Но другой специалист по революционному процессу князь П. А. Кропоткин обнаружил универсальный критерий революционного состояния: крайнюю приниженность мысли при необычайной активности моторной (двигательной, более всего сенсорной) энергии. Князь отмечал: "Грозные революционеры, не склонявшие свои головы перед мощными силами реакции, с которой они боролись, не имели революционной идеи . Они знали лишь революционные способы борьбы, состоявшие, по их мнению, в том, чтобы обратить против старого правительства то оружие, которое это правительство употребляло до этого времени против своих врагов… И между тем в продолжение всей этой грандиозной драмы мы видим необычайную робость в области идей, отсутствие смелости в построениях будущего. Посредственность мысли убивает благородный порыв, великие страсти и огромное самоотвержение". Обездоленность духовного фактора в революционном производстве спонтанно усиливает разрушительные тенденции, а русское народничество возвело эти тенденции в мировоззренческую установку и главный идеолог народничества Д. И. Писарев громогласно вещал: «Что может быть сломано, должно быть сломано. Стоит любить только то, что выдержит удар. Что разбивается вдребезги, то хлам. В любом случае бей направо и налево. Это не принесет и не может принести вреда», а другой русский теоретик М. А. Бакунин утверждал: «Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть» (2000, с. 130).
Подобная революционная психология органически чужда еврейскому сознанию уже только по определению и сыны Израиля, проходя в своей истории через множество разрушений, всегда, были осенены светом созидания , воссоздания, возрождения; еврейская психология — это психология ренессанса. Но мало того. Князь П. А. Кропоткин отмечал показательную черту революционного сознания — пренебрежение к будущему , — он писал, что «… мы заметим, что поражения и неудачи были вызваны тем, что в вождях этих революционных движений не было достаточно смелости, чтобы идти вперед, и что революционеры смотрели всегда не вперед, а назад… Даже в построениях своих утопий о будущем обществе революционеры не могли отрешиться от взглядов старого мира. Древний Рим лежит своей тяжестью на нашем времени; легенды Якобинского клуба идут вслед за ним, и дух Рима и якобинцев еще владеет большинством современных революционеров» (1999, с. с. 685, 683, 690). Это революционное «отсутствие смелости в построениях будущего» означает отсутствие или недостаток мессианского духа , то есть того именно, что составляет еврейское историческое сознание в его глубинной основе, и, следовательно, революционная идеология, будучи по еврейским меркам неисторической по своей природе, не только чужда еврейскому сознанию, но и полностью его исключает, то бишь губительна для еврейского духостояния. Итак, революционность евреев, данная в психо-духовной форме, ни в коем случае не может быть порождена во чреве еврейского естества, а привнесена исключительно только из вне , со стороны внешнего гражданского окружения. А потому суждение Бердяева о революции имеет первостепенную важность для еврейского мироощущения в момент созревания русского еврейства. Мысль Бердяева о революции П. Б. Струве дополняет своим лаконизмом: «Русская революция есть великое разрушение», а духовную этикетку изобразил один из лидеров русского духовного лагеря о. С. Н. Булгаков: «Русская революция развила огромную разрушительную энергию, уподобилась гигантскому землетрясению, но ее созидательные силы оказались далеко слабее разрушительных» (1991, с. 44). Видя порочность революционного деструктивизма, Солженицын понимал и порочность еврейского участия в этом процессе, причем в столь активной форме, и хотя писатель пытается как-то снивелировать свое чувство, но трудно не увидеть его обиду на русское еврейство за то, что евреи участвовали в большевистском сокрушении русской культуры и русских духовных ценностей, часть которых наживалась сообща, «вместе». И Солженицын прав именно в обиде на русское еврейство, однако сам упрек должно выставить всему российскому сообществу.
Таким образом, необъявленная война евреям со стороны царского правительства, последовавшая после смертоносного покушения на царя Александра II Освободителя, стала той внешней причиной, что образовала массовый исход евреев в революцию. Уже говорилось, что этот шаг самодержавной власти был роковым, ибо вызвал на арену очень сильного противника и духовно евреи были сильнее царского аппарата подавления и при том они были осенены в традиции несокрушимостью своих воителей — Хасмонеев и Бар-Кохбы. Но великодержавное правление уже предощущало свою безысходность: оно перестало быть сильным, когда причины неудач ищут внутри себя, а обратилось к евреям как внешним виновникам слабости режима — жест агонизирующей структуры. Однако революционная реакция евреев на внешний возбудитель вовсе не была актом мести царским властям: революционность евреев — это прежде всего попытка уйти от деструктивизма своего существования, сотворенного государственными порядками в царской России. Черта оседлости, процентные нормы, административные ограничения видятся для русского еврейства средствами, запрещающими доступ к идеальной (духовной) — исконно еврейской — сфере и, в конечном счете — к культуре, и еврейский протестантизм, осуществляющийся в революционности, привносит в революционный процесс некий особый аромат, на который указывают все аналитики. Удивительный русский историк С. Г. Сватиков, сыгравший исключительную роль в разоблачении фальшивки «Протоколы сионских мудрецов», составил целый панегирик «евреям в русском освободительном движении», где указывал, «что в анархические и мечтательные увлечения русской молодежи евреи вносили элемент трезвой политической мысли, практического организационного строительства, строгой партийной дисциплины… Только высокий и чистый идеализм мог увлекать евреев на тот путь, на котором его ждали тяжкие муки, лишения, потеря свободы и самой жизни. Другая черта, отличающая особенно евреев, стремившихся к новой социальной и политической жизни, это — энтузиазм и увлечение, с которыми они отдались движению. Признак национального темперамента — энтузиазм, особенно ярко сказывается в евреях — участниках движения. Но рядом с энтузиазмом, который легко воспламеняется и легко тухнет, мы видим у многих видных евреев — участников движения качества чисто европейских работников: настойчивость и упорство в достижении поставленной цели, организаторский талант, техническое умение, трезвость политической мысли, отсутствие мечтательных иллюзий, здравый практицизм» (1999, с.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163