— Он до конца издавал свой боевой клич, и ни одна его рана не была в спине. Я видел, как он убил по крайней мере четверых врагов, прежде чем пал. Ни один воин не мог бы пожелать себе лучшей смерти.
Тобин чувствовал себя невесомым, ему казалось, что ветерок подхватит его и унесет, как пушинку одуванчика.
Может быть, я увижу призрак отца.
Мальчик прищурился, пытаясь разглядеть рядом с урной тень отца, но там стоял только Брат. Его глаза, когда он медленно растворился в воздухе, были еще чернее, чем обычно.
— Тобин!
Сильные руки Фарина лежали у него на плечах: значит, ветер его не унесет. Тобин все еще не хотел смотреть на него, не хотел видеть дорожки, которые слезы прочертили на покрытых пылью щеках. Он не хотел, чтобы другие воины видели Фарина плачущим.
Вместо этого он посмотрел на дорогу и увидел, как через мост бежит Ки.
— Должно быть, нога у него уже не так болит Фарин склонился над Тобином, гладя на него со странным выражением. Теперь Тобин слышал, как тихо плачут и другие солдаты — такого еще никогда не случалось. Солдаты ведь не плачут.
— Ки, — объяснил Тобин,. — поранил ногу, но он сейчас подойдет.
Фарин снял с плеча ножны и вложил меч князя в руки Тобина.
— Теперь он — тоже твой.
Тобин стиснул тяжелый клинок — гораздо более тяжелый, чем его собственный.
Он для меня велик — как и кольчуга.
Еще один предмет, который нужно сохранить на будущее. Слишком поздно…
Тобин слышал, что Фарин продолжает говорить, но голова его, казалось, была наполнена пухом одуванчика: так трудно было что-то понять…
— Что мы будем делать с пеплом?
Фарин крепче обнял мальчика.
— Когда ты будешь готов, мы отвезем его в Эро и похороним рядом с твоей матерью в царской усыпальнице. Они наконец снова будут вместе.
— В Эро?
Отец всегда обещал отвезти его в Эро…
Вместо этого придется ему самому отвезти в Эро отца.
Тобин почувствовал, что что-то жжет ему глаза, а грудь сжимает так, словно он бежал всю дорогу из города, но плакать он не мог. Ему казалось, что внутри у него все такое же иссохшее, как пыль под ногами.
Фарин снова вскочил на коня, и кто-то посадил Тобина позади него, мальчик все еще сжимал в руках отцовский меч.
Ки встретил их на полдороге к замку, запыхавшись и хромая. Он, похоже, уже обо всем догадался и тихо заплакал, увидев притороченные к пустому седлу доспехи. Подойдя к Тобину, Ки обеими рука-ми сжал его ногу, а лбом прижался к колену. К нему подъехал Кони, протянул руку и помог мальчику сесть на коня позади себя.
Пока отряд поднимался на холм, Тобин чувство-вал, как с каждым ударом копыт золотая княжеская печать тяжело ударяет его в грудь.
Нари и остальные встретили всадников у ворот и разразились причитаниями еще до того, как Фарин смог сказать о случившемся. Плакал даже Аркониэль.
Нари кинулась обнимать Тобина, как только мальчик слез с коня.
— Ах, мой бедный голубчик, — всхлипывала она, — что же нам теперь делать?
— Отправляться в Эро, — попытался сказать ей Тобин, но едва ли она его расслышала.
Доспехи князя и урну внесли в зал и положили перед святилищем. Фарин помог Тобину остричь гриву Гози и вместе с прядью собственных волос сжечь в память об отце.
Потом все солдаты пели перед святилищем печальные песни, которые все, кроме Тобина, хорошо знали, и Фарин не снимал руки с плеча мальчика, прося Астеллуса и Далну позаботиться о духе Риуса, а Иллиора и Сакора — защитить осиротевший дом.
Для Тобина все слова сливались воедино. Когда появился Брат и положил грязный засохший корень на полку перед святилищем, Тобин чувствовал себя слишком усталым, чтобы убрать его, а никто больше ничего не заметил.
Когда молитвы и песнопения закончились, Фарин снова опустился на колени перед Тобином и прижал его к себе.
— Я был с твоим отцом, когда он погиб, — тихо сказал воин, в глазах его снова появилось странное выражение. — Мы часто говорили о тебе. Он любил тебя больше всех на свете и очень печалился, что ему приходится тебя оставлять… — Фарин вытер глаза и прокашлялся. — Он поручил мне быть твоим защитником, и защитником тебе я буду, пока жив. Ты можешь всегда на меня рассчитывать.
Фарин обнажил меч, положил руку Тобина на потертую рукоять и накрыл руку мальчика своей.
— Клянусь Четверкой и моей честью всегда быть тебе верным и служить тебе до конца моих дней. Такую же клятву я давал твоему отцу. Ты понимаешь, Тобин?
Тобин кивнул.
— Благодарю тебя.
Фарин убрал меч в ножны и снова прижал мальчика к себе. Поднявшись наконец, он покачал головой:
— Клянусь Четверкой, хотел бы я, чтобы в той урне был мой пепел, а не его. Я что угодно отдал бы за это.
К тому времени, когда все обряды были завершены, стемнело. Час обеда давно миновал, но никто не разжигал огня, никто не готовил еды, все оставались в зале. Бдение, назвал это Фарин. Когда наступила ночь, он зажег единственную лампу в святилище. Остальной замок оставался в темноте.
Некоторые слуги отправились спать, но солдаты, опустившись на колени, остались вокруг святилища с обнаженными мечами в руках. Нари принесла для Тобина тюфяк и положила поблизости от святилища, но мальчик был не в силах лечь. Сначала он присоединился к гвардейцам, но их молчание заставляло его чувствовать себя чужаком среди них. Наконец он отошел в дальний конец зала и свернулся калачиком на полу.
Там его и нашел Ки. Он сел рядом с Тобином и прошептал:
— Ты ведь никогда ничего подобного не видел, правда? — Тобин покачал головой. — Но ведь какие-то обряды совершались, когда умерла твоя мать?
— Не знаю. — Мысли о том времени все еще вызывали у него чувство озноба. Ки, должно быть, заметил, как ежится Тобин, потому что сел поближе и обнял того за плечи — совсем как Фарин. Тобин прижался к другу и положил голову ему на плечо, благодарный за утешение и поддержку. — Я не помню. Я видел, как она лежала на льду реки, а потом ее просто не стало.
Тобин никогда не спрашивал, что сделали с телом его матери. Нари раз или два пыталась заговорить об этом, но Тобин ничего не хотел слышать. Он затыкал уши и прятался под одеялом, так что Нари через некоторое время уходила. Больше никто в замке этой темы не касался, а сам Тобин не спрашивал, Было достаточно плохо знать, что дух Ариани все еще бродит по комнате в башне, где находится ее тело, для Тобина значения не имело.
Теперь же, сидя рядом с Ки в темноте, он стал думать о том, что раньше сказал Фарин. Его мать была в Эро.
Какими бы смутными ни были его воспоминания о тех ужасных днях, Тобин знал, что к тому времени, когда ему разрешили встать с постели, царь покинул замок. Тело его матери увезли тоже.
Как маленький кристалл затравки, брошенный в одну из алхимических смесей Аркониэля, эта мысль привела к кристаллизации неопределенных воспоминаний в единое отчетливое убеждение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Тобин чувствовал себя невесомым, ему казалось, что ветерок подхватит его и унесет, как пушинку одуванчика.
Может быть, я увижу призрак отца.
Мальчик прищурился, пытаясь разглядеть рядом с урной тень отца, но там стоял только Брат. Его глаза, когда он медленно растворился в воздухе, были еще чернее, чем обычно.
— Тобин!
Сильные руки Фарина лежали у него на плечах: значит, ветер его не унесет. Тобин все еще не хотел смотреть на него, не хотел видеть дорожки, которые слезы прочертили на покрытых пылью щеках. Он не хотел, чтобы другие воины видели Фарина плачущим.
Вместо этого он посмотрел на дорогу и увидел, как через мост бежит Ки.
— Должно быть, нога у него уже не так болит Фарин склонился над Тобином, гладя на него со странным выражением. Теперь Тобин слышал, как тихо плачут и другие солдаты — такого еще никогда не случалось. Солдаты ведь не плачут.
— Ки, — объяснил Тобин,. — поранил ногу, но он сейчас подойдет.
Фарин снял с плеча ножны и вложил меч князя в руки Тобина.
— Теперь он — тоже твой.
Тобин стиснул тяжелый клинок — гораздо более тяжелый, чем его собственный.
Он для меня велик — как и кольчуга.
Еще один предмет, который нужно сохранить на будущее. Слишком поздно…
Тобин слышал, что Фарин продолжает говорить, но голова его, казалось, была наполнена пухом одуванчика: так трудно было что-то понять…
— Что мы будем делать с пеплом?
Фарин крепче обнял мальчика.
— Когда ты будешь готов, мы отвезем его в Эро и похороним рядом с твоей матерью в царской усыпальнице. Они наконец снова будут вместе.
— В Эро?
Отец всегда обещал отвезти его в Эро…
Вместо этого придется ему самому отвезти в Эро отца.
Тобин почувствовал, что что-то жжет ему глаза, а грудь сжимает так, словно он бежал всю дорогу из города, но плакать он не мог. Ему казалось, что внутри у него все такое же иссохшее, как пыль под ногами.
Фарин снова вскочил на коня, и кто-то посадил Тобина позади него, мальчик все еще сжимал в руках отцовский меч.
Ки встретил их на полдороге к замку, запыхавшись и хромая. Он, похоже, уже обо всем догадался и тихо заплакал, увидев притороченные к пустому седлу доспехи. Подойдя к Тобину, Ки обеими рука-ми сжал его ногу, а лбом прижался к колену. К нему подъехал Кони, протянул руку и помог мальчику сесть на коня позади себя.
Пока отряд поднимался на холм, Тобин чувство-вал, как с каждым ударом копыт золотая княжеская печать тяжело ударяет его в грудь.
Нари и остальные встретили всадников у ворот и разразились причитаниями еще до того, как Фарин смог сказать о случившемся. Плакал даже Аркониэль.
Нари кинулась обнимать Тобина, как только мальчик слез с коня.
— Ах, мой бедный голубчик, — всхлипывала она, — что же нам теперь делать?
— Отправляться в Эро, — попытался сказать ей Тобин, но едва ли она его расслышала.
Доспехи князя и урну внесли в зал и положили перед святилищем. Фарин помог Тобину остричь гриву Гози и вместе с прядью собственных волос сжечь в память об отце.
Потом все солдаты пели перед святилищем печальные песни, которые все, кроме Тобина, хорошо знали, и Фарин не снимал руки с плеча мальчика, прося Астеллуса и Далну позаботиться о духе Риуса, а Иллиора и Сакора — защитить осиротевший дом.
Для Тобина все слова сливались воедино. Когда появился Брат и положил грязный засохший корень на полку перед святилищем, Тобин чувствовал себя слишком усталым, чтобы убрать его, а никто больше ничего не заметил.
Когда молитвы и песнопения закончились, Фарин снова опустился на колени перед Тобином и прижал его к себе.
— Я был с твоим отцом, когда он погиб, — тихо сказал воин, в глазах его снова появилось странное выражение. — Мы часто говорили о тебе. Он любил тебя больше всех на свете и очень печалился, что ему приходится тебя оставлять… — Фарин вытер глаза и прокашлялся. — Он поручил мне быть твоим защитником, и защитником тебе я буду, пока жив. Ты можешь всегда на меня рассчитывать.
Фарин обнажил меч, положил руку Тобина на потертую рукоять и накрыл руку мальчика своей.
— Клянусь Четверкой и моей честью всегда быть тебе верным и служить тебе до конца моих дней. Такую же клятву я давал твоему отцу. Ты понимаешь, Тобин?
Тобин кивнул.
— Благодарю тебя.
Фарин убрал меч в ножны и снова прижал мальчика к себе. Поднявшись наконец, он покачал головой:
— Клянусь Четверкой, хотел бы я, чтобы в той урне был мой пепел, а не его. Я что угодно отдал бы за это.
К тому времени, когда все обряды были завершены, стемнело. Час обеда давно миновал, но никто не разжигал огня, никто не готовил еды, все оставались в зале. Бдение, назвал это Фарин. Когда наступила ночь, он зажег единственную лампу в святилище. Остальной замок оставался в темноте.
Некоторые слуги отправились спать, но солдаты, опустившись на колени, остались вокруг святилища с обнаженными мечами в руках. Нари принесла для Тобина тюфяк и положила поблизости от святилища, но мальчик был не в силах лечь. Сначала он присоединился к гвардейцам, но их молчание заставляло его чувствовать себя чужаком среди них. Наконец он отошел в дальний конец зала и свернулся калачиком на полу.
Там его и нашел Ки. Он сел рядом с Тобином и прошептал:
— Ты ведь никогда ничего подобного не видел, правда? — Тобин покачал головой. — Но ведь какие-то обряды совершались, когда умерла твоя мать?
— Не знаю. — Мысли о том времени все еще вызывали у него чувство озноба. Ки, должно быть, заметил, как ежится Тобин, потому что сел поближе и обнял того за плечи — совсем как Фарин. Тобин прижался к другу и положил голову ему на плечо, благодарный за утешение и поддержку. — Я не помню. Я видел, как она лежала на льду реки, а потом ее просто не стало.
Тобин никогда не спрашивал, что сделали с телом его матери. Нари раз или два пыталась заговорить об этом, но Тобин ничего не хотел слышать. Он затыкал уши и прятался под одеялом, так что Нари через некоторое время уходила. Больше никто в замке этой темы не касался, а сам Тобин не спрашивал, Было достаточно плохо знать, что дух Ариани все еще бродит по комнате в башне, где находится ее тело, для Тобина значения не имело.
Теперь же, сидя рядом с Ки в темноте, он стал думать о том, что раньше сказал Фарин. Его мать была в Эро.
Какими бы смутными ни были его воспоминания о тех ужасных днях, Тобин знал, что к тому времени, когда ему разрешили встать с постели, царь покинул замок. Тело его матери увезли тоже.
Как маленький кристалл затравки, брошенный в одну из алхимических смесей Аркониэля, эта мысль привела к кристаллизации неопределенных воспоминаний в единое отчетливое убеждение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136