколько секунд. Внезапно глаза аббата загорелись ярким огнем, ребенок же выглядел бледным и явно сильно взволнованным.
— Мсье Эктор, — произнес аббат, и в голосе его звучал металл. — Вы заставили меня повторять приказ. Это куда больше того, что следует. Повинуйтесь.
— Не хочу, — ответил мальчик, ибо речь шла о следовавшем ему наказании.
— Так, — губы аббата побелели, — вы отказываетесь повиноваться?
— Да.
— Прошу вас, выслушайте меня хорошенько. — Аббат сжал лежавшую на столе руку ребенка. — Если вы не покоритесь, я предпишу вам образ жизни, который смирит ваше упрямство. Не забывайте, что розги в замке есть. Не захотите повиноваться — поберегитесь. Вот вам мой совет.
— Теперь ваша очередь выслушать меня, господин аббат, — произнес Эктор. — Во-первых, больше никогда не сжимайте мне руку, я могу потерять терпение это сносить. Далее. Вам следует знать, что я дворянин и потому ничего не боюсь. И стало быть, для меня не существует того образа жизни, о котором вы тут только что говорили. Кажется, вы упомянули о розгах? Мой отец никогда к ним не прибегал, и вам не советую, по крайней мере, в отношении меня, господин аббат.
— Очень красочная речь, — отвечал аббат, — но вы можете в ней раскаяться. Для начала вы останетесь в этой комнате до вечера.
— До вечера?
— До завтра, если угодно.
С этими словами аббат подошел к двери и, переступив порог, взялся за ключ.
Эктор лишь встал и посмотрел вокруг.
Аббат же, показывая на замок, обратился к Эктору:
— Не кажется ли вам этот замок достаточно крепким?
— Не кажется ли вам это окно достаточно широким? — спросил в свою очередь Эктор.
И прежде чем аббат сообразил, что делать, Эктор растворил окно и бросился через него вниз. Окно располагалось на высоте двадцать пять — тридцать футов над землей. Но когда аббат подбежал к окну, он увидел вместо распростертого на земле тела живого Эктора, любезно с ним раскланивающегося.
Под окном была рыхлая земля огорода. Следует, однако, учесть, что Эктор умел прыгать с проворством молодой серны.
Эктор обо всем рассказал Кок-Эрону. Солдат обнял его, затем оседлал пару лошадей, взял ружья и уехал с юношей на охоту, где они пробыли три дня.
Аббат тоже рассказал о случившемся, но уже мадам де Версийяк. Сия набожная женщина взяла небо в свидетели подобного проступка и поклялась наказать своего невыносимого племянника. Они решили определить Эктора в священники, в связи с чем аббат предпринял шаги для устранения влияния Кок-Эрона на воспитание строптивого юноши. Теперь Эктор видел на своем столе молитвенник и богословские книги, к которым не прикасался. Каждый день между ним и тетушкой происходил один и тот же разговор из шести слов, по три с каждой стороны:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95