.. Возможно, в каком-нибудь углу стоит старый стол для омовения покойников и несколько полуразвалившихся гробов. На полу застывшие капли воска от свечей. На стенах вековая копоть от лучин. На окнах занавески из паутины... Неубранная постель. Маленький коврик для моления... Керосинка... Кастрюля... несколько книг... Под подушкой его любимый «кольт». Интересно, о чем он бредит, когда болен?
— Если он болен и за ним некому ухаживать, он, конечно, сообщит об этом. Ведь у него столько друзей... Ему скорее нужно жаловаться на излишек друзей, чем на одиночество.
Кямиль-бей приподнялся в кресле и прислушался к крику на улице.
«Победа... Победа!»
Быстро выскочив за дверь, он чуть не сбил с ног сторожа.
— Вот газета, бейим...
Недиме-ханым смотрела на дверь широко раскрытыми глазами. Губы ее побелели. Кямиль-бей внятно прочел:
— «В результате боев под Инёню греческая армия вынуждена была отступить на старые позиции, в район Бурсы. Сообщают, что греки понесли большие потери и бросили много военного имущества и снаряжения».
Не слушая дальше, Недиме-ханым бросилась к своему пальто. Одеваясь, она скороговоркой говорила:
— Дайте мне газету, ее надо немедленно отнести Ихса-ну...
— Я тоже пойду, — предложил Кямиль-бей. Недиме-ханым не ответила. Схватив газету, она быстро
вышла, даже не заметив, что Кямиль-бей идет следом за ней.
На улице они встретили английского сержанта. Указывая на него краем глаза, Недиме-ханым сказала:
— Как странно, что глупость носит форму! Того и гляди, по ошибке примешь ее за человека. Идемте скорее, дорогой!
В тот же день после полудня в редакцию зашли трое: один известный поэт и два начинающих.
Мастер слова, как всегда, был крайне возбужден, но сегодня и Недиме-ханым была сильно взволнована. Они почти в один голос спросили:
— Читали?
— Да, читал, — ответил известный поэт, садясь в кресло.
— Я больше не буду верить снам, бей-эфенди... Когда я не сплю и управляю своей волей, я же им не верю. Но как-никак, а все же поддаешься влиянию окружающей среды и ее предрассудков. Мне приснилось, что я тону в мутной воде, а ведь это предвещает неприятность. Вам удалось узнать подробности?
— Чего?
— Победы!
— Ах... Победы... Нет... Говорят, греки потерпели поражение.
Недиме-ханым удивленно и испуганно, ничего не понимая, широко открыла глаза. Разве этот человек не знает о радостной вести, о победе?
— Не говорят, а на самом деле потерпели поражение... Да еще и понесли большие потери... Захвачено много военного снаряжения...
— Да,—он повернулся к мужчинам:—Как вы думаете, наш поэт напишет оду об этой победе? Какие же мы несчастные! Кто скажет, что этот народ когда-то посылал эскадры в Индийский океан, войска в Вену... Победа? Победа над греками!.. Кажется, не будь этих греков, мы за всю нашу жизнь не одержали бы больше ни одной победы! Так, значит, вот о чем читали грузчики на улице!
Недиме-ханым приподняла бровь, что было явным признаком раздражения. Кямиль-бей вмешался в разговор, желая предупредить вспышку ее гнева.
— О чем вы говорите, эфендим?
— Напечатана статья... вам бы следовало ее прочесть.
Кто выпускает у нас газеты? Квартальные имамы? Подумайте! Меня сравнивают с каким-то ничтожеством! И по ясности языка, по умению владеть рифмой, размером отдают предпочтение ему. Каково?
— Кто написал?
— Разве я мог дочитать до подписи? Где там ясность? Какая стройность? Где размер и язык? То, что они называют размером, похоже на таможенные весы. А язык? Какая-то тарабарщина! Они сравнивают несоизмеримые величины! Я задыхаюсь, Недиме-ханым. И это сборник песен... Вот послушайте, как начинается первая газель...
Если бы раньше сердце не знало бога, Право, красавица, ты бы стала моим богом.
Ведь это же все равно, что стихи на фотографиях. Вот одна из них. Какой-то пожарник Али подарил ее своему другу. Слушайте!
В этом мире ничто не вечно,
Все изменяется бесконечно;
День придет, и от дуновения судьбы
Потушен будет и огонь моей души.
Если имя мое бесценное канет в Лету,
Даю вам на память карточку эту...
Недиме-ханым наблюдала за ним, прищурив глаза. Поэт так умело подогнал это стихотворение под арабский «аруз» , так читал его, что никакие слова, никакие действия не могли ярче выразить неугасимую ненависть и страшную зависть, которые он питал к своему коллеге. Мастер слова буквально кипел от гнева.
Недиме-ханым грустно улыбалась. В другое время она, быть может, нашла все это забавным. Но сегодня чувствовала лишь страшную усталость. Поэт около получаса на чем свет стоит честил своего соперника. Когда они ушли, Недиме-ханым сказала Кямиль-бею:
— Это просто трагедия! Как могут поэты так оторваться от своего народа? Да еще в наши дни. Разве это современные турецкие поэты?
— Нет, не современные, а настоящие османские... Это османские поэты, Недиме... Османские — значит те, кто не
верит, ни во что, кроме самих себя... Если он пообедал у Пандели , мир должен быть счастлив. Если у него болит зуб, значит, началось светопреставление. В этом и состоит причина того, что они не выносят друг друга... Один глупый и жестокий падишах как-то сказал: «Мира не хватит на двух падишахов». Но он не знал о существовании Америки и Австралии, так как они еще не были открыты... Эти поэты хуже того падишаха. Они поссорились с обществом, в котором живут. Им не нравится наша жизнь, наши люди. А переделать мир по-своему они не умеют. Такая борьба им не по силам. К тому же мы побежденные. Они прячутся в прошлое, прячутся в символы. Ни у кого из них нет полезных, указывающих путь стихов. Так говорил Ихсан.
— А между тем как нам сейчас нужна поэзия! Боевая поэзия! Теперь я поняла, как неправы те, кто утверждает тезис «искусство для искусства» или «искусство для красоты»... «Искусство для искусства» — это означает искусство в руках власть имущих. Какая польза от поэтов, не помогающих нам своим искусством?
Недиме-ханым сжала кулаки.
— В другой раз я открыто скажу им об этом... Пусть обижаются, если хотят... Им надо сказать: «Вы не выполняете вашего основного долга... Вы уклоняетесь от него. Вот почему вы прячетесь за путаные, темные, непонятные слова... Вы оставляете народ в такой большой опасности, а сами хотите, чтобы этот народ преклонялся перед вашим искусством». Им нужно сказать, что они неправы. Да...— Она вздохнула. — Они отравили мне этот прекрасный день... Я так устала... Радость тоже утомляет.
Кямиль-'бей сказал, как бы раздумывая:
— Может быть, наш народ привык к несчастью... Мы все так привыкли к несчастью, что радость кажется нам чем-то ненормальным. Даже громкий смех считается у нас невоспитанностью. Этому же мы учим детей... Да и ходжи постоянно твердят нам не о радостях, а о мучениях, которые ждут нас в аду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
— Если он болен и за ним некому ухаживать, он, конечно, сообщит об этом. Ведь у него столько друзей... Ему скорее нужно жаловаться на излишек друзей, чем на одиночество.
Кямиль-бей приподнялся в кресле и прислушался к крику на улице.
«Победа... Победа!»
Быстро выскочив за дверь, он чуть не сбил с ног сторожа.
— Вот газета, бейим...
Недиме-ханым смотрела на дверь широко раскрытыми глазами. Губы ее побелели. Кямиль-бей внятно прочел:
— «В результате боев под Инёню греческая армия вынуждена была отступить на старые позиции, в район Бурсы. Сообщают, что греки понесли большие потери и бросили много военного имущества и снаряжения».
Не слушая дальше, Недиме-ханым бросилась к своему пальто. Одеваясь, она скороговоркой говорила:
— Дайте мне газету, ее надо немедленно отнести Ихса-ну...
— Я тоже пойду, — предложил Кямиль-бей. Недиме-ханым не ответила. Схватив газету, она быстро
вышла, даже не заметив, что Кямиль-бей идет следом за ней.
На улице они встретили английского сержанта. Указывая на него краем глаза, Недиме-ханым сказала:
— Как странно, что глупость носит форму! Того и гляди, по ошибке примешь ее за человека. Идемте скорее, дорогой!
В тот же день после полудня в редакцию зашли трое: один известный поэт и два начинающих.
Мастер слова, как всегда, был крайне возбужден, но сегодня и Недиме-ханым была сильно взволнована. Они почти в один голос спросили:
— Читали?
— Да, читал, — ответил известный поэт, садясь в кресло.
— Я больше не буду верить снам, бей-эфенди... Когда я не сплю и управляю своей волей, я же им не верю. Но как-никак, а все же поддаешься влиянию окружающей среды и ее предрассудков. Мне приснилось, что я тону в мутной воде, а ведь это предвещает неприятность. Вам удалось узнать подробности?
— Чего?
— Победы!
— Ах... Победы... Нет... Говорят, греки потерпели поражение.
Недиме-ханым удивленно и испуганно, ничего не понимая, широко открыла глаза. Разве этот человек не знает о радостной вести, о победе?
— Не говорят, а на самом деле потерпели поражение... Да еще и понесли большие потери... Захвачено много военного снаряжения...
— Да,—он повернулся к мужчинам:—Как вы думаете, наш поэт напишет оду об этой победе? Какие же мы несчастные! Кто скажет, что этот народ когда-то посылал эскадры в Индийский океан, войска в Вену... Победа? Победа над греками!.. Кажется, не будь этих греков, мы за всю нашу жизнь не одержали бы больше ни одной победы! Так, значит, вот о чем читали грузчики на улице!
Недиме-ханым приподняла бровь, что было явным признаком раздражения. Кямиль-бей вмешался в разговор, желая предупредить вспышку ее гнева.
— О чем вы говорите, эфендим?
— Напечатана статья... вам бы следовало ее прочесть.
Кто выпускает у нас газеты? Квартальные имамы? Подумайте! Меня сравнивают с каким-то ничтожеством! И по ясности языка, по умению владеть рифмой, размером отдают предпочтение ему. Каково?
— Кто написал?
— Разве я мог дочитать до подписи? Где там ясность? Какая стройность? Где размер и язык? То, что они называют размером, похоже на таможенные весы. А язык? Какая-то тарабарщина! Они сравнивают несоизмеримые величины! Я задыхаюсь, Недиме-ханым. И это сборник песен... Вот послушайте, как начинается первая газель...
Если бы раньше сердце не знало бога, Право, красавица, ты бы стала моим богом.
Ведь это же все равно, что стихи на фотографиях. Вот одна из них. Какой-то пожарник Али подарил ее своему другу. Слушайте!
В этом мире ничто не вечно,
Все изменяется бесконечно;
День придет, и от дуновения судьбы
Потушен будет и огонь моей души.
Если имя мое бесценное канет в Лету,
Даю вам на память карточку эту...
Недиме-ханым наблюдала за ним, прищурив глаза. Поэт так умело подогнал это стихотворение под арабский «аруз» , так читал его, что никакие слова, никакие действия не могли ярче выразить неугасимую ненависть и страшную зависть, которые он питал к своему коллеге. Мастер слова буквально кипел от гнева.
Недиме-ханым грустно улыбалась. В другое время она, быть может, нашла все это забавным. Но сегодня чувствовала лишь страшную усталость. Поэт около получаса на чем свет стоит честил своего соперника. Когда они ушли, Недиме-ханым сказала Кямиль-бею:
— Это просто трагедия! Как могут поэты так оторваться от своего народа? Да еще в наши дни. Разве это современные турецкие поэты?
— Нет, не современные, а настоящие османские... Это османские поэты, Недиме... Османские — значит те, кто не
верит, ни во что, кроме самих себя... Если он пообедал у Пандели , мир должен быть счастлив. Если у него болит зуб, значит, началось светопреставление. В этом и состоит причина того, что они не выносят друг друга... Один глупый и жестокий падишах как-то сказал: «Мира не хватит на двух падишахов». Но он не знал о существовании Америки и Австралии, так как они еще не были открыты... Эти поэты хуже того падишаха. Они поссорились с обществом, в котором живут. Им не нравится наша жизнь, наши люди. А переделать мир по-своему они не умеют. Такая борьба им не по силам. К тому же мы побежденные. Они прячутся в прошлое, прячутся в символы. Ни у кого из них нет полезных, указывающих путь стихов. Так говорил Ихсан.
— А между тем как нам сейчас нужна поэзия! Боевая поэзия! Теперь я поняла, как неправы те, кто утверждает тезис «искусство для искусства» или «искусство для красоты»... «Искусство для искусства» — это означает искусство в руках власть имущих. Какая польза от поэтов, не помогающих нам своим искусством?
Недиме-ханым сжала кулаки.
— В другой раз я открыто скажу им об этом... Пусть обижаются, если хотят... Им надо сказать: «Вы не выполняете вашего основного долга... Вы уклоняетесь от него. Вот почему вы прячетесь за путаные, темные, непонятные слова... Вы оставляете народ в такой большой опасности, а сами хотите, чтобы этот народ преклонялся перед вашим искусством». Им нужно сказать, что они неправы. Да...— Она вздохнула. — Они отравили мне этот прекрасный день... Я так устала... Радость тоже утомляет.
Кямиль-'бей сказал, как бы раздумывая:
— Может быть, наш народ привык к несчастью... Мы все так привыкли к несчастью, что радость кажется нам чем-то ненормальным. Даже громкий смех считается у нас невоспитанностью. Этому же мы учим детей... Да и ходжи постоянно твердят нам не о радостях, а о мучениях, которые ждут нас в аду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89