Толпа требует, чтобы поэты воспевали ее мимолетные интересы и желания, а Минский на все шаблонные запросы отвечает словами, полными высокого философского разочарования:
"Как сон, пройдут дела и помыслы людей,
Забудется герой, истлеет мавзолей,
И вместе в общий прах сольются.
И мудрость, и любовь, и знанья, и права,
Как с аспидной доски ненужные слова,
Рукой неведомой сотрутся…" (1999, с. с. 154, 155)
Входя в русский литературный салон с признанием первенства индивидуального духостояния, Волынский заведомо попадал в оппозицию к традиционной школе русской литературной критики, основанной В. Г, Белинским на народническом субстрате незыблемо действующего постулата о народе — гегемоне истории и принципе реализма, давшего начало критическому реализму, поступательно перешедшему в социалистический реализм. Голос Волынского был единственным звонким соло, направленным против тогдашних властителей дум, глашатаев народной смуты, против Белинского, Добролюбова, Писарева, Чернышевского, Михайловского". Потому не стало места и по ныне для оценки творческого подвига еврея Хаима Флексера, назвавшегося Волынским по имени места рождения, и добровольно взявшегося за великую задачу: выискивать в еврейском слове самое чистое, сильное и глубокое и вносить его в русскую среду в первокласснейшей критической упаковке. Если верховенство индивидуального начала есть еврейский взнос А. Волынского в культуру русской литературной критики, то русская сторона у него подана рядом тонких искусствоведческих эссе («Русская критика», «Борьба за идеализм», «Царство Карамазовых»), но особенно впечатляет по мастерскому профессиональному исполнению раскрытие таинства чародея русского языка и непревзойденного знатока русского быта Николая Лескова. До настоящего времени монография А. Волынского «Н. С. Лесков» (1898г. ) остается лучшим аналитическим обзором творчества замечательного мастера русской изящной словесности. Исследование Волынского о Леонардо да Винчи создало ему европейское имя. Поэтому яркая характеристика, данная Г. Я. Аронсоном еврейской творческой интеллигенции этого периода, во многом списана с художественного портрета А. Волынского: «К концу 19 века и в первые два десятилетия 20-го века сращивание писателей — евреев с русской литературой приобретает все более заметные формы. Более того, впервые в России наблюдается появление подлинно-русских писателей, рекрутированных из еврейской среды, — вклад которых в русскую поэзию, в историю литературы, даже в русскую национально-философскую мысль, и в русское театральное творчество порой поражает исследователя, — поражает, в частности, способность, обнаруженная представителями еврейской интеллигенции к глубокому, внутреннему, интимному погружению, углублению в сферу русской мысли, в мир русской истории, в стихию русского творчества» (2002, с. 376).
Однако при всем том Волынский обладает еврейским национальным лицом, а это означает, что его эстетическая ценность в русской литературной критике обусловлена чисто еврейскими инициативными темами. В этом контексте знаменателен маленький шедевр и наилучший аналитический перл Волынского: критический разбор этюда «Жид» Григория Мачтета. Идея этюда сосредоточена в эпизоде с «выкраданием» темы для контрольной в школе, а фабула эпизода такова. Учитель класса в гимназии, где учился Давид Гурвейс, «маленький жид», придумал тайно тему для завтрашних письменных ответов и тем взбудоражил весь класс. Класс решил, что Давид Гурвейс, лучший ученик и постоянно пренебрегаемый из-за семитской внешности и еврейского имени, должен выкрасть тему у учителя, который ему доверял. Давид Гурвейс поддался нажиму толпы учеников и выкрал тему, — в итоге весь класс написал контрольную на «пять» и только один — на «единицу». И этим одним был первый ученик Давид Гурвейс. Учитель враз смекнул в чем дело, но ему было непонятно одно:
— Зачем же вы написали так плохо?
Гурвейс судорожно теребил полу.
— Зачем, ну?!
— Затем… затем, — всхлипывая и глотая слезы, отвечал «жид», — затем, чтобы самому… чтобы… чтобы самому получить от вас за это единицу.
Волынский особо обозначает эту сцену как кульминацию рассказа, дабы донести до читателя, что «маленький жид» Давид Гурвейс повторил подвиг великого жида Иисуса Христа и пошел на заклание ради всеобщего блага. Но маленький жид, как и великий жид, не желает растворяться во всеобщей массе и действует как индивидуальная личность. Отсюда должно следовать невысказанное авторское резюме о величайшем абсурде российского антисемитизма: христианское население России каждый раз требует от евреев повторения прославленного подвига Иисуса — крестной смерти во спасение всех людей — и в то же время губит и презирает еврейский народ за это. Волынский воздает должное автору за «… редкую в наше исподлившееся и изолгавшееся время способность сказать слово правды о народе, о котором удобно и выгодно только лгать».
Итак, литературная критика, которой волей судеб предназначена роль станового хребта русской культуры, приобрела такое же качество и в русском еврействе, хотя литературная критика сама по себе вовсе не характерна для традиционной еврейской культуры. Любопытен и немаловажен в рассматриваемом аспекте штрих, сообщенный Н. А. Бердяевым в составленной им летописи развития русской культуры. В конце 80-х и начале 90-х годов XIX века в России наступает эпоха, названная «русским культурным ренессансом», — время, когда, как говорит Бердяев, «Вл. Соловьев победил Чернышевского». В числе признаков данного судьбоносного свершения Бердяев излагает: «Появились интересные философы метафизического направления — кн. С. Трубецкой и Лопатин. Изменилось эстетическое сознание, и начали придавать большее значение искусству. Журнал „Северный вестник“ с его редактором А. Волынским был одним из симптомов этого изменения» (2001, с. 683). Факт того, что Н. А. Бердяев, — лидер русской духовной школы, — определил представителя русского еврейства «симптомом» русского культурного ренессанса стоит многого в контексте ведущихся рассуждений и данное высшее удостоверение тем более знаменательно, что в то время уже началась эпидемия еврейских погромов в России, тяжелое испытание для обоих членов русско-еврейского культурного альянса.
Однако полноправное гражданство русского еврейства в отрасли литературной критики, как не важна она для состояния русской культуры, не может просто распространяться на компетенцию других разделов русской культурной парадигмы. «Вселение» русского еврейства в русские отделы таких специфических подразделений культуры, как философия и история, происходило, — и сейчас происходит, — по роду духовного движения намного сложнее, чем изложенные перипетии литературной критики, и прежде всего по причине внутренних сложностей самих реципиентов, то бишь философии и истории как членов русско-еврейского симбиоза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
"Как сон, пройдут дела и помыслы людей,
Забудется герой, истлеет мавзолей,
И вместе в общий прах сольются.
И мудрость, и любовь, и знанья, и права,
Как с аспидной доски ненужные слова,
Рукой неведомой сотрутся…" (1999, с. с. 154, 155)
Входя в русский литературный салон с признанием первенства индивидуального духостояния, Волынский заведомо попадал в оппозицию к традиционной школе русской литературной критики, основанной В. Г, Белинским на народническом субстрате незыблемо действующего постулата о народе — гегемоне истории и принципе реализма, давшего начало критическому реализму, поступательно перешедшему в социалистический реализм. Голос Волынского был единственным звонким соло, направленным против тогдашних властителей дум, глашатаев народной смуты, против Белинского, Добролюбова, Писарева, Чернышевского, Михайловского". Потому не стало места и по ныне для оценки творческого подвига еврея Хаима Флексера, назвавшегося Волынским по имени места рождения, и добровольно взявшегося за великую задачу: выискивать в еврейском слове самое чистое, сильное и глубокое и вносить его в русскую среду в первокласснейшей критической упаковке. Если верховенство индивидуального начала есть еврейский взнос А. Волынского в культуру русской литературной критики, то русская сторона у него подана рядом тонких искусствоведческих эссе («Русская критика», «Борьба за идеализм», «Царство Карамазовых»), но особенно впечатляет по мастерскому профессиональному исполнению раскрытие таинства чародея русского языка и непревзойденного знатока русского быта Николая Лескова. До настоящего времени монография А. Волынского «Н. С. Лесков» (1898г. ) остается лучшим аналитическим обзором творчества замечательного мастера русской изящной словесности. Исследование Волынского о Леонардо да Винчи создало ему европейское имя. Поэтому яркая характеристика, данная Г. Я. Аронсоном еврейской творческой интеллигенции этого периода, во многом списана с художественного портрета А. Волынского: «К концу 19 века и в первые два десятилетия 20-го века сращивание писателей — евреев с русской литературой приобретает все более заметные формы. Более того, впервые в России наблюдается появление подлинно-русских писателей, рекрутированных из еврейской среды, — вклад которых в русскую поэзию, в историю литературы, даже в русскую национально-философскую мысль, и в русское театральное творчество порой поражает исследователя, — поражает, в частности, способность, обнаруженная представителями еврейской интеллигенции к глубокому, внутреннему, интимному погружению, углублению в сферу русской мысли, в мир русской истории, в стихию русского творчества» (2002, с. 376).
Однако при всем том Волынский обладает еврейским национальным лицом, а это означает, что его эстетическая ценность в русской литературной критике обусловлена чисто еврейскими инициативными темами. В этом контексте знаменателен маленький шедевр и наилучший аналитический перл Волынского: критический разбор этюда «Жид» Григория Мачтета. Идея этюда сосредоточена в эпизоде с «выкраданием» темы для контрольной в школе, а фабула эпизода такова. Учитель класса в гимназии, где учился Давид Гурвейс, «маленький жид», придумал тайно тему для завтрашних письменных ответов и тем взбудоражил весь класс. Класс решил, что Давид Гурвейс, лучший ученик и постоянно пренебрегаемый из-за семитской внешности и еврейского имени, должен выкрасть тему у учителя, который ему доверял. Давид Гурвейс поддался нажиму толпы учеников и выкрал тему, — в итоге весь класс написал контрольную на «пять» и только один — на «единицу». И этим одним был первый ученик Давид Гурвейс. Учитель враз смекнул в чем дело, но ему было непонятно одно:
— Зачем же вы написали так плохо?
Гурвейс судорожно теребил полу.
— Зачем, ну?!
— Затем… затем, — всхлипывая и глотая слезы, отвечал «жид», — затем, чтобы самому… чтобы… чтобы самому получить от вас за это единицу.
Волынский особо обозначает эту сцену как кульминацию рассказа, дабы донести до читателя, что «маленький жид» Давид Гурвейс повторил подвиг великого жида Иисуса Христа и пошел на заклание ради всеобщего блага. Но маленький жид, как и великий жид, не желает растворяться во всеобщей массе и действует как индивидуальная личность. Отсюда должно следовать невысказанное авторское резюме о величайшем абсурде российского антисемитизма: христианское население России каждый раз требует от евреев повторения прославленного подвига Иисуса — крестной смерти во спасение всех людей — и в то же время губит и презирает еврейский народ за это. Волынский воздает должное автору за «… редкую в наше исподлившееся и изолгавшееся время способность сказать слово правды о народе, о котором удобно и выгодно только лгать».
Итак, литературная критика, которой волей судеб предназначена роль станового хребта русской культуры, приобрела такое же качество и в русском еврействе, хотя литературная критика сама по себе вовсе не характерна для традиционной еврейской культуры. Любопытен и немаловажен в рассматриваемом аспекте штрих, сообщенный Н. А. Бердяевым в составленной им летописи развития русской культуры. В конце 80-х и начале 90-х годов XIX века в России наступает эпоха, названная «русским культурным ренессансом», — время, когда, как говорит Бердяев, «Вл. Соловьев победил Чернышевского». В числе признаков данного судьбоносного свершения Бердяев излагает: «Появились интересные философы метафизического направления — кн. С. Трубецкой и Лопатин. Изменилось эстетическое сознание, и начали придавать большее значение искусству. Журнал „Северный вестник“ с его редактором А. Волынским был одним из симптомов этого изменения» (2001, с. 683). Факт того, что Н. А. Бердяев, — лидер русской духовной школы, — определил представителя русского еврейства «симптомом» русского культурного ренессанса стоит многого в контексте ведущихся рассуждений и данное высшее удостоверение тем более знаменательно, что в то время уже началась эпидемия еврейских погромов в России, тяжелое испытание для обоих членов русско-еврейского культурного альянса.
Однако полноправное гражданство русского еврейства в отрасли литературной критики, как не важна она для состояния русской культуры, не может просто распространяться на компетенцию других разделов русской культурной парадигмы. «Вселение» русского еврейства в русские отделы таких специфических подразделений культуры, как философия и история, происходило, — и сейчас происходит, — по роду духовного движения намного сложнее, чем изложенные перипетии литературной критики, и прежде всего по причине внутренних сложностей самих реципиентов, то бишь философии и истории как членов русско-еврейского симбиоза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163