Я. Аронсон высказал эту мысль в более сложном виде: "В этих условиях именно с 80-х годов произошел глубокий перелом в русском еврействе, который еще до сих пор недооценен полностью, но который сыграл в его истории исключительную роль. Как ни парадоксально это звучит, именно тогда, когда еврейству дано было с особой настойчивостью почувствовать, что оно является только покорным и беспомощным объектом истории, — с ним можно делать, что угодно, с ним считаться никто не собирается, — именно тогда, может быть, в первый раз за годы своих испытаний — русское еврейство ощутило себя, как субъект, как кузнец своей судьбы и своего счастья. Именно тогда в еврействе стал наблюдаться бурный рост его общественного и национального самосознания. Если раньше перед русско-еврейской интеллигенцией стояла дилемма: возвращение в гетто или ассимиляция, — то теперь эта дилемма потеряла свою власть над умами, и ее вытеснила Формула, которую будет правильно выразить словами: не гетто и не ассимиляция — а национальное самосознание " (2002, с. 216-217). В этом изречении достаточно объемно выражено наибольшее заблуждение еврейской аналитики: отождествление сионистских настроений («национальное самосознание») с революционными, при том, что склонение еврейских масс к сионизму, как уже высказывалось, происходит вне связи с антисемитизмом 80-х годов. Самое лаконичное определение этого заблуждения принадлежит 0. В. Будницкому: «Неполноправное положение евреев в царской России неизбежно толкало определенную часть еврейства в ряды революционеров» (1999, с. 18).
Многочисленные аналитические экзерциции по этой теме по преимуществу сводятся к коллекционированию эмпирических фактов в поддержку этой причины и путь евреев в русскую революцию приобрел некий специфический оттенок. Но у Солженицына другой взгляд на данную ситуацию и он говорит, что «… не только из-за стеснений евреи густо рвались в революцию» и аргументирует свое мнение, как кажется, достаточно убедительными доводами: «Да это же видим мы и по тому душевно-динамическому заряду, который вырос в молодом Богрове в его юности в богатейшей семье. Отец, богач — либерал, — давал полную свободу сыну-террористу. — И террористы братья Гоцы вышли из родов двух московских еврейских крезов Гоца и Высоцкого, чайного фабриканта, несметного миллионера, и деды не только не удерживали внуков, но жертвовали эсеровской партии сотни тысяч рублей».
Такая постановка не только возвращает сам вопрос в еврейское русло, но и обнаруживает в многое русского еврейства новую . Эта последняя состоит в том, что, как утверждает Солженицын, у евреев вовсе не было необходимости участвовать в русской революции, которая разрушает нормальный ход русской жизни, где евреи благодаря обоюдным усилиям приобрели свой место (хотя и ущербное в правовом отношении), а также, — на что Солженицын постоянно намекает, — революция, куда так рвутся евреи, являет собой главный генератор погромного процесса и суть мать антисемитизма. Итак, по Солженицыну, еврей в революции — это кур во щах и еврейское участие в революции самоубийственно для самого еврейства. Однако при объяснении этого, увиденного только им, парадокса еврейской экзистенции, Солженицын уподобился многим другим экскурсантам в еврейскую тему и дает самый общий ответ, ближе похожий на попытку уйти от ответа: «Такова — прирожденная мобильность еврейского характера, и его опережающая повышенная чуткость к общественным течениям, к проступу будущего. Но в истории человечества не раз бывало, что из самых естественных порывов людей — потом вдруг вырастали неестественные чудовища» (2001, ч. 1, с. с. 361, 240, 252). Отсюда возникает вопрошание: как увязать участие евреев в революционной стихии с принадлежностью к еврейству, если революционность евреев по своему принципу самоубийственна для еврейства? Этот вопрос и есть анатомическое вскрытие темы «еврей в революции», произведенное русским писателем А. И. Солженицыным, есть тот вопрос, который он поставил, но не решил. А причина состоит в том, что разрез (вскрытие) Солженицына стоит вне коллизии личность-коллектив, а потому не дана разница между участием еврея в революционном, то бишь коллективистском, движении и революционностью мышления, то есть индивидуальной константой, или, в другом выражении, у Солженицына отсутствует соотношение между революционным поведением еврея и революционным духом еврея, что в конечном счете раскрывается в вопрос об источнике революционного состояния еврея — внешнего либо внутреннего . А если эту проблему поставить в исторической плоскости, то с очевидностью явится верный способ решения, расположенный в бердяевском небесно-историческом, наиболее подходящем для еврейского сознания, подходе; здесь таится основная причина заблуждения Г. Я. Аронсона и ему подобных аналитиков: стремление разрешить небесно-историческую проблематику посредством земной истории, или иначе, попытка проникнуть в духовную суть явления с помощью рационального метода.
Человеческая оценка революционера очевидно зависит от положительного либо отрицательного отношения к революции как общественному процессу. Известно, что существуют две резко полярные точки зрения: одна принадлежит К. Марксу, который в определении, ставшим хрестоматийным, уподобил революцию локомотиву истории и где революция дается как experimentum crucis (эксперимент креста, решающий довод) истины, и другая, какая с той же категоричностью утверждает исключительно отрицающую разрушительную роль любой революции, — показательна в этом сентенция Н. А. Бердяева: «Всякая революция есть реакция на реакцию, после которой наступает реакция на революцию» (1909, с. 92). В зависимости от принятой точки зрения будет находиться определение еврея в революционном состоянии и соответствующая оценка еврея-революционера; Солженицын априорно принял позицию русской идеи, то есть точку зрения Бердяева, и революция воспринимается им как абсолютно разрушительная стихия, пик которой пришелся на большевистскую вакханалию. Сообразно чему революционность еврея занимает центральное место в еврейском деструктивном комплексе и она выступает с помощью положительной ассимиляции как образ еврейской реакции на воздействие внешнего мира.
П. Б. Струве, — из ярких фигур русского серебряного века и философского ренессанса, — в своих раздумьях пришел к выводу, что теоретически существует два вида революций: «революции никогда не происходят, они всегда делаются» и «революции никогда не делаются, а всегда происходят», то есть революции искусственной или естественной природы. А в итоге он склонился к тому, что не существует универсальной теории революции, а каждая революция обладает своей механикой, структурой и философией, — к примеру, французская и русская революции есть два разные потрясения общества и, следовательно, широкое участие евреев в русской революции и их полное отсутствие во французской выглядит как один из отличительных признаков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163