Пол остановился у заправки, чтобы узнать дорогу к Фоксворт Холлу. Мы легко бы показали путь, если бы знали, где проходит железная дорога, и где почтовая станция.
— Прекрасная местность, — заметил Пол. Наконец мы выехали к величественному дому, который одиноко стоял на холме.
— Это он! — закричала я, придя в неописуемое волнение.
Он был огромен, как гостиница, два крыла отходило от центральной части из розового кирпича. На всех окнах были черные ставни. Черная шиферная крыша была такой крутой, что я даже испугалась, как же мы отваживались по ней гулять? Я насчитала восемь дымовых труб и четыре окна спален верхнего этажа.
— Посмотри туда, Пол, — сказала я, указывая на два окна в северном крыле, где мы так долго были заточены, бесконечно дожидаясь смерти дедушки.
Пока Пол смотрел на эти два окна, я подняла глаза на окна спален и увидела, что упавшая половина ставни была заменена. На доме не было следов пожара. Дом не горел! Господь не послал ни малейшего ветерка, который раздул бы пламя свечи, от которого бы загорелся бумажный цветок. Господь не собирался карать ни мать, ни бабушку!
Вдруг протяжно завопила Кэрри.
— Я хочу маму! — кричала она. — Кэти, Крис, ведь мы здесь жили с Кори! Пойдемте внутрь! Я хочу к маме, позвольте мне увидеть мою настоящую маму!
Было так ужасно слушать ее крики и просьбы. Как она могла помнить дом? Когда нас привезли, было так темно, близнецы почти спали и не могли ничего видеть. В то утро, когда мы убежали, едва рассвело, и выходили мы через заднюю дверь. Что же подсказало Кэрри, что это было когда-то нашей тюрьмой? И тогда я поняла. Дело было в Домах, которые стояли дальше по улице. Мы были в конце тупика, а наш дом стоял выше всех остальных. Мы часто выглядывали из окон нашей запертой комнаты и рассматривали эти прекрасные дома. Нам это запрещалось, и все же время от времени мы осмеливались.
Что доказало наше долгое путешествие? Ничего, кроме того, что наша мать была лгуньей. Я размышляла над этим целыми днями, думала я об этом и когда сидела на скамеечке в душе, а Пол, расчесав мне волосы, начал их осторожно мыть. Они были такими длинными, что мне трудно было забирать их вверх и промывать всю голову. Он делал так, как я его учила: намыливал их от головы к концам, потом он их сушил, расчесывал и укутывал меня ими, как огромной шелковой шалью, а я стояла обнаженная, прикрытая лишь волосами, как когда-то должно быть, стояла Ева.
— Пол, — спросила я, опустив глаза, — ведь то, что мы делаем, не грешно, правда? Я все думаю о бабушке и о ее разговорах о зле. Скажи мне, что все оправдано любовью.
— Подними глаза, Кэти, — ласково сказал он, вытирая мне лицо полотенцем. — Посмотри, что ты видишь — обнаженного мужчину, такого, каким замыслил его Бог.
Когда я подняла глаза, он взял мое лицо в руки, приподнял меня и придвинул ближе. Крепко держа меня в объятиях, он продолжал говорить, и каждое произнесенное им слово убеждало меня в том, что наша любовь прекрасна и правильна.
Я не могла говорить. Внутри меня все рыдало, ведь я так легко могла стать ханжой, которую моя мать хотела из меня сделать.
Я чувствовала себя ребенком, позволяя ему вытирать и расчесывать мои волосы, и как угодно целовать и ласкать меня, пока наконец не вспыхнула вновь наша страсть, и он не поднял меня на руки и не отнес к себе на кровать.
Утолив желание, я лежала в его объятиях и думала обо всем, что я могу делать. О тех вещах, которые шокировали меня, когда я была ребенком. О вещах, которые казались мне мерзкими и отвратительными, потому что я видела в них просто действия, а не выражение чувств. Как странно, что люди рождаются такими чувственными и столько лет это в них глушат. Я вспомнила, как его язык впервые проник в меня, как меня пронзило словно током.
О, я могла целовать Пола всюду и не чувствовать никакого стыда, ведь любить его было прекрасней, чем вдыхать аромат роз солнечным летним днем, прекрасней, чем танцевать под изумительную музыку с лучшим из партнеров.
Вот чем была для меня любовь к Полу, когда мне было семнадцать, а ему сорок два.
Он воссоздал меня, собрал по кусочкам, и я все глубже запрятывала чувство вины, которое испытывала перед Кори.
Была еще надежда для Криса, он был жив.
Была надежда для Кэрри, что она вырастет и тоже найдет свою любовь.
И, может быть, если все будет хорошо, была надежда для меня.
К ВЕРШИНЕ
Джулиан уже не приезжал так часто, как раньше, и его отец и мать на это жаловались. Когда он появлялся, он танцевал лучше, чем всегда, но я ни разу не заметила, чтобы он взглянул в мою сторону. Правда, я подозревала, что он все-таки смотрел, когда я этого не могла видеть. Я становилась все лучше, более дисциплинированной, более старательной, и я работала. О, Боже, как я работала!
Я с самого начала была включена в профессиональный состав балетной труппы Розенкова, но только в кордебалет. В то Рождество мы ставили «Щелкунчика» и «Золушку».
Как-то в пятницу днем все уже ушли домой, и я была в классе одна, погруженная в образ феи Драже, мне хотелось найти в нем что-то новое, и вдруг я поняла, что со мной танцует Джулиан. Он словно стал моей тенью, повторяя все мои движения, даже пируэты, и передразнивая меня.
Потом он нахмурился, схватил полотенце, чтобы утереться. Я развернулась и направилась к раздевалке. В тот вечер Пол пригласил меня на ужин.
— Кэти, подожди! — позвал он. — Я знаю, я тебе не нравлюсь…
— Не нравишься.
Он зло ухмыльнулся и, наклонившись, заглянул мне в глаза. Губы его коснулись моей щеки, когда я пыталась отодвинуться, но он оперевшись ладонями о стону, не давал мне пройти.
— Знаешь, я думаю, именно тебе надо танцевать Клару или Золушку. — Он пощекотал меня под подбородком, потом поцеловал за ухом. — Если ты будешь со мной мила, я постараюсь, чтобы ты танцевала эти партии. Я вырвалась и побежала прочь.
— Оставь это, Джулиан, — выпалила я. — За твое расположение придется слишком дорого платить, а ты меня не интересуешь.
Через десять минут, когда я приняла душ, переоделась и уже собиралась уходить, появился Джулиан, тоже готовый к выходу.
— Серьезно, Кэти, я думаю, ты уже доросла до Нью-Йорка. И Мариша так думает. — Он криво улыбнулся, как бы показывая, что мнение его матери не столь важно, как его.
— Тебя ничто не будет связывать. Если только сама не захочешь.
Теперь я не знала, что сказать, поэтому не сказала ничего. Меня назначили на обе эти роли в труппе Розен-кова. Я думала, другие девушки будут враждебны и завистливы, но, когда это объявили, все они аплодировали. Мы отлично работали вместе, это было легкое, веселое время. Потом настал день моего дебюта в роли Золушки.
Джулиан даже не постучался, когда зашел в женскую гримерную, чтобы посмотреть на меня, уже одетую в лохмотья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
— Прекрасная местность, — заметил Пол. Наконец мы выехали к величественному дому, который одиноко стоял на холме.
— Это он! — закричала я, придя в неописуемое волнение.
Он был огромен, как гостиница, два крыла отходило от центральной части из розового кирпича. На всех окнах были черные ставни. Черная шиферная крыша была такой крутой, что я даже испугалась, как же мы отваживались по ней гулять? Я насчитала восемь дымовых труб и четыре окна спален верхнего этажа.
— Посмотри туда, Пол, — сказала я, указывая на два окна в северном крыле, где мы так долго были заточены, бесконечно дожидаясь смерти дедушки.
Пока Пол смотрел на эти два окна, я подняла глаза на окна спален и увидела, что упавшая половина ставни была заменена. На доме не было следов пожара. Дом не горел! Господь не послал ни малейшего ветерка, который раздул бы пламя свечи, от которого бы загорелся бумажный цветок. Господь не собирался карать ни мать, ни бабушку!
Вдруг протяжно завопила Кэрри.
— Я хочу маму! — кричала она. — Кэти, Крис, ведь мы здесь жили с Кори! Пойдемте внутрь! Я хочу к маме, позвольте мне увидеть мою настоящую маму!
Было так ужасно слушать ее крики и просьбы. Как она могла помнить дом? Когда нас привезли, было так темно, близнецы почти спали и не могли ничего видеть. В то утро, когда мы убежали, едва рассвело, и выходили мы через заднюю дверь. Что же подсказало Кэрри, что это было когда-то нашей тюрьмой? И тогда я поняла. Дело было в Домах, которые стояли дальше по улице. Мы были в конце тупика, а наш дом стоял выше всех остальных. Мы часто выглядывали из окон нашей запертой комнаты и рассматривали эти прекрасные дома. Нам это запрещалось, и все же время от времени мы осмеливались.
Что доказало наше долгое путешествие? Ничего, кроме того, что наша мать была лгуньей. Я размышляла над этим целыми днями, думала я об этом и когда сидела на скамеечке в душе, а Пол, расчесав мне волосы, начал их осторожно мыть. Они были такими длинными, что мне трудно было забирать их вверх и промывать всю голову. Он делал так, как я его учила: намыливал их от головы к концам, потом он их сушил, расчесывал и укутывал меня ими, как огромной шелковой шалью, а я стояла обнаженная, прикрытая лишь волосами, как когда-то должно быть, стояла Ева.
— Пол, — спросила я, опустив глаза, — ведь то, что мы делаем, не грешно, правда? Я все думаю о бабушке и о ее разговорах о зле. Скажи мне, что все оправдано любовью.
— Подними глаза, Кэти, — ласково сказал он, вытирая мне лицо полотенцем. — Посмотри, что ты видишь — обнаженного мужчину, такого, каким замыслил его Бог.
Когда я подняла глаза, он взял мое лицо в руки, приподнял меня и придвинул ближе. Крепко держа меня в объятиях, он продолжал говорить, и каждое произнесенное им слово убеждало меня в том, что наша любовь прекрасна и правильна.
Я не могла говорить. Внутри меня все рыдало, ведь я так легко могла стать ханжой, которую моя мать хотела из меня сделать.
Я чувствовала себя ребенком, позволяя ему вытирать и расчесывать мои волосы, и как угодно целовать и ласкать меня, пока наконец не вспыхнула вновь наша страсть, и он не поднял меня на руки и не отнес к себе на кровать.
Утолив желание, я лежала в его объятиях и думала обо всем, что я могу делать. О тех вещах, которые шокировали меня, когда я была ребенком. О вещах, которые казались мне мерзкими и отвратительными, потому что я видела в них просто действия, а не выражение чувств. Как странно, что люди рождаются такими чувственными и столько лет это в них глушат. Я вспомнила, как его язык впервые проник в меня, как меня пронзило словно током.
О, я могла целовать Пола всюду и не чувствовать никакого стыда, ведь любить его было прекрасней, чем вдыхать аромат роз солнечным летним днем, прекрасней, чем танцевать под изумительную музыку с лучшим из партнеров.
Вот чем была для меня любовь к Полу, когда мне было семнадцать, а ему сорок два.
Он воссоздал меня, собрал по кусочкам, и я все глубже запрятывала чувство вины, которое испытывала перед Кори.
Была еще надежда для Криса, он был жив.
Была надежда для Кэрри, что она вырастет и тоже найдет свою любовь.
И, может быть, если все будет хорошо, была надежда для меня.
К ВЕРШИНЕ
Джулиан уже не приезжал так часто, как раньше, и его отец и мать на это жаловались. Когда он появлялся, он танцевал лучше, чем всегда, но я ни разу не заметила, чтобы он взглянул в мою сторону. Правда, я подозревала, что он все-таки смотрел, когда я этого не могла видеть. Я становилась все лучше, более дисциплинированной, более старательной, и я работала. О, Боже, как я работала!
Я с самого начала была включена в профессиональный состав балетной труппы Розенкова, но только в кордебалет. В то Рождество мы ставили «Щелкунчика» и «Золушку».
Как-то в пятницу днем все уже ушли домой, и я была в классе одна, погруженная в образ феи Драже, мне хотелось найти в нем что-то новое, и вдруг я поняла, что со мной танцует Джулиан. Он словно стал моей тенью, повторяя все мои движения, даже пируэты, и передразнивая меня.
Потом он нахмурился, схватил полотенце, чтобы утереться. Я развернулась и направилась к раздевалке. В тот вечер Пол пригласил меня на ужин.
— Кэти, подожди! — позвал он. — Я знаю, я тебе не нравлюсь…
— Не нравишься.
Он зло ухмыльнулся и, наклонившись, заглянул мне в глаза. Губы его коснулись моей щеки, когда я пыталась отодвинуться, но он оперевшись ладонями о стону, не давал мне пройти.
— Знаешь, я думаю, именно тебе надо танцевать Клару или Золушку. — Он пощекотал меня под подбородком, потом поцеловал за ухом. — Если ты будешь со мной мила, я постараюсь, чтобы ты танцевала эти партии. Я вырвалась и побежала прочь.
— Оставь это, Джулиан, — выпалила я. — За твое расположение придется слишком дорого платить, а ты меня не интересуешь.
Через десять минут, когда я приняла душ, переоделась и уже собиралась уходить, появился Джулиан, тоже готовый к выходу.
— Серьезно, Кэти, я думаю, ты уже доросла до Нью-Йорка. И Мариша так думает. — Он криво улыбнулся, как бы показывая, что мнение его матери не столь важно, как его.
— Тебя ничто не будет связывать. Если только сама не захочешь.
Теперь я не знала, что сказать, поэтому не сказала ничего. Меня назначили на обе эти роли в труппе Розен-кова. Я думала, другие девушки будут враждебны и завистливы, но, когда это объявили, все они аплодировали. Мы отлично работали вместе, это было легкое, веселое время. Потом настал день моего дебюта в роли Золушки.
Джулиан даже не постучался, когда зашел в женскую гримерную, чтобы посмотреть на меня, уже одетую в лохмотья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122