— Дорогая моя, я так ждала, когда ты очнешься, — хрипло прошептала я.
— Алекс в холле, а Крис и Пол спят в ординаторской, позвать их?
— Нет, — шепнула она. — Я хочу поговорить только с тобой. Я умираю, Кэти.
Она произнесла это так спокойно, словно ей было все равно, словно она с этим смирилась и была даже рада.
— Нет! — с силой возразила я. — Ты не умрешь! Я не дам тебе умереть! Я люблю тебя, как собственного ребенка. Так много людей тебя любят и нуждаются в тебе, Кэрри! Алекс так тебя любит, он хочет жениться на тебе, и не пойдет он в министры, Кэрри, я сказала ему, что тебя это не устраивает. Ему вообще наплевать на карьеру, лишь бы ты была жива-здорова и его любила. Ему наплевать на твой рост, на то, сможешь ли ты иметь детей. Давай я позову его, и он сам обо всем тебе скажет…
— Не-е-е-ет, — едва выдохнула она. — Я просто хочу кое-что тебе рассказать.
Ее голос был так слаб, будто долетал из необозримой дали, из-за скопища мягких, округлых, невысоких холмов.
— Я встретила на улице одну даму, — теперь она говорила так тихо, что я наклонилась к ней, с трудом разбирая слова. — Она была так похожа на маму, что я догнала ее и взяла за руку. А она отдернула руку и так холодно на меня посмотрела. Она сказала: «Я вас не знаю», Кэти, это была наша мать! Она выглядела совсем как всегда, только чуть старше. На ней даже было все то же жемчужное ожерелье с фермуаром в виде бриллиантовой бабочки. Я помню это ожерелье. Кэти, если ты не нужна своей матери, то никому другому и подавно не нужна.
Она взглянула на меня и явно узнала, я видела это по ее глазам, но все равно отвернулась от меня, потому что знала, что я порочная. Оттого она и сказала, что у нее нет детей. И вы с Крисом тоже ей не нужны, Кэти, а ведь все матери любят своих детей, если только они не развратные нечестивцы… как мы.
— Ох, Кэрри! Не позволяй ей себя сломать! Она отказалась от тебя из любви к деньгам, а не от того, что ты скверная, порочная или нечестивая или какая-то там еще. Ты не совершила ничего дурного! Просто для нее имеют значение деньги, а не мы. Но и нам она не нужна. Ведь у тебя есть Алекс… есть Крис, Пол, я… и Джори, и Хенни… Не разбивай наших сердец, Кэрри, продержись подольше, чтобы врачи смогли тебе помочь. Не сдавайся. Джори так ждет свою тетушку, каждый день спрашивает, где же ты. Что же я ему скажу, если ты вовсе не стремишься жить?
— Джори я не так уж и нужна, — сказала она таким тоном, каким, бывало, разговаривала в детстве. — Вокруг него и без меня много тех, кто его любит и о нем заботится… А вот Кори, он меня ждет, Кэти. Я и сейчас его вижу. Оглянись через плечо: вон он стоит вместе с папой, и со мной они хотят встретиться больше, чем с кем-нибудь еще.
— Кэрри, перестань!
— Там хорошо, Кэти. Там, куда я иду. Везде цветы и красивые птицы, и я прямо чувствую, как расту… Смотри, я уже почти с маму, совсем такая, какой всегда хотела быть. И когда я окажусь там, никто больше не скажет, что у меня огромные, испуганные глаза, как у совы. Никто не назовет меня карлицей и не предложит меня слегка растянуть, потому что я уже совсем такая, какой хотела стать…
Ее слабый, дрожащий голосок замер. Глаза закатились и перестали мигать. Губы все еще были полуоткрыты, будто она хотела что-то еще мне сказать. Боже правый, она умерла!
А ведь все произошло из-за мамы. Из-за мамы, всегда выходившей сухой из воды! Всегда остававшейся при своем! И богатой, богатой, богатой! Ей разве что приходилось слегка всплакнуть от жалости к себе. Подумав об этом, я заголосила! Я помню, как я вопила. Я выла, пытаясь рвать на себе волосы, стараясь содрать с лица кожу, потому что так походила на женщину, которая должна была платить, платить, платить… платить за содеянное!
Жарким августовским днем мы похоронили Кэрри на фамильном кладбище Шеффилдов в нескольких милях от Клермонта. На этот раз дождя не было. Как, впрочем, и снега. Отныне смерть отметила своей печатью все времена года, кроме зимы, оставив мне для радости лишь холод да метель. Мы убрали Кэрри пурпурными и алыми цветами, которые она так любила. Над нами сияло ослепительно-шафрановое, почти оранжевое солнце, становившееся все более пунцовым по мере того, как оно клонилось к закату, окрашивая розовым небеса.
Я все сидела и сидела у могилы, хотя мраморная скамья подо мной была жесткой и неудобной. Мои мысли метались, точно сухие листья, подхваченные свирепым ветром ненависти. Наконец я собрала эти листья вместе, чтобы точно ведьминым помелом взбаламутить и вновь заставить кипеть поутихший было ядовитый напиток мести!
Из четырех дрезденских куколок осталось лишь две. И одна из них, вернее, один, ничего не станет предпринимать. Он поклялся делать все возможное, чтобы никого не губить, а напротив, бороться за жизнь, даже за жизнь тех, кто заслуживает смерти.
Для меня было невыносимо покинуть Кэрри одну ночью, первой ночью, которую ей предстояло провести в земле. Мне было необходимо побыть эту ночь с ней и каким-то неведомым образом ее успокоить. Я бросила взгляд туда, где подле родителей Пола и его старшего брата, умершего еще до рождения Аманды, покоились Джулия и Скотти. Интересно, подумала я, что мы, Фок-сворты, делаем на фамильном кладбище Шеффилдов? Что значило это для каждого из нас?
Было ли бы лучше для Кэрри, если бы Алекс не вошел в ее жизнь и не полюбил ее именно тогда, когда это случилось? А если бы она не высмотрела на улице маму и не побежала за ней, почитая за счастье всего лишь подержать ее за руку? Разве все сложилось бы по-другому? Да! Все сложилось бы совсем по-другому! Обязательно! Сразу после этой встречи она отправилась покупать крысиный яд, решив, что не имеет права на жизнь, если собственная мать отказалась от нее. И на пончиках оказались не какие-нибудь случайные крупинки: они были от души посыпаны чистым мышьяком!
Кто-то ласково звал меня. Кто-то мягко взял меня за локти и поставил на ноги. Обняв меня за талию и осторожно поддерживая, кто-то уводил меня с кладбища, где я намеревалась пробыть до восхода солнца.
— Нет, Кэти, — сказал Крис, — Кэрри ты больше не нужна. Зато нужна другим. Забудь о прошлом, забудь свои планы мести. Я вижу твое лицо, читаю твои мысли. Я готов поделиться с тобой своим секретом, как найти успокоение. Я и раньше пытался открыть его тебе, но ты не желала слушать. Но пришло время выслушать и поверить! Делай, как делаю я, заставляй себя забыть обо всем, что причиняет боль, помни лишь о том, что приносит радость. В этом весь секрет счастливого существования, Кэти. Забыть и простить.
Я обратила на него горький взгляд, полный холодного презрения:
— Прощать у тебя и в самом деле хорошо выходит, Кристофер, но вот забывать — что-то не очень получается. Он стал пунцовым, как заходящее солнце.
— Кэти, пожалуйста!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122