— Я не хотела. Теперь они нас высадят?
— Нет, конечно, нет, — в своей отеческой манере отвечал ей Крис. — Меньше чем через два часа мы будем во Флориде. Постарайся потерпеть, пока не приедем. Если мы выйдем сейчас, то пропадут деньги за билеты, а мы сейчас не можем разбрасываться деньгами.
Кэрри всхлипывала и дрожала. Я потрогала ее лоб, он был холодным и липким, а ее лицо было уже не просто бледным, оно было мертвенно белым! Как у Кори перед смертью.
Я молилась, чтобы хоть раз в жизни Бог явил нам какую-нибудь милость. Разве мы мало вынесли? Разве могут наши муки все длиться и длиться? Меня тоже затошнило, и пока я боролась с собственной тошнотой, Кэрри вырвало опять. Я думала, что ей больше нечем. Она ослабла в руках Криса, казалось, она вот-вот потеряет сознание.
— Я думаю, она впала в шоковое состояние, — прошептал Крис, почти такой же бледный, как Кэрри.
Какой-то подлый бессердечный пассажир начал жаловаться и очень громко, так что сочувствующие нам пассажиры, выглядели смущенными и никак не могли решить, чем нам можно помочь. Я встретилась взглядом с Крисом. В его глазах был безмолвный вопрос: что делать?
Меня охватила паника. И тогда, ободряюще улыбаясь, к нам по проходу двинулась чудовищно толстая негритянка. Ее мотало из стороны в сторону, и она протягивала мне бумажные пакеты, чтобы выбросить дурно пахнущие салфетки. Не говоря ни слова, она потрепала меня по плечу, потрепала Кэрри по подбородку и дала мне лоскут, который извлекла из другого своего пакета.
— Спасибо, — прошептала я, слабо улыбнувшись, и стала вытирать Кэрри, Криса и себя.
Когда я закончила с этим, она взяла у меня тряпку и швырнула в пакет с салфетками, и не ушла, а осталась стоять в проходе, словно бы защищая нас.
Полная благодарности, я улыбнулась этой очень, очень толстой женщине, заполнившей весь проход своим облаченным в яркое платье телом. Она моргнула и улыбнулась мне в ответ.
— Кэти, — сказал Крис, его лицо стало еще более обеспокоенным. — Кэрри нужно везти к доктору и поскорее.
— Но мы оплатили билет до Сарасоты!
— Я знаю, но положение очень опасно.
Наша благодетельница ободряюще улыбнулась и наклонилась к Кэрри, вглядываясь в ее лицо. Большая черная рука легла на влажный лоб Кэрри, черные пальцы нащупали ее пульс. Затем негритянка стала делать руками какие-то загадочные для меня жесты, но Крис объяснил:
— Должно быть, она не может говорить, Кэти, это азбука глухонемых.
Я пожала плечами в знак того, что мы не понимаем ее знаков. Она на секунду нахмурилась, потом вытащила из кармана платья, которое было на ней под теплым и тяжелым красным свитером, пачку разноцветных листков бумаги и быстро написала записку и протянула ее мне. Там значилось:
«Меня зовут Генриетта Бич, я слышу, но не говорю. Малышка очень, очень больна, ей нужен хороший врач».
Я прочла это и посмотрела на нее в надежде, что у нее есть еще какая-либо информация.
— А вы знаете хорошего врача? — спросила я.
Она уверенно кивнула и быстро протянула мне зеленую записку: «Ваше счастье, что я в этом автобусе и отвезу вас к доктору: мой сынок — самый лучший доктор».
— Ей-богу, мы родились под счастливой звездой, если кто-нибудь направит нас именно к такому, — пробормотал Крис, когда я протянула ему записку.
— Эй, шофер, — выкрикнул самый подлый из пассажиров автобуса. — Давай эту малышку в больницу! Я, черт возьми, плачу деньги не за то, чтобы ехать в вонючем автобусе!
Остальные пассажиры посмотрели на него с неодобрением, а в зеркале заднего вида я разглядела, что лицо шофера налилось краской гнева, а может быть унижения. Наши глаза в зеркале встретились. Он затравленно воззвал ко мне:
— Сожалею, но у меня жена и пятеро детей, и если я выйду из расписания маршрута, то им будет нечего есть, потому что я потеряю работу.
Молча, одними глазами, я умоляла его, он пробормотал про себя:
— Проклятые выходные! Стоит всей неделе пройти нормально, как тут наступает воскресенье, будь оно проклято!
Тут Генриетта Бич показала, что слышит она хорошо. Она опять вытащила карандаш и блокнот и стала писать. Написанное показала мне:
«О'кэй, человек на водительском месте, ненавидящий воскресенья! Давай и дальше не обращай внимания на маленькую больную девочку, тогда ее родители подадут на тебя в суд, и владельца автобуса оштрафуют на два миллиона!».
Как только Крис ознакомился с запиской, она двинулась по проходу вперед, к водителю, и ткнула записку ему в лицо. Поначалу тот нетерпеливо отмахнулся, но она повторила попытку, и на этот раз он одним глазом прочитал записку, другим следя за движением на дороге.
— О, Господи, — вздохнул шофер; в зеркале мне было ясно видно его лицо. — Ближайшая больница в двадцати милях отсюда.
Мы с Крисом завороженно следили за жестами и знаками, что делала мамонтоподобная негритянка, в результате которых шофер стал таким же потерянным и расстроенным, как мы. Ей пришлось написать еще одну записку, и то, что она там написала, заставило шофера скоро свернуть с широкого шоссе на боковую дорогу, которая вела к городу с названием Клермонт. Генриетта Бич стояла за спиной шофера, очевидно, указывая ему путь, и при этом успевала время от времени оборачиваться к нам, сияя ослепительной улыбкой, словно бы ободряя: все будет хорошо!
Скоро мы уже катили по тихим широким улицам, обсаженным деревьями, кроны которых смыкались высоко над головой. Я загляделась на большие аристократические особняки с верандами и башенками, увенчанными куполами. Хотя в горной Виргинии уже раз или два выпал снег, осень еще не дотянулась своей морозной рукой до этих мест. Клены, буки, дубы и магнолии еще не сбросили листву, пока цвели немногие цветы.
Крис весьма сомневался, что Генриетта Бич указывает ему путь правильно, да, честно говоря, и я тоже. В самом деле, в жилых кварталах такого уровня не строят медицинских учреждений. Но не успела я как следует забеспокоиться, как автобус, резко дернувшись, внезапно затормозил перед большим белым домом, стоящим на низком пологом холме в окружении обширных газонов и цветочных клумб.
— Дети! — обернулся к нам шофер автобуса. — Собирайте манатки, билеты или верните и вам вернут деньги, или используйте до истечения срока годности!
Он быстро выскочил из автобуса, открыл его подбрюшье, где был багаж, и вытащил оттуда сорок или около того разнообразных чемоданов, пока не добрался до наших двух. Я подхватила на плечо банджо и гитару Кори, а Крис очень осторожно и нежно взял Кэрри на руки.
Словно толстая курица Генриетта Бич теснила нас по выложенной кирпичом дорожке к веранде, украшавшей фасад. Я увидела двустворчатые черные двери, на правой половинке висела небольшая табличка, гласившая: «Только для больных».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
— Нет, конечно, нет, — в своей отеческой манере отвечал ей Крис. — Меньше чем через два часа мы будем во Флориде. Постарайся потерпеть, пока не приедем. Если мы выйдем сейчас, то пропадут деньги за билеты, а мы сейчас не можем разбрасываться деньгами.
Кэрри всхлипывала и дрожала. Я потрогала ее лоб, он был холодным и липким, а ее лицо было уже не просто бледным, оно было мертвенно белым! Как у Кори перед смертью.
Я молилась, чтобы хоть раз в жизни Бог явил нам какую-нибудь милость. Разве мы мало вынесли? Разве могут наши муки все длиться и длиться? Меня тоже затошнило, и пока я боролась с собственной тошнотой, Кэрри вырвало опять. Я думала, что ей больше нечем. Она ослабла в руках Криса, казалось, она вот-вот потеряет сознание.
— Я думаю, она впала в шоковое состояние, — прошептал Крис, почти такой же бледный, как Кэрри.
Какой-то подлый бессердечный пассажир начал жаловаться и очень громко, так что сочувствующие нам пассажиры, выглядели смущенными и никак не могли решить, чем нам можно помочь. Я встретилась взглядом с Крисом. В его глазах был безмолвный вопрос: что делать?
Меня охватила паника. И тогда, ободряюще улыбаясь, к нам по проходу двинулась чудовищно толстая негритянка. Ее мотало из стороны в сторону, и она протягивала мне бумажные пакеты, чтобы выбросить дурно пахнущие салфетки. Не говоря ни слова, она потрепала меня по плечу, потрепала Кэрри по подбородку и дала мне лоскут, который извлекла из другого своего пакета.
— Спасибо, — прошептала я, слабо улыбнувшись, и стала вытирать Кэрри, Криса и себя.
Когда я закончила с этим, она взяла у меня тряпку и швырнула в пакет с салфетками, и не ушла, а осталась стоять в проходе, словно бы защищая нас.
Полная благодарности, я улыбнулась этой очень, очень толстой женщине, заполнившей весь проход своим облаченным в яркое платье телом. Она моргнула и улыбнулась мне в ответ.
— Кэти, — сказал Крис, его лицо стало еще более обеспокоенным. — Кэрри нужно везти к доктору и поскорее.
— Но мы оплатили билет до Сарасоты!
— Я знаю, но положение очень опасно.
Наша благодетельница ободряюще улыбнулась и наклонилась к Кэрри, вглядываясь в ее лицо. Большая черная рука легла на влажный лоб Кэрри, черные пальцы нащупали ее пульс. Затем негритянка стала делать руками какие-то загадочные для меня жесты, но Крис объяснил:
— Должно быть, она не может говорить, Кэти, это азбука глухонемых.
Я пожала плечами в знак того, что мы не понимаем ее знаков. Она на секунду нахмурилась, потом вытащила из кармана платья, которое было на ней под теплым и тяжелым красным свитером, пачку разноцветных листков бумаги и быстро написала записку и протянула ее мне. Там значилось:
«Меня зовут Генриетта Бич, я слышу, но не говорю. Малышка очень, очень больна, ей нужен хороший врач».
Я прочла это и посмотрела на нее в надежде, что у нее есть еще какая-либо информация.
— А вы знаете хорошего врача? — спросила я.
Она уверенно кивнула и быстро протянула мне зеленую записку: «Ваше счастье, что я в этом автобусе и отвезу вас к доктору: мой сынок — самый лучший доктор».
— Ей-богу, мы родились под счастливой звездой, если кто-нибудь направит нас именно к такому, — пробормотал Крис, когда я протянула ему записку.
— Эй, шофер, — выкрикнул самый подлый из пассажиров автобуса. — Давай эту малышку в больницу! Я, черт возьми, плачу деньги не за то, чтобы ехать в вонючем автобусе!
Остальные пассажиры посмотрели на него с неодобрением, а в зеркале заднего вида я разглядела, что лицо шофера налилось краской гнева, а может быть унижения. Наши глаза в зеркале встретились. Он затравленно воззвал ко мне:
— Сожалею, но у меня жена и пятеро детей, и если я выйду из расписания маршрута, то им будет нечего есть, потому что я потеряю работу.
Молча, одними глазами, я умоляла его, он пробормотал про себя:
— Проклятые выходные! Стоит всей неделе пройти нормально, как тут наступает воскресенье, будь оно проклято!
Тут Генриетта Бич показала, что слышит она хорошо. Она опять вытащила карандаш и блокнот и стала писать. Написанное показала мне:
«О'кэй, человек на водительском месте, ненавидящий воскресенья! Давай и дальше не обращай внимания на маленькую больную девочку, тогда ее родители подадут на тебя в суд, и владельца автобуса оштрафуют на два миллиона!».
Как только Крис ознакомился с запиской, она двинулась по проходу вперед, к водителю, и ткнула записку ему в лицо. Поначалу тот нетерпеливо отмахнулся, но она повторила попытку, и на этот раз он одним глазом прочитал записку, другим следя за движением на дороге.
— О, Господи, — вздохнул шофер; в зеркале мне было ясно видно его лицо. — Ближайшая больница в двадцати милях отсюда.
Мы с Крисом завороженно следили за жестами и знаками, что делала мамонтоподобная негритянка, в результате которых шофер стал таким же потерянным и расстроенным, как мы. Ей пришлось написать еще одну записку, и то, что она там написала, заставило шофера скоро свернуть с широкого шоссе на боковую дорогу, которая вела к городу с названием Клермонт. Генриетта Бич стояла за спиной шофера, очевидно, указывая ему путь, и при этом успевала время от времени оборачиваться к нам, сияя ослепительной улыбкой, словно бы ободряя: все будет хорошо!
Скоро мы уже катили по тихим широким улицам, обсаженным деревьями, кроны которых смыкались высоко над головой. Я загляделась на большие аристократические особняки с верандами и башенками, увенчанными куполами. Хотя в горной Виргинии уже раз или два выпал снег, осень еще не дотянулась своей морозной рукой до этих мест. Клены, буки, дубы и магнолии еще не сбросили листву, пока цвели немногие цветы.
Крис весьма сомневался, что Генриетта Бич указывает ему путь правильно, да, честно говоря, и я тоже. В самом деле, в жилых кварталах такого уровня не строят медицинских учреждений. Но не успела я как следует забеспокоиться, как автобус, резко дернувшись, внезапно затормозил перед большим белым домом, стоящим на низком пологом холме в окружении обширных газонов и цветочных клумб.
— Дети! — обернулся к нам шофер автобуса. — Собирайте манатки, билеты или верните и вам вернут деньги, или используйте до истечения срока годности!
Он быстро выскочил из автобуса, открыл его подбрюшье, где был багаж, и вытащил оттуда сорок или около того разнообразных чемоданов, пока не добрался до наших двух. Я подхватила на плечо банджо и гитару Кори, а Крис очень осторожно и нежно взял Кэрри на руки.
Словно толстая курица Генриетта Бич теснила нас по выложенной кирпичом дорожке к веранде, украшавшей фасад. Я увидела двустворчатые черные двери, на правой половинке висела небольшая табличка, гласившая: «Только для больных».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122