Корабелы подняли на них глаза, кивнули в знак приветствия и продолжили свою работу.
— Кажется, оно слишком высоко торчит над водой, — заметил Винсент.
— На одну броню уйдет еще сто тонн железа и столько же дерева. Прибавь сюда вес пушек, двигателей, команды и припасов, и в итоге получится не меньше трехсот пятидесяти тонн. Надеюсь, что Буллфинч не напутал с водоизмещением, а то, скажу я тебе, дело может кончиться плохо. — Наклонившись над открытым люком рядом с кормой, Фергюсон заглянул в трюм. — Мы установили станины для двух двигателей. Ведущие валы гребных винтов будут соединяться с паровиками кожаными приводными ремнями. Буллфинч немного побушевал по этому поводу — сказал, что, если они промокнут, у нас возникнут большие трудности, — но у меня просто нет времени, чтобы придумывать другую передачу.
— Кажется, там в трюме полно места, — сказал Винсент, встав на колени рядом с Чаком и тоже заглядывая вниз.
— Оно будет заполнено дровами, и еще придется тащить на буксире баржи с дополнительным топливом. Ну и нужно оставить место для солдат и боеприпасов. Ладно, пошли дальше.
Вскоре они снова остановились, и Фергюсон чуть ли не с любовью уставился на орудийную башню, возвышающуюся в середине корабля. Взобравшись на верх шестифутового сооружения, он уселся на краю. Внизу рабочие занимались своими делами.
Винсент вскарабкался вслед за ним.
— Крышу пока не положили, — возбужденно объяснял Чак. — Сначала установим пушки.
Наклонившись, инженер постучал по стене рубки: — Двойной слой шпал, два фута в толщину наверху и три внизу. Потом укрепим два слоя рельсов. Первый слой забьем прямо в дерево. Второй будет крепиться к первому болтами. Если бы у меня была еще пара месяцев и хороший пресс, я бы расплющил рельсы на пластины, а так между ними будут зазоры. Но все равно, это несколько дюймов брони.
— Думаешь, они выдержат попадание снаряда?
— Здесь будет все греметь и грохотать, как в лавке жестянщика во время землетрясения, но пятидесятифунтовое ядро эту стенку не пробьет. На палубу мы положим один слой шпал и сверху один слой рельсов. Потом покроем их досками, чтобы легче было ходить.
По бокам тоже закрепим рельсы, причем на пару футов ниже ватерлинии, на случай подводной пробоины. Вопрос в том, — продолжил Фергюсон, — что мы не знаем, как поведут себя эти посудины во время волнения. Трюмы-то у них большие, но почти вся тяжесть приходится на верхнюю часть судна. Боюсь, они будут плавать не лучше калош. Все опять упирается в недостаток времени, к тому же я очень мало знаю о судах — это вотчина Буллфинча, но мне хотелось бы лучше в этом разбираться. Ты ведь знаешь, я специалист по железным дорогам.
— Твои слова звучат не очень оптимистично, — негромко отозвался Винсент.
— Да ладно. Поставь перед инженером задачу, снабди его хорошими инструментами, дай немного времени, и он ее решит. А я ведь настоящий инженер, Винсент. Полковник дал мне работу, и, черт побери, я ее сделаю. А военная стратегия, битвы — это его дело. И твое, конечно.
— Хотел бы я поменяться с тобой местами, — глухо произнес Винсент.
Чак посмотрел на юношу и расхохотался:
— Ты не понимаешь, о чем говоришь! У меня осталось шесть дней, чтобы закончить постройку броненосцев. На каждом корабле будет по два двигателя, но я все равно не уверен, что им хватит мощности. А если эти проклятые посудины отойдут от причала и сломаются или, хуже того, просто пойдут ко дну, я войду в историю как Безумный Фергюсон. Да я бы с радостью поменялся с тобой местами и еще доплатил бы!
— А ты давно в Тридцать пятом? — вдруг поинтересовался Винсент.
— С шестьдесят второго. Господи, мои родители такой хай подняли…
— Ты ведь учился на инженера. Почему же ты не пошел в инженерные войска? Получил бы офицерское звание.
Фергюсон замотал головой:
— Мой лучший друг, Фрэнк Смит, собрался записаться в Тридцать пятый и все уши прожужжал мне насчет того, что я не увижу настоящего дела, если пойду в инженерные войска. — Так ты хотел драться?
— Конечно, а ты нет? Дьявол, все вокруг говорят, что ты лучший солдат в армии!
Винсент грустно покачал головой.
— И ты записался в Тридцать пятый?
— Перед Антьетамом, так же как и полковник. С тех пор участвовал во всех битвах, хотя я много болел и полковник постоянно уговаривал меня перейти на работу в тылу.
— Почему же ты отказывался?
— Потому что мятежники убили Фрэнка, — тихо ответил Чак. — Он и пяти минут не прожил в своем первом бою, на Антиетаме. — Фергюсон немного помолчал. — Мне нравилось убивать мятежников, — закончил он. — По крайней мере мне так казалось.
Чак пристально посмотрел на Винсента. Лицо юноши все еще было рябым и опухшим, но постепенно приходило в норму.
— Тебя что-то беспокоит, Винсент? — осторожно спросил Чак.
Тот не ответил.
— Я слышал, что ты выпустил шесть пуль в мерка уже после того, как он был мертв, — наконец осторожно заметил Фергюсон.
— Мне это понравилось, — поднял голову Винсент, и его глаза засверкали. — Смотреть, как пули вонзаются в него, как дергается его тело. Мне начинает казаться, что нет никакого Бога, что все мы по природе своей убийцы, а то, чему меня учили всю жизнь, — чепуха.
Он вздохнул. Он все-таки произнес эти слова, которые не мог заставить себя сказать Эндрю или Эмилу. После того боя Дмитрий смотрел на него как-то странно, как обеспокоенный отец. Они все не понимали его. Винсент едва знал Фергюсона, может, поэтому ему было легче с ним разговаривать.
Лицо Чака выражало печаль.
— Я не брал в руки оружие с тех пор, как мы здесь оказались, — сказал он, — кроме того последнего боя на площади, когда мы решили, что все пропало. Мне сказали, что я слишком ценен, чтобы подставлять себя под стрелы или пули. Ты справишься со своей бедой, Винсент.
— А ты справился?
Фергюсон огляделся. Вокруг вовсю кипела работа.
— Я нашел для себя другое занятие и другую цель, — тихо произнес он.
— Мне не нужно ничего другого, — голос Винсента заледенел. — Мне казалось, что с этим покончено. Я даже сказал Эндрю, что больше не хочу воевать. Но когда я увидел этого мерка, ярость просто вырвалась из меня. И я предвкушаю тот день, когда это чувство охватит меня снова.
На губах Винсента заиграла улыбка.
«В этом последнем бою он свихнулся», — содрогнувшись подумал Чак.
Григорий остановил коня на вершине невысокого, покрытого травой холма. Спешившись с Меркурия, он закряхтел — болела каждая клеточка его тела.
Закрыв ладонью глаза от солнца, юноша посмотрел на север. Вдали виднелись недавно оставленные им холмы, покрытые лесом, и он страстно пожелал вернуться туда, чтобы, вдыхая дурманящий аромат хвои, укрыться от палящего солнца в тени высоких сосен. Потянувшись за бурдюком, он отцепил его от седла и поднес к морде Меркурия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139