Повернувшись в седле, Мейбор заметил синеву с золотом на юго-западе. Королевские силы смыкали кольцо.
Он дал знак горнисту. Прозвучали три ноты: две высокие и короткие, одна низкая и длинная.
На этой последней ноте Мейбор увидел своего сына.
Кедрак, сидя посередине западного склона на гнедом жеребце, направлял свои войска. Конь был убран в синие с золотом цвета, но сам Кедрак оделся в родовые цвета Мейбора — красное с серебром. Цвета их герба, цвета Восточных Земель.
Страшная, рвущая боль стеснила сердце Мейбора. Гордость мешалась в нем со страданием. Его сын возглавляет королевское войско!
Как он молод и великолепен, какой у него решительный вид! Приближенные окружают его, словно придворные короля.
Вот Кедрак поднял руку, и Мейбор похолодел. Сын смотрел прямо на него, и жест этот предназначался для отца. Они стояли примерно в трети лиги один от другого — единственные на поле сражения в красных с серебром одеждах — и смотрели друг на друга. Сердце Мейбора готово было разорваться. Нет, не из гордости надел на себя сын фамильные цвета — это с его стороны пощечина, жестокая издевка над отцом, которого он считает изменником.
Мейбор отвернулся. Не было больше нужды смотреть на Кедрака — он и так знал, каким будет следующий приказ сына.
Отступление продолжалось, и грязь на поле мешалась с кровью. Кавалерию Безика преследовали бренские наемники и королевская гвардия. Люди падали сотнями, сраженные стрелами и клинками. Воздух полнился их криками. Мейбор покачал головой. Отступление сулит тяжелые потери. Гораздо больше жизней будет утрачено, нежели спасено.
Сражение перемещалось к югу. Все бренские силы пустились в погоню за Градом. Мейбор краем глаза увидел роту рыцарей в тяжелом вооружении, быстро скакавших вниз со склона, где стоял Кедрак. Угрюмо поглядев на них, Мейбор дождался, когда с ним поравняется первая шеренга его кавалерии, и пустил коня в галоп..
— За мной, в горы! — в безумном порыве вскричал он.
Итак, сын хочет его смерти? Что ж, придется мальчику постараться на совесть.
XXIII
Обратный путь до Рорна занял шесть дней. Грот-мачта была слишком неустойчива, чтобы ставить грот-марсель, и приходилось идти на одном гроте.
Путешествие было спокойным. Ветры ластились к кораблю, а море словно просило прощения. Дни были короткими, но закаты долгими, а ночи светились звездами. «Чудаки-рыбаки» со скрипом переваливались с волны на волну под неусыпным попечением матросов.
Пять дней из шести Джек пролежал в постели с горячкой. Файлер и, всем на удивление, капитан Квейн не отходили от него ни днем, ни ночью. Таул первые два дня в счет не шел — ему самому пришлось лечить свои многочисленные раны и ушибы. Файлер был на судне за лекаря, и никогда еще Таул не сталкивался со столь рьяным, а потому опасным шарлатаном. Рыцарю порой казалось, что Файлер штопает его единственно ради собственного удовольствия. Но даже штопка бледнела по сравнению с примочками из сырой рыбы или, того хуже, с прижиганием. Единственным лекарским достоинством Файлера было то, что он не жалел горячего ромового пунша в качестве болеутоляющего.
В блаженном ромовом отупении Таул, можно сказать, и проделал весь путь. Пунш оказался превосходным средством против Ларна.
На Джеке остров отразился куда тяжелее. За те часы, что прошли между разрушением пещеры оракулов и следующим утром, Джек постарел лет на пять. Его волосы утратили блеск, и на висках появились седые нити. Хуже того — его лоб прорезали морщины, и глубокие складки пролегли от носа ко рту.
Таул не стал говорить ему об этом. Зеркал на корабле не было — но скоро они причалят к Рорну, и Джек сам все узнает. С улыбкой Таул ощупал собственное лицо, опухшее и покрытое швами. Да, красавцами их обоих сейчас никак не назовешь.
Однако они еще дешево отделались. Им посчастливилось остаться в живых. Таул не понимал толком, что произошло в пещере и что пришлось испытать Джеку, но он почувствовал могущество этого места — оно пронизывало его тело до самых костей. Какая бы магия ни таилась там, она была несказанно сильна, и неудивительно, что взяла с них дань.
Таул прежде думал, что при успешном завершении дела ощутит облегчение, даже удовлетворение, но чувствовал только пустоту. Оракулы погибли, пещера уничтожена, но многие жрецы выжили, а в них-то и заключается истинное зло. Древняя магия никого не привязывала к камням.
— Каким, однако, красивым кажется Рорн отсюда.
Таул оглянулся. Джек подошел и стал рядом с ним на фордеке. Рыцарь в который раз подивился тому, как переменился его друг, — он все еще к этому не привык.
— Как ты себя чувствуешь?
— Неплохо. Только ром меня уже не берет.
— Тогда ты крепче меня. Четыре Файлеровых пунша — и я начинаю лизать палубу.
Бледный, изможденный Джек улыбнулся. Горячка оставила его всего два дня назад, и Файлер только вчера разрешил ему вставать.
— Нам с тобой предстоит еще долгий путь.
Таул смотрел на белые шпили Рорна, поднимающиеся на горизонте.
— Ты и оглянуться не успеешь, как очутишься в Брене.
«Чудаки-рыбаки» вошли в гавань с помощью двух тяжелых гребных буксиров. К Джеку с Таулом присоединились Карвер и капитан Квейн. Стоя вчетвером на фордеке, они смотрели, как их судно скользит мимо рыбачьих лодок и каравелл. Чайки выписывали круги в голубом небе, и бриз нес навстречу знакомые запахи Рорна.
На подходе к берегу Таул заслонил рукой глаза. На причале стояли две фигуры. Хвата он узнал сразу — камзол мальчишки был раздут, и за плечами висела котомка, а ноги за эти дни не стали толще, — но никак не мог разобрать, кто стоит рядом с ним.
Карвер поглядел в подзорную трубу.
— Одна нас уже встречает, капитан. Тощая маленько, зато живая.
Квейн заметил, что Таул смотрит туда же, и сказал:
— Не думаю, что она встречает нас, Карвер. Дал бы ты лучше трубу Таулу.
— Держи, приятель. Вон она, стоит рядом с мальчонкой. Молоды стали нынче сводники.
Таул посмотрел в трубу и не сдержал улыбки при виде Хвата. Тот стоял понурый, а его спутница протирала ему платочком лицо и шею. Девушка выделялась своей худобой и коротко остриженными волосами — если бы не платье, она сама могла бы сойти за мальчика. Вот она повернулась лицом к кораблю — и у Таула захватило дух. Это была Меган. Его Меган.
Он опустил трубу. Что с ней сталось? Куда девались ее чудные локоны и розовые щеки? Где ее пухлые губки, округлая фигурка, сияющие глаза? В сердце Таула закрался холодный страх. Он хорошо помнил, как, сойдя в прошлый раз с «Чудаков-рыбаков», побежал прямо к Меган, надеясь провести с ней ночь. Но ее комната была пуста, а пожитки раскиданы в беспорядке. Тогда он решил, что она просто ушла. А что, если он ошибался? Что, если с ней случилась беда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
Он дал знак горнисту. Прозвучали три ноты: две высокие и короткие, одна низкая и длинная.
На этой последней ноте Мейбор увидел своего сына.
Кедрак, сидя посередине западного склона на гнедом жеребце, направлял свои войска. Конь был убран в синие с золотом цвета, но сам Кедрак оделся в родовые цвета Мейбора — красное с серебром. Цвета их герба, цвета Восточных Земель.
Страшная, рвущая боль стеснила сердце Мейбора. Гордость мешалась в нем со страданием. Его сын возглавляет королевское войско!
Как он молод и великолепен, какой у него решительный вид! Приближенные окружают его, словно придворные короля.
Вот Кедрак поднял руку, и Мейбор похолодел. Сын смотрел прямо на него, и жест этот предназначался для отца. Они стояли примерно в трети лиги один от другого — единственные на поле сражения в красных с серебром одеждах — и смотрели друг на друга. Сердце Мейбора готово было разорваться. Нет, не из гордости надел на себя сын фамильные цвета — это с его стороны пощечина, жестокая издевка над отцом, которого он считает изменником.
Мейбор отвернулся. Не было больше нужды смотреть на Кедрака — он и так знал, каким будет следующий приказ сына.
Отступление продолжалось, и грязь на поле мешалась с кровью. Кавалерию Безика преследовали бренские наемники и королевская гвардия. Люди падали сотнями, сраженные стрелами и клинками. Воздух полнился их криками. Мейбор покачал головой. Отступление сулит тяжелые потери. Гораздо больше жизней будет утрачено, нежели спасено.
Сражение перемещалось к югу. Все бренские силы пустились в погоню за Градом. Мейбор краем глаза увидел роту рыцарей в тяжелом вооружении, быстро скакавших вниз со склона, где стоял Кедрак. Угрюмо поглядев на них, Мейбор дождался, когда с ним поравняется первая шеренга его кавалерии, и пустил коня в галоп..
— За мной, в горы! — в безумном порыве вскричал он.
Итак, сын хочет его смерти? Что ж, придется мальчику постараться на совесть.
XXIII
Обратный путь до Рорна занял шесть дней. Грот-мачта была слишком неустойчива, чтобы ставить грот-марсель, и приходилось идти на одном гроте.
Путешествие было спокойным. Ветры ластились к кораблю, а море словно просило прощения. Дни были короткими, но закаты долгими, а ночи светились звездами. «Чудаки-рыбаки» со скрипом переваливались с волны на волну под неусыпным попечением матросов.
Пять дней из шести Джек пролежал в постели с горячкой. Файлер и, всем на удивление, капитан Квейн не отходили от него ни днем, ни ночью. Таул первые два дня в счет не шел — ему самому пришлось лечить свои многочисленные раны и ушибы. Файлер был на судне за лекаря, и никогда еще Таул не сталкивался со столь рьяным, а потому опасным шарлатаном. Рыцарю порой казалось, что Файлер штопает его единственно ради собственного удовольствия. Но даже штопка бледнела по сравнению с примочками из сырой рыбы или, того хуже, с прижиганием. Единственным лекарским достоинством Файлера было то, что он не жалел горячего ромового пунша в качестве болеутоляющего.
В блаженном ромовом отупении Таул, можно сказать, и проделал весь путь. Пунш оказался превосходным средством против Ларна.
На Джеке остров отразился куда тяжелее. За те часы, что прошли между разрушением пещеры оракулов и следующим утром, Джек постарел лет на пять. Его волосы утратили блеск, и на висках появились седые нити. Хуже того — его лоб прорезали морщины, и глубокие складки пролегли от носа ко рту.
Таул не стал говорить ему об этом. Зеркал на корабле не было — но скоро они причалят к Рорну, и Джек сам все узнает. С улыбкой Таул ощупал собственное лицо, опухшее и покрытое швами. Да, красавцами их обоих сейчас никак не назовешь.
Однако они еще дешево отделались. Им посчастливилось остаться в живых. Таул не понимал толком, что произошло в пещере и что пришлось испытать Джеку, но он почувствовал могущество этого места — оно пронизывало его тело до самых костей. Какая бы магия ни таилась там, она была несказанно сильна, и неудивительно, что взяла с них дань.
Таул прежде думал, что при успешном завершении дела ощутит облегчение, даже удовлетворение, но чувствовал только пустоту. Оракулы погибли, пещера уничтожена, но многие жрецы выжили, а в них-то и заключается истинное зло. Древняя магия никого не привязывала к камням.
— Каким, однако, красивым кажется Рорн отсюда.
Таул оглянулся. Джек подошел и стал рядом с ним на фордеке. Рыцарь в который раз подивился тому, как переменился его друг, — он все еще к этому не привык.
— Как ты себя чувствуешь?
— Неплохо. Только ром меня уже не берет.
— Тогда ты крепче меня. Четыре Файлеровых пунша — и я начинаю лизать палубу.
Бледный, изможденный Джек улыбнулся. Горячка оставила его всего два дня назад, и Файлер только вчера разрешил ему вставать.
— Нам с тобой предстоит еще долгий путь.
Таул смотрел на белые шпили Рорна, поднимающиеся на горизонте.
— Ты и оглянуться не успеешь, как очутишься в Брене.
«Чудаки-рыбаки» вошли в гавань с помощью двух тяжелых гребных буксиров. К Джеку с Таулом присоединились Карвер и капитан Квейн. Стоя вчетвером на фордеке, они смотрели, как их судно скользит мимо рыбачьих лодок и каравелл. Чайки выписывали круги в голубом небе, и бриз нес навстречу знакомые запахи Рорна.
На подходе к берегу Таул заслонил рукой глаза. На причале стояли две фигуры. Хвата он узнал сразу — камзол мальчишки был раздут, и за плечами висела котомка, а ноги за эти дни не стали толще, — но никак не мог разобрать, кто стоит рядом с ним.
Карвер поглядел в подзорную трубу.
— Одна нас уже встречает, капитан. Тощая маленько, зато живая.
Квейн заметил, что Таул смотрит туда же, и сказал:
— Не думаю, что она встречает нас, Карвер. Дал бы ты лучше трубу Таулу.
— Держи, приятель. Вон она, стоит рядом с мальчонкой. Молоды стали нынче сводники.
Таул посмотрел в трубу и не сдержал улыбки при виде Хвата. Тот стоял понурый, а его спутница протирала ему платочком лицо и шею. Девушка выделялась своей худобой и коротко остриженными волосами — если бы не платье, она сама могла бы сойти за мальчика. Вот она повернулась лицом к кораблю — и у Таула захватило дух. Это была Меган. Его Меган.
Он опустил трубу. Что с ней сталось? Куда девались ее чудные локоны и розовые щеки? Где ее пухлые губки, округлая фигурка, сияющие глаза? В сердце Таула закрался холодный страх. Он хорошо помнил, как, сойдя в прошлый раз с «Чудаков-рыбаков», побежал прямо к Меган, надеясь провести с ней ночь. Но ее комната была пуста, а пожитки раскиданы в беспорядке. Тогда он решил, что она просто ушла. А что, если он ошибался? Что, если с ней случилась беда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153