Три дня тому назад Кямиль-бей попросил его устроить ему свидание с Рамиз-беем. Он сказал, что хочет кое-что сообщить домой. А из дому якобы пойдут к падишаху и добьют-
ся для него должности командира дивизии... «А что, если мне пойти самому,— думал Ибрагим,— в свободный день? Нет, нельзя. Рамиз-эфенди старше моего отца, ему лучше знать, что говорить. Но почему же его арестовали?» Ибрагим раздумывал над просьбой Кямиль-бея три дня и наконец решился. Рано утром он вбежал в камеру.
— Быстрей, бейим! — тихо сказал он.
— Что случилось?
— Он вышел по нужде.
— Кто?
— Ну, этот, черноглазый шут... Черный...
— Рамиз-эфенди?
— Уж этого я не знаю... Быстрее... Говорите, что хотите...
Кямиль-бей схватил мыло.
— Спасибо... Спасибо...— благодарил он Ибрагима, ища салфетку, которой пользовался вместо полотенца.
— Возьмите кувшин,— поучал его Ибрагим.— Остановитесь у крана и делайте вид, что моете руки. Если кто появится, я начну кашлять. Сержант Абдульвахаб чуть не выбил глаза этому бедняге. Так его обработал, просто ужас!
«Так обработал! Просто ужас! Так обработал!»—слова эти сверлили мозг Кямиль-бея, пока он шел до уборной. Он шел на свидание с человеком, перенесшим пытку. Кямиль-бею было стыдно, что его не пытали.
Первое, что ему бросилось в глаза, были белая фланелевая рубашка с двумя заплатками и торчащие худые плечи. Умывающийся человек издавал странные, свистящие звуки. Казалось, что его била дрожь. Деревянные башмаки на его ногах почти развалились.
— Да пошлет тебе аллах здоровья! Рамиз-эфенди поднял голову и со свистом выдохнул
воздух. Левый глаз у него заплыл огромным синяком. Темное худое лицо стало похоже на морду одноглазого щенка.
— Мне надо вам кое-что сказать. Звуки прекратились.
— Но я боюсь, что...
Черный глаз Рамиза был полон злобы. Он тяжело дышал.
— Я не о себе, а о Недиме-ханым. Опять стало тихо.
— Она женщина, ее легче запугать. Как и вам, ей могут налгать, что я все рассказал. Необходимо передать, что я ничего не говорил, братец.
Кямиль-бей подождал ответа. Он не мог понять, верит Рамиз-эфенди или нет. Ему, казалось, легче умереть, чем вести этот разговор.
— Рамиз-бей, есть человек по имени Ниязи-эфенди,—-шептал Кямиль-бей.— Вы его знаете? Он выдал нас всех. Нужно сообщить об этом Недиме-ханым. Я не могу этого сделать. Может быть, вы найдете какой-нибудь способ... Пусть она остерегается Ниязи. Недиме-ханым верит ему больше, чем кому бы то ни было. Нужно передать об этом и Ихсан-бею в тюрьму. Мы должны сообщить всем, кому только можем. Ниязи — предатель. Он намеревался ограбить нас в деле с пароходом «Арарат». Не сумев этого сделать, он решил отомстить. Нужно передать товарищам, что Ахмет повесился. Против Недиме-ханым пока улик нет.
Ибрагим приоткрыл дверь и тихонько сказал:
— Скорее!
Рамиз-эфенди молча вышел. Он ушел, даже не смыв с рук мыла.
Кямиль-бей не знал, понял ли его Рамиз. Разве такого свидания добивался он у Ибрагима? Почему Рамиз так странно себя вел? Верил же Кямиль-бей этому незнакомому человеку. Разве люди неспособны определять по глазам, по лицу, кто враг, а кто друг? Ведь достаточно было Кя-миль-бею взглянуть на Рамиза, чтобы поверить ему. Человек не может ошибаться. «Не может? А как же ты, дурень, ошибся в Ниязи?»
Оправдывая поведение Рамиза-эфенди, Кямиль-бей немного успокоился. Он понимал, что еще новичок в этом деле, что ему еще многомз' надо научиться, познать то, что другие уже давно постигли. Сколько времени он упустил! Ведь не заключается же человеческая жизнь только в том, чтобы делать иллюстрации к Дон-Кихоту!
Кямиль-бей вернулся в камеру, не умывшись. Ибрагим закрыл дверь и спросил:
— Вы видели, бейим, его глаза? —- Видел.
— Он свалился от кулака Абдульвахаба. Сержант Абдульвахаб — араб. Этот черноглазый тоже говорит, как араб. Да так говорит, словно коран читает. Когда его
привели к Абдульвахабу, он сказал: «А не сообщить ли домой, чтобы старуха пришла?» Сержант сделал вид, что не расслышал. Думаете, не слышал? Все слышал, свинья! Такой уж у него характер. Будет бить, пока не заговоришь. А этот бедный шут еле успел повторить: «А не сообщить ли домой...», как получил удар в глаз. Я еще не видел человека, который устоял бы на ногах после удара Абдульвахаба. Шут тоже упал. Я думал, что он умер. Оказывается, живуч как кошка. Встал и что же он, по-вашему, сказал? «Отличный удар, эфендим!» Сержант еще больше обозлился. Двинул его в грудь, и грудная клетка загудела, как барабан. Черноглазый опять упал. И снова повторил те же слова... Так было не то семь, не то восемь раз. Абдульвахаб увидел, что не может заставить его замолчать, рассмеялся и сказал: «Пропади ты пропадом. Пусть тебя покарает аллах!» Что с вами, бейим? У вас слезы на глазах. Может, вам черноглазый что-нибудь неприятное сказал? Не верьте, врет.
— Просто у меня иногда слезятся глаза,— сказал Кямиль-бей.
— Передали ему, что хотели?
— Нет, не передал.
— Почему же?
— Оказывается, это не тот, кто мне нужен. Я обозна л» ся. Этого человека я не знаю.
— Что вам нужно из дому?
— Белье.
— Если ваше грязное, можно здесь постирать. За штуку два куруша... Постирают чисто.
— Благодарю, пока не нужно.
Кямиль-бей дал Ибрагиму еще лиру и велел кое-что купить. Теперь у него осталось четыре лиры.
Когда Ибрагим ушел, Кямиль-бей пожалел, что сказал, будто не знает Рамиза-эфенди. Он подумал: «Может быть, у него нет денег. Послать бы ему две лиры». Он не мог забыть слов: «Отличный удар, эфендим!», которые тот произносил после каждого удара сержанта.
Кямиль-бей прикусил губу. Что же все-таки делали в эти дни Айше и Нермин? Есть ли у них деньги? На что они покупают продукты в лавке? Если нужно, пусть продают все. Все, кроме самого необходимого.
В полдень Кямиль-бей проснулся, разбуженный грохотом отворяемой двери. В камеру вошел лейтенант, за ним сержант Абдульвахаб. У Кямиль-бея забилось сердце. Он встал.
— Ну-ка, собирайтесь, вас требуют наверх! — приказал лейтенант.
— На допрос?
— Не знаю. Живей!..
Хорошо, что Кямиль-бей спал, не раздеваясь. Он одел пальто, феску и, проведя рукой по лицу, вспомнил, что уже три дня не брился. Ему стало неприятно. Прежде чем положить в карман пачку сигарет, он протянул ее офицеру.
— Прошу вас.
— Я только что курил.
— Прошу вас, пожалуйста возьмите.— Руки Кямиль-бея дрожали. — И ты бери, сержант.
Абдульвахаб протянул красивую руку с длинными, тонкими пальцами. Она не коснулась Кямиль-бея, но он ощутил железный холод этой руки, сбивавшей с ног Рамиза-эфенди одним ударом. Ему хотелось сказать: «Отличный удар, эфендим», но он не решился. Сколько смелости, терпения, мужества было в этих словах! Не так-то просто найти в себе силы смеяться над врагом, даже когда падаешь под ударами его кулаков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
ся для него должности командира дивизии... «А что, если мне пойти самому,— думал Ибрагим,— в свободный день? Нет, нельзя. Рамиз-эфенди старше моего отца, ему лучше знать, что говорить. Но почему же его арестовали?» Ибрагим раздумывал над просьбой Кямиль-бея три дня и наконец решился. Рано утром он вбежал в камеру.
— Быстрей, бейим! — тихо сказал он.
— Что случилось?
— Он вышел по нужде.
— Кто?
— Ну, этот, черноглазый шут... Черный...
— Рамиз-эфенди?
— Уж этого я не знаю... Быстрее... Говорите, что хотите...
Кямиль-бей схватил мыло.
— Спасибо... Спасибо...— благодарил он Ибрагима, ища салфетку, которой пользовался вместо полотенца.
— Возьмите кувшин,— поучал его Ибрагим.— Остановитесь у крана и делайте вид, что моете руки. Если кто появится, я начну кашлять. Сержант Абдульвахаб чуть не выбил глаза этому бедняге. Так его обработал, просто ужас!
«Так обработал! Просто ужас! Так обработал!»—слова эти сверлили мозг Кямиль-бея, пока он шел до уборной. Он шел на свидание с человеком, перенесшим пытку. Кямиль-бею было стыдно, что его не пытали.
Первое, что ему бросилось в глаза, были белая фланелевая рубашка с двумя заплатками и торчащие худые плечи. Умывающийся человек издавал странные, свистящие звуки. Казалось, что его била дрожь. Деревянные башмаки на его ногах почти развалились.
— Да пошлет тебе аллах здоровья! Рамиз-эфенди поднял голову и со свистом выдохнул
воздух. Левый глаз у него заплыл огромным синяком. Темное худое лицо стало похоже на морду одноглазого щенка.
— Мне надо вам кое-что сказать. Звуки прекратились.
— Но я боюсь, что...
Черный глаз Рамиза был полон злобы. Он тяжело дышал.
— Я не о себе, а о Недиме-ханым. Опять стало тихо.
— Она женщина, ее легче запугать. Как и вам, ей могут налгать, что я все рассказал. Необходимо передать, что я ничего не говорил, братец.
Кямиль-бей подождал ответа. Он не мог понять, верит Рамиз-эфенди или нет. Ему, казалось, легче умереть, чем вести этот разговор.
— Рамиз-бей, есть человек по имени Ниязи-эфенди,—-шептал Кямиль-бей.— Вы его знаете? Он выдал нас всех. Нужно сообщить об этом Недиме-ханым. Я не могу этого сделать. Может быть, вы найдете какой-нибудь способ... Пусть она остерегается Ниязи. Недиме-ханым верит ему больше, чем кому бы то ни было. Нужно передать об этом и Ихсан-бею в тюрьму. Мы должны сообщить всем, кому только можем. Ниязи — предатель. Он намеревался ограбить нас в деле с пароходом «Арарат». Не сумев этого сделать, он решил отомстить. Нужно передать товарищам, что Ахмет повесился. Против Недиме-ханым пока улик нет.
Ибрагим приоткрыл дверь и тихонько сказал:
— Скорее!
Рамиз-эфенди молча вышел. Он ушел, даже не смыв с рук мыла.
Кямиль-бей не знал, понял ли его Рамиз. Разве такого свидания добивался он у Ибрагима? Почему Рамиз так странно себя вел? Верил же Кямиль-бей этому незнакомому человеку. Разве люди неспособны определять по глазам, по лицу, кто враг, а кто друг? Ведь достаточно было Кя-миль-бею взглянуть на Рамиза, чтобы поверить ему. Человек не может ошибаться. «Не может? А как же ты, дурень, ошибся в Ниязи?»
Оправдывая поведение Рамиза-эфенди, Кямиль-бей немного успокоился. Он понимал, что еще новичок в этом деле, что ему еще многомз' надо научиться, познать то, что другие уже давно постигли. Сколько времени он упустил! Ведь не заключается же человеческая жизнь только в том, чтобы делать иллюстрации к Дон-Кихоту!
Кямиль-бей вернулся в камеру, не умывшись. Ибрагим закрыл дверь и спросил:
— Вы видели, бейим, его глаза? —- Видел.
— Он свалился от кулака Абдульвахаба. Сержант Абдульвахаб — араб. Этот черноглазый тоже говорит, как араб. Да так говорит, словно коран читает. Когда его
привели к Абдульвахабу, он сказал: «А не сообщить ли домой, чтобы старуха пришла?» Сержант сделал вид, что не расслышал. Думаете, не слышал? Все слышал, свинья! Такой уж у него характер. Будет бить, пока не заговоришь. А этот бедный шут еле успел повторить: «А не сообщить ли домой...», как получил удар в глаз. Я еще не видел человека, который устоял бы на ногах после удара Абдульвахаба. Шут тоже упал. Я думал, что он умер. Оказывается, живуч как кошка. Встал и что же он, по-вашему, сказал? «Отличный удар, эфендим!» Сержант еще больше обозлился. Двинул его в грудь, и грудная клетка загудела, как барабан. Черноглазый опять упал. И снова повторил те же слова... Так было не то семь, не то восемь раз. Абдульвахаб увидел, что не может заставить его замолчать, рассмеялся и сказал: «Пропади ты пропадом. Пусть тебя покарает аллах!» Что с вами, бейим? У вас слезы на глазах. Может, вам черноглазый что-нибудь неприятное сказал? Не верьте, врет.
— Просто у меня иногда слезятся глаза,— сказал Кямиль-бей.
— Передали ему, что хотели?
— Нет, не передал.
— Почему же?
— Оказывается, это не тот, кто мне нужен. Я обозна л» ся. Этого человека я не знаю.
— Что вам нужно из дому?
— Белье.
— Если ваше грязное, можно здесь постирать. За штуку два куруша... Постирают чисто.
— Благодарю, пока не нужно.
Кямиль-бей дал Ибрагиму еще лиру и велел кое-что купить. Теперь у него осталось четыре лиры.
Когда Ибрагим ушел, Кямиль-бей пожалел, что сказал, будто не знает Рамиза-эфенди. Он подумал: «Может быть, у него нет денег. Послать бы ему две лиры». Он не мог забыть слов: «Отличный удар, эфендим!», которые тот произносил после каждого удара сержанта.
Кямиль-бей прикусил губу. Что же все-таки делали в эти дни Айше и Нермин? Есть ли у них деньги? На что они покупают продукты в лавке? Если нужно, пусть продают все. Все, кроме самого необходимого.
В полдень Кямиль-бей проснулся, разбуженный грохотом отворяемой двери. В камеру вошел лейтенант, за ним сержант Абдульвахаб. У Кямиль-бея забилось сердце. Он встал.
— Ну-ка, собирайтесь, вас требуют наверх! — приказал лейтенант.
— На допрос?
— Не знаю. Живей!..
Хорошо, что Кямиль-бей спал, не раздеваясь. Он одел пальто, феску и, проведя рукой по лицу, вспомнил, что уже три дня не брился. Ему стало неприятно. Прежде чем положить в карман пачку сигарет, он протянул ее офицеру.
— Прошу вас.
— Я только что курил.
— Прошу вас, пожалуйста возьмите.— Руки Кямиль-бея дрожали. — И ты бери, сержант.
Абдульвахаб протянул красивую руку с длинными, тонкими пальцами. Она не коснулась Кямиль-бея, но он ощутил железный холод этой руки, сбивавшей с ног Рамиза-эфенди одним ударом. Ему хотелось сказать: «Отличный удар, эфендим», но он не решился. Сколько смелости, терпения, мужества было в этих словах! Не так-то просто найти в себе силы смеяться над врагом, даже когда падаешь под ударами его кулаков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89