«Но и в семитическом, в еврейском лагере есть тоже категория людей, которые меня раздражают и с которыми спорить я не могу} это все те люди, которые приходят в искреннее негодование при малейшем нападке на евреев, которые видят оскорбление их национальности в предпочтении нами своей собственной, которые засчитывают в разряд антисемита всех тех, кто не разделяет их мнения о себе, а всякого антисемита считают погромщиком. Пусть это настроение создалось исторически на почве многовековых несправедливостей, которыми еврейство было окружено. Когда я вижу эту претензию, еврейский агрессивный национализм, в моих глазах вполне оправданный их историей и культурой и талантом, но который я не могу переварить, когда его навязывают другим, то я испытываю такое же негодующее чувство, когда говорю с неискренним антисемитом» (цитируется по В, В. Шульгину, 1999, с. 416). Установленный посредством такого настроения антисемитизм у творцов русской литературы делает русскую изящную словесность в классическом выражении только антисемитской и никакой другой, равно как и русскую культуру, которая в исторической действительности была для русского еврейства судьбой, болью и роком. Однако, как будет показано в дальнейшем изложении, не только настроение руководит симпатиями и антипатиями израильских критиков, а само это настроение побуждается сознательной и даже наукообразной позицией, обладающей серьезной претензией на историческое обоснование.
Творческий замысел трактата о русском еврействе Солженицын передает словами: "Чувство же, которое ведет меня сквозь книгу о 200-летней совместной жизни русского и еврейского народов, — это поиск всех точек единого понимания и всех возможных путей в будущее, очищенных от горечи прошлого" (2001, ч. 1, с. 6; выделено мною — Г. Г. ). Высказанное тут благородство цели, однако, есть лишь внешняя благозвучная оболочка, за которой скрывается стремление к очищению , уроков истории — методологически самая слабая, а то и порочная сторона солженицынского экскурса в еврейскую историю, на что в дальнейшем изложении будет указано особо. Побуждение что-либо убрать, приукрасить либо очистить историческую действительность, есть покушение на эту самую действительность, прямо обратное потребности в исторических знаниях, как стимулах и мотивах. Процедура «очищения» в своих конечных результатах приводит к изгнанию из исторического исследования установки на понимание сути свершившегося явления или события — основной задачи в историческом познании. Благие намерения, какими руководствуется в данном случае Солженицын, становятся шаткими и малообоснованными, попросту испаряясь в завершающем итоге. Потому-то эти намерения полностью игнорируются израильской критикой, исповедующей тот же предвзятый подход «очищения», но с прямо противоположными намерениями. Методологический подход, куда входят выбор способа и установка цели исследования, составляет самую важную начальную стадию изучения при всех видах познания, но при историческом исследовании его ценность усиливается многократно. Поэтому серьезность исследовательской операции предусматривает обоснование метода познания и указание на аналитические средства.
Солженицын пишет: "Для этого — погружаюсь в события, а не в политику, Стремлюсь показать . Вступаю в споры лишь в тех неотклонимых случаях, где справедливость покрыта наслоениями неправды" (2001, ч. I, с. 6). В методологическом плане здесь дается отпор установившемуся предрассудку, что истина рождается в споре, — истина порождает споры, но никак не наоборот, — и Солженицын негласно солидаризуется с З. Фрейдом, утвердившим, что спор не является отцом истины. А что является? Где и как искать истину? Что следует показать? С позиций современной методологии исторического исследования сомнений тут не должно быть: истина таится в фактах и только тщательное изучение фактов может привести к истинному историческому познанию. Эффективность этого метода исследования всецело зависит от позиции историка-наблюдателя, которому предписывается роль объективного , то есть независимого от посторонних влияний и внутренних побуждений, регистратора событий. По утверждению израильской историка профессора Арона Черняка, поставившего с позиции этого метода самую низкую оценку сочинению А. И. Солженицына, выходит, что "… историк здесь не может быть адекватен человеку. Историк не имеет право на чувственную любовь , его любовь может быть лишь рассудочной" («Еврейский камертон» 25. 09. 2001). Итак, историк «не адекватен человеку», — не более и не менее… Звучит жутковато. Истина, следовательно, есть результат любви по расчету ("рассудочная любовь) между фактом и наблюдателем. Главным критерием истинности в данном случае выступает «степень полноты источниковой базы» исследования, — как безапелляционно заявляет А. Черняк: «И лишь на этой научно обоснованной, а не эмоциональной базе мы имеем деловое и нравственное право на те или иные окончательные оценки, в том числе и личного характера имеем право рассматривать книгу и как политический документ» («Еврейский камертон» 20. 09. 2001. ).
Иную разновидность этой методологии представляет другой ее апологет — Л. Н. Гумилев, который прекрасно знает, что посредством метода, столь возносимого А. Черняком, "… можно подобрать любые цитаты, а противоречащие опустить. Этим способом можно «доказать» все, что хочет историк или его заказчик, а заказы были разные, от восхваления до поношения, со многими градациями. Научным методом следует признать «средний путь» — применение системного подхода к истории. В системологии рассматриваются не отдельные факты-элементы и не предвзятые оценки, а связи между событиями, невидимые очевидцу и не известные позднему интерпретатору. Зато они видны историку широкого профиля , обобщающему не цитаты, а факты, отслоенные от эмоций информаторов и интерпретаторов. Конечно, при этом исследователь «наступает на горло собственной песне», но это надо делать для получения достоверного результата, да и ради исторической справедливости" (Не лишним будет напомнить, что суть этногенетической истории, проповедуемой Гумилевым на базе системного подхода, в основном сводится к наличию неких народов, называемых этносами-химерами, которые, лишенные своего географического пространства и государственности, блуждают между коренными монолитными суперэтносами в поисках возможностей для проникновения вовнутрь последних. . Гумилев поучает: «Когда под влиянием соседних культур в этнический системе происходит раскол поля, то в образовавшуюся щель, как в открытую рану, вползают вредоносные „бактерии“ и мешают естественному заживлению» (1992, с.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163