Там я узнала и о том, что Король Ри во время контакта с камнем Стены обладает даром провидения. Предсказания старика, хотя и были редки, всегда оказывались истинными. — Мишель оглянулась на Тируса. — Но толкования иногда бывали ложными. Так что будь осторожен, принимая решение на основе этих слов, горец.
Крал углубился в себя, в его сердце сражались две потребности. Часть его духа, выкованная в темном огне, требовала продолжать преследовать ведьму — таково было клеймо Темного Лорда, выжженное в его крови. Но, как и в любом иллгарде, в нем сохранилась часть его истинного «я», искра стихийного огня, питавшая заклятье Черного Сердца. И этот кусочек его духа не мог не откликнуться на зов своей родины. Он стал расти в сердце Крала, и с ним росла надежда для всех кланов.
В любом другом человеке этот бой был бы проигран, потому что клеймо Черного Сердца было выжжено адским огнем, и никто не мог бы его стереть. Но Крал не был обыкновенным человеком. В его крови текла та же магия, что течет в гранитных основаниях гор. А гранит не поддается и самому яростному пламени. Хоть и выжженное темным пламенем, клеймо Тьмы недостаточно глубоко въелось в каменную решимость Крала, чтобы заглушить крик многих поколений его предков.
Ледяной Трон принадлежит его семье, и он предъявит права на свое наследие! Берегись любой, кто встанет у него на пути!
Обернувшись к Тирусу, Крал провел рукой по своей всклокоченной бороде и взглянул на пирата.
— Я пойду с тобой, — хрипло прорычал он.
Тирус улыбнулся и кивнул, словно он другого решения и не ожидал.
Крал нахмурился. Принуждение Черного Сердца все еще изводило его, подтачивало его решимость. Но он заглушил его горячие требования умиротворяющей мыслью: после того, как он вернет себе трон, он выследит Елену в качестве награды и разорвет ее юное сердце. Он не отказывается от долга перед Черным Сердцем — он просто откладывает его выполнение.
Крал спрятал в своей черной бороде суровую усмешку.
Ни в чем нельзя отказать Легиону — ни в троне, ни даже в сладкой крови ведьмы.
* * *
«Бледный Жеребец» был готов к отплытию, и они разделились на две группы — остававшиеся на причале желали своим друзьям удачного морского путешествия, а погрузившиеся на корабль смотрели, как их друзья готовятся к путешествию через пол-Аласии. Настроение у всех было плохое. Лица — в лучшем случае мрачны, а в худшем — удручены.
Мишель смотрела в глаза самому растерянному и одинокому. Перед ней у трапа стоял Толчук с болью на лице. Большинство считало огров стойкими и неэмоциональными. Но Мишель видела признаки, говорившие о другом. Клыки Толчука были полностью закрыты опущенной губой; глаза потеряли свое мягкое сияние; даже плечи опустились, словно склоны разрушенной горы после страшного землетрясения.
— Ты мог бы поехать со мной, — мягко сказала Мишель с затаенной мольбой в голосе.
Толчук вздохнул — словно камни скатились с горы.
— Ты знать, что я не могу, — сказал он наконец. — Сердце моего народа не позволит мне идти по иному пути.
Она прикоснулась к его щеке.
— Я знаю. Но я бы хотела, чтобы ты знал еще кое-что: ради того, чтобы быть с тобой, я готова даже лишить Елену твоей защиты. Теперь, когда ты снова пришел в мою жизнь, я бы отдала всю эту землю тьме, лишь бы ты был со мной рядом.
От этих слов на его губах наконец появилась печальная улыбка.
— Мама, ты так хорошо лжешь, — тепло сказал он, — и я еще больше люблю тебя за это.
Мишель шагнула вперед, положила ладони на его щеки, притянула его к себе и поцеловала.
— Не будь так уверен в своих суждениях, сынок.
В их разговор вмешался чужой голос. Это Мерик звал их с палубы:
— Капитан говорит, что начинается прилив, и пора отплывать. Ждать больше нельзя.
Мишель знаком показала эльфу, что слышит и согласна. Мерик, выполнивший свой долг, заковылял прочь, опираясь на палку, с ним рядом шла Мама Фрида со своим ручным тамринком. Маленькая команда корабля принялась за дело, разматывая канаты и готовясь поднять паруса.
У нее осталось мало времени, но она могла позволить себе провести рядом с сыном еще несколько секунд. Они с Тирусом уже полностью подготовились к отъезду, и их спутники тоже были готовы уезжать. Ее мерин, Гриссон, стоял оседланный, с полными переметными сумами… Могвид и Фардайл сидели в маленьком фургоне, нагруженном припасами, а рядом с фургоном Тирус и трое воительниц-Дро сидели верхом на своих собственных лошадях. Крал тоже уже сел на своего черного боевого коня Роршафа, и обоим — и коню, и всаднику — явно не терпелось уехать с наступающим рассветом.
Двух оставшихся лошадей — степного жеребца Эррила и маленькую кобылу Елены — завели на корабль и заперли в маленьком стойле в трюме. Все было закончено.
Кроме последнего прощания.
Мишель повернулась и в последний раз взглянула сыну в глаза. Никакие слова не могли уменьшить эту боль. Мать и сын просто упали в объятия друг друга. Обнимать огра было все равно что обнимать необработанный камень, но Мишель только крепче прижала сына к себе. Она хотела навсегда запомнить это мгновение.
Она прижалась к сыну, ее взор затуманился от воспоминаний о том, как она держала его на руках в младенчестве, и часть ее души ответила на эти воспоминания. Мишель почувствовала, как тает ее плоть и гнутся кости, и скоро обнаружила, что ее руки сомкнулись у Толчука за спиной. Она вспомнила его отца и ту радость, которую они некогда разделяли, и ее тело продолжало изменяться. Она услышала, как рвется ткань и кожа ее одежды, но не обратила на это никакого внимания, не устыдилась.
Скоро уже не человеческая, а огрская мать обнимала своего сына-огра. Почувствовав перемену, Толчук слегка отстранился от нее и уставился на нее широко раскрытыми глазами, в которых сияли слезы.
— Мама?
Мишель знала, что он видит. Маленькую женщину-огра. Свою истинную мать. Когтистая и клыкастая, она улыбнулась. Ее голос был рокотом гор.
— Ты — мой сын. Никогда не забывай, что ты — мое сердце. Ты — моя величайшая гордость. Я смотрю на тебя и понимаю, что моя нелегкая жизнь прожита не зря.
Они снова обнялись, и свет рассвета согрел горизонт, а чайки криками приветствовали восходящее солнце. Казалось, даже птицы почувствовали боль сердца матери — ибо Мишель почему-то знала, что обнимает своего сына в последний раз.
11
Задыхаясь от боли, Флинт понял, что у него остался только один шанс. Ему нужно было, чтобы и мастер Ваал, и капитан Джарплин оказались у него за спиной. Пока они готовили костяной бур, Флинт тайком разминал пальцы, чтобы восстановить кровообращение. От боли перед глазами танцевали искры.
Первую стадию обработки он выдержал, испустив один-единственный крик. Несколько секунд назад капитан Джарплин подошел к Флинту с кинжалом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173
Крал углубился в себя, в его сердце сражались две потребности. Часть его духа, выкованная в темном огне, требовала продолжать преследовать ведьму — таково было клеймо Темного Лорда, выжженное в его крови. Но, как и в любом иллгарде, в нем сохранилась часть его истинного «я», искра стихийного огня, питавшая заклятье Черного Сердца. И этот кусочек его духа не мог не откликнуться на зов своей родины. Он стал расти в сердце Крала, и с ним росла надежда для всех кланов.
В любом другом человеке этот бой был бы проигран, потому что клеймо Черного Сердца было выжжено адским огнем, и никто не мог бы его стереть. Но Крал не был обыкновенным человеком. В его крови текла та же магия, что течет в гранитных основаниях гор. А гранит не поддается и самому яростному пламени. Хоть и выжженное темным пламенем, клеймо Тьмы недостаточно глубоко въелось в каменную решимость Крала, чтобы заглушить крик многих поколений его предков.
Ледяной Трон принадлежит его семье, и он предъявит права на свое наследие! Берегись любой, кто встанет у него на пути!
Обернувшись к Тирусу, Крал провел рукой по своей всклокоченной бороде и взглянул на пирата.
— Я пойду с тобой, — хрипло прорычал он.
Тирус улыбнулся и кивнул, словно он другого решения и не ожидал.
Крал нахмурился. Принуждение Черного Сердца все еще изводило его, подтачивало его решимость. Но он заглушил его горячие требования умиротворяющей мыслью: после того, как он вернет себе трон, он выследит Елену в качестве награды и разорвет ее юное сердце. Он не отказывается от долга перед Черным Сердцем — он просто откладывает его выполнение.
Крал спрятал в своей черной бороде суровую усмешку.
Ни в чем нельзя отказать Легиону — ни в троне, ни даже в сладкой крови ведьмы.
* * *
«Бледный Жеребец» был готов к отплытию, и они разделились на две группы — остававшиеся на причале желали своим друзьям удачного морского путешествия, а погрузившиеся на корабль смотрели, как их друзья готовятся к путешествию через пол-Аласии. Настроение у всех было плохое. Лица — в лучшем случае мрачны, а в худшем — удручены.
Мишель смотрела в глаза самому растерянному и одинокому. Перед ней у трапа стоял Толчук с болью на лице. Большинство считало огров стойкими и неэмоциональными. Но Мишель видела признаки, говорившие о другом. Клыки Толчука были полностью закрыты опущенной губой; глаза потеряли свое мягкое сияние; даже плечи опустились, словно склоны разрушенной горы после страшного землетрясения.
— Ты мог бы поехать со мной, — мягко сказала Мишель с затаенной мольбой в голосе.
Толчук вздохнул — словно камни скатились с горы.
— Ты знать, что я не могу, — сказал он наконец. — Сердце моего народа не позволит мне идти по иному пути.
Она прикоснулась к его щеке.
— Я знаю. Но я бы хотела, чтобы ты знал еще кое-что: ради того, чтобы быть с тобой, я готова даже лишить Елену твоей защиты. Теперь, когда ты снова пришел в мою жизнь, я бы отдала всю эту землю тьме, лишь бы ты был со мной рядом.
От этих слов на его губах наконец появилась печальная улыбка.
— Мама, ты так хорошо лжешь, — тепло сказал он, — и я еще больше люблю тебя за это.
Мишель шагнула вперед, положила ладони на его щеки, притянула его к себе и поцеловала.
— Не будь так уверен в своих суждениях, сынок.
В их разговор вмешался чужой голос. Это Мерик звал их с палубы:
— Капитан говорит, что начинается прилив, и пора отплывать. Ждать больше нельзя.
Мишель знаком показала эльфу, что слышит и согласна. Мерик, выполнивший свой долг, заковылял прочь, опираясь на палку, с ним рядом шла Мама Фрида со своим ручным тамринком. Маленькая команда корабля принялась за дело, разматывая канаты и готовясь поднять паруса.
У нее осталось мало времени, но она могла позволить себе провести рядом с сыном еще несколько секунд. Они с Тирусом уже полностью подготовились к отъезду, и их спутники тоже были готовы уезжать. Ее мерин, Гриссон, стоял оседланный, с полными переметными сумами… Могвид и Фардайл сидели в маленьком фургоне, нагруженном припасами, а рядом с фургоном Тирус и трое воительниц-Дро сидели верхом на своих собственных лошадях. Крал тоже уже сел на своего черного боевого коня Роршафа, и обоим — и коню, и всаднику — явно не терпелось уехать с наступающим рассветом.
Двух оставшихся лошадей — степного жеребца Эррила и маленькую кобылу Елены — завели на корабль и заперли в маленьком стойле в трюме. Все было закончено.
Кроме последнего прощания.
Мишель повернулась и в последний раз взглянула сыну в глаза. Никакие слова не могли уменьшить эту боль. Мать и сын просто упали в объятия друг друга. Обнимать огра было все равно что обнимать необработанный камень, но Мишель только крепче прижала сына к себе. Она хотела навсегда запомнить это мгновение.
Она прижалась к сыну, ее взор затуманился от воспоминаний о том, как она держала его на руках в младенчестве, и часть ее души ответила на эти воспоминания. Мишель почувствовала, как тает ее плоть и гнутся кости, и скоро обнаружила, что ее руки сомкнулись у Толчука за спиной. Она вспомнила его отца и ту радость, которую они некогда разделяли, и ее тело продолжало изменяться. Она услышала, как рвется ткань и кожа ее одежды, но не обратила на это никакого внимания, не устыдилась.
Скоро уже не человеческая, а огрская мать обнимала своего сына-огра. Почувствовав перемену, Толчук слегка отстранился от нее и уставился на нее широко раскрытыми глазами, в которых сияли слезы.
— Мама?
Мишель знала, что он видит. Маленькую женщину-огра. Свою истинную мать. Когтистая и клыкастая, она улыбнулась. Ее голос был рокотом гор.
— Ты — мой сын. Никогда не забывай, что ты — мое сердце. Ты — моя величайшая гордость. Я смотрю на тебя и понимаю, что моя нелегкая жизнь прожита не зря.
Они снова обнялись, и свет рассвета согрел горизонт, а чайки криками приветствовали восходящее солнце. Казалось, даже птицы почувствовали боль сердца матери — ибо Мишель почему-то знала, что обнимает своего сына в последний раз.
11
Задыхаясь от боли, Флинт понял, что у него остался только один шанс. Ему нужно было, чтобы и мастер Ваал, и капитан Джарплин оказались у него за спиной. Пока они готовили костяной бур, Флинт тайком разминал пальцы, чтобы восстановить кровообращение. От боли перед глазами танцевали искры.
Первую стадию обработки он выдержал, испустив один-единственный крик. Несколько секунд назад капитан Джарплин подошел к Флинту с кинжалом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173