Я чувствовала, что становлюсь похожа на туго набитую колбасу, И вдруг словно кто-то начал стрелять мелкой дробью по хрустальным подвескам люстры — еще и еще, настоящая бомбардировка. Подвески звенят, гости вскакивают с мест... Что же это? Наваждение или мятеж? Оказалось, что это мои пуговки из черного камня отскакивают от лифа и ударяются в люстру, — одна за другой отлетели все сверху донизу!
— Ох, мама!.. — Фрекен Матильда так и повалилась на стол от смеха. — Видно, ты была очень солидной комплекции!— вырвалось у нее, когда она нахохоталась досыта.
— Да, я была довольно полная, хотя и воспитывали нас по-спартански Теперь и понятия об этом не имеют. Даже в хорошо обеспеченных семьях детей тогда часто держали на голодном пайке.
Постепенно я перестал стесняться в этом доме. Я мог научить мать с дочерью полезным вещам, и это придавало мне уверенности. Больших средств у них, видимо, не было, и мне казалось, что им не хватает практичности. Они, например, покупали целые окорока, и больше половины всегда оставалось на блюде. Но как указать им на это? Я не был искушен в правилах этикета и не мог подыскать подходящих слов.
— А мясник-то ваш богатеет, — сказал я однажды. Фру Мольбек вопросительно поглядела на меня.
— На новый костюм себе скопил!
— Это он намекает на окорока, мама! — вдруг воскликнула фрекен Матильда. — Мартин заметил, что половина мяса у нас уносится со стола нетронутым!
— Господи, да ведь нас же только двое, — ответила фру Мольбек. — Ты бы присоединился к нам, вместо того чтобы отказываться: «Нет, спасибо, я сыт», а потом критиковать.
Обе хозяйки почти каждый день настойчиво приглашали меня поужинать с ними вместе, а не бежать ради этого на опытный хутор, в такую даль.
— Да, теперь нас только двое, а прежде такого окорока нам еле хватало. За стол садилось много людей. И ежедневно у нас обедали бедные студенты.
— Как жаль, что свиньи нагуливают себе окорока всегда одной величины! — сказал я.
— Да ты смеешься, что ли? — с удивлением взглянула на меня фру Мольбек.
— Он ведь прав, мама! Зачем покупать на обед для двоих столько же мяса, сколько покупал на целую семью?
Но фру Мольбек, как видно, обиделась. Вот и всегда так выходило — я оказывался бестактным!
На стол, однако, стали подавать окорока поменьше, и однажды фрекен Матильда заявила:
— Знаешь, мама рада, что ты сказал нам про новый костюм мясника. Мы теперь стали экономнее во всем и часто говорим друг другу: «Мать Мартина, верно, воздержалась бы от такого расхода, она человек практичный».
— Да мы теперь прямо разбогатеем, — подтвердила фру Мольбек. — На будущей неделе съездим на остров Фанэ — мы теперь в состоянии позволить себе такой расход. Поезжай и ты с нами. Ведь ты подал эту мысль.
Я был так обязан этим двум женщинам, и вдруг они же благодарят меня! Я был очень растроган таким великодушием и долго не мог прийти в себя от смущения. Фру Мольбек подошла и погладила меня по голове.
Снова пришла зима. В школу поступила большая группа новых учащихся. А число старых убавилось: кто женился, кому пришлось из-за болезни отца самому взяться за хозяйство, двое-трое умерли во время каникул. Это было так неожиданно! Я не мог их забыть — такие крепкие, здоровые парни, одним махом, бывало, перепрыгивали через коня в гимнастическом зале — и вдруг их не стало!
На лекциях преподаватели стали затрагивать новые для нас, второкурсников, темы. Организованы были интересные лабораторные занятия по физике под руководством Якоба Аппеля.
Фру Мольбек договорилась с директором, что я буду столоваться в школе, а жить останусь в «Воробьином приюте». Таким образом, создались более благоприятные условия для домашних занятий, посколько мне не приходилось больше делить комнату с товарищем.
За последний год я возмужал и стал серьезнее. Масса материала, усвоенного мною за предыдущую зиму, потребовала длительного летнего перерыва, чтобы все пересмотреть и хотя бы частично осмыслить. Теперь я знал, на что мне больше не нужно тратить времени, а что еще требует новой, углубленной проработки. Нужно было почитать литературу по некоторым вопросам и основательно подумать над ними. Поуль Бьерге, наш почтенный библиотекарь, частенько задумчиво покачивал головой над списком затребованных мною книг.
— Боюсь, право, этого у нас не найдется, — говорил он, почесывая свою рыжую курчавую шевелюру.
Я указал ему, однако, что в каталоге эта книга значится.
— Да, но она выдается лишь преподавателям,— возражал он, косясь на полку, где стояла книга. — И, наверно, у кого-нибудь уже на руках!
Тогда я сам шел к полке и брал книгу.
То, что нам преподавалось в школе в эту вторую зиму, я воспринимал более критически. Первая жажда знаний была утолена, ничто уже не поражало новизною. Яснее вырисовывались цели школы и намерения преподавателей, особенно директора, который был лишен педагогического такта и гибкости. Ему нелегко было привлечь внимание слушателей своими тяжеловесными лекциями. Он старался вбивать свои мысли в головы учащимся, твердя без устали одно и то же, пока беднягам не начинало казаться, что все между небом и землей существует лишь для подтверждения истин, проповедуемых религией. Людвиг Шредер пережевывал библейскую жвачку, ставил авторитет библии выше всякой науки, и его взгляды накладывали печать на все преподавание в школе. Только Якоб Аппель еще сохранял достаточно самостоятельности, чтобы не подчинять физику библии.
Все это не только рождало во мне сильный внутренний протест против методов директора, но и настраивало против религии. Раньше религия представлялась мне пройденным этапом, который я с легким сердцем оставил позади. Теперь мне казалось необходимым уяснить себе, что я, собственно, имею против христианства и почему стал его противником.
Почему, в самом деле, все должно рассматриваться в свете христианской религии — и всемирная история, даже до рождества Христова, и естествознание и все остальное! Если весь смысл в том, чтобы каждый человек после смерти попал на небо, то разве нельзя стремиться к этому, не подтасовывая фактов? Неужели необходимо кромсать историю, игнорировать главное, — а именно, естественную эволюцию, — для того лишь, чтобы спасти веру в вечную жизнь? Недоставало еще, чтобы мы стали отрицать эволюцию для подтверждения того, что мы-де происходим от Адама и Евы!
Когда мы учились в школе, мы постоянно сталкивались с вопросами, вставшими преградой на том пути, который указывался нам как единственно верный. Оставалось как будто одно: не подымать никаких вопросов, совсем не рассуждать, даже про себя, а лишь верить, слепо верить! Но ведь школьное преподавание имеет целью разбудить мысль, развить мышление, да и преподаватели наши были слишком знающие и добросовестные специалисты, чтобы по доброй воле становиться гасителями мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Ох, мама!.. — Фрекен Матильда так и повалилась на стол от смеха. — Видно, ты была очень солидной комплекции!— вырвалось у нее, когда она нахохоталась досыта.
— Да, я была довольно полная, хотя и воспитывали нас по-спартански Теперь и понятия об этом не имеют. Даже в хорошо обеспеченных семьях детей тогда часто держали на голодном пайке.
Постепенно я перестал стесняться в этом доме. Я мог научить мать с дочерью полезным вещам, и это придавало мне уверенности. Больших средств у них, видимо, не было, и мне казалось, что им не хватает практичности. Они, например, покупали целые окорока, и больше половины всегда оставалось на блюде. Но как указать им на это? Я не был искушен в правилах этикета и не мог подыскать подходящих слов.
— А мясник-то ваш богатеет, — сказал я однажды. Фру Мольбек вопросительно поглядела на меня.
— На новый костюм себе скопил!
— Это он намекает на окорока, мама! — вдруг воскликнула фрекен Матильда. — Мартин заметил, что половина мяса у нас уносится со стола нетронутым!
— Господи, да ведь нас же только двое, — ответила фру Мольбек. — Ты бы присоединился к нам, вместо того чтобы отказываться: «Нет, спасибо, я сыт», а потом критиковать.
Обе хозяйки почти каждый день настойчиво приглашали меня поужинать с ними вместе, а не бежать ради этого на опытный хутор, в такую даль.
— Да, теперь нас только двое, а прежде такого окорока нам еле хватало. За стол садилось много людей. И ежедневно у нас обедали бедные студенты.
— Как жаль, что свиньи нагуливают себе окорока всегда одной величины! — сказал я.
— Да ты смеешься, что ли? — с удивлением взглянула на меня фру Мольбек.
— Он ведь прав, мама! Зачем покупать на обед для двоих столько же мяса, сколько покупал на целую семью?
Но фру Мольбек, как видно, обиделась. Вот и всегда так выходило — я оказывался бестактным!
На стол, однако, стали подавать окорока поменьше, и однажды фрекен Матильда заявила:
— Знаешь, мама рада, что ты сказал нам про новый костюм мясника. Мы теперь стали экономнее во всем и часто говорим друг другу: «Мать Мартина, верно, воздержалась бы от такого расхода, она человек практичный».
— Да мы теперь прямо разбогатеем, — подтвердила фру Мольбек. — На будущей неделе съездим на остров Фанэ — мы теперь в состоянии позволить себе такой расход. Поезжай и ты с нами. Ведь ты подал эту мысль.
Я был так обязан этим двум женщинам, и вдруг они же благодарят меня! Я был очень растроган таким великодушием и долго не мог прийти в себя от смущения. Фру Мольбек подошла и погладила меня по голове.
Снова пришла зима. В школу поступила большая группа новых учащихся. А число старых убавилось: кто женился, кому пришлось из-за болезни отца самому взяться за хозяйство, двое-трое умерли во время каникул. Это было так неожиданно! Я не мог их забыть — такие крепкие, здоровые парни, одним махом, бывало, перепрыгивали через коня в гимнастическом зале — и вдруг их не стало!
На лекциях преподаватели стали затрагивать новые для нас, второкурсников, темы. Организованы были интересные лабораторные занятия по физике под руководством Якоба Аппеля.
Фру Мольбек договорилась с директором, что я буду столоваться в школе, а жить останусь в «Воробьином приюте». Таким образом, создались более благоприятные условия для домашних занятий, посколько мне не приходилось больше делить комнату с товарищем.
За последний год я возмужал и стал серьезнее. Масса материала, усвоенного мною за предыдущую зиму, потребовала длительного летнего перерыва, чтобы все пересмотреть и хотя бы частично осмыслить. Теперь я знал, на что мне больше не нужно тратить времени, а что еще требует новой, углубленной проработки. Нужно было почитать литературу по некоторым вопросам и основательно подумать над ними. Поуль Бьерге, наш почтенный библиотекарь, частенько задумчиво покачивал головой над списком затребованных мною книг.
— Боюсь, право, этого у нас не найдется, — говорил он, почесывая свою рыжую курчавую шевелюру.
Я указал ему, однако, что в каталоге эта книга значится.
— Да, но она выдается лишь преподавателям,— возражал он, косясь на полку, где стояла книга. — И, наверно, у кого-нибудь уже на руках!
Тогда я сам шел к полке и брал книгу.
То, что нам преподавалось в школе в эту вторую зиму, я воспринимал более критически. Первая жажда знаний была утолена, ничто уже не поражало новизною. Яснее вырисовывались цели школы и намерения преподавателей, особенно директора, который был лишен педагогического такта и гибкости. Ему нелегко было привлечь внимание слушателей своими тяжеловесными лекциями. Он старался вбивать свои мысли в головы учащимся, твердя без устали одно и то же, пока беднягам не начинало казаться, что все между небом и землей существует лишь для подтверждения истин, проповедуемых религией. Людвиг Шредер пережевывал библейскую жвачку, ставил авторитет библии выше всякой науки, и его взгляды накладывали печать на все преподавание в школе. Только Якоб Аппель еще сохранял достаточно самостоятельности, чтобы не подчинять физику библии.
Все это не только рождало во мне сильный внутренний протест против методов директора, но и настраивало против религии. Раньше религия представлялась мне пройденным этапом, который я с легким сердцем оставил позади. Теперь мне казалось необходимым уяснить себе, что я, собственно, имею против христианства и почему стал его противником.
Почему, в самом деле, все должно рассматриваться в свете христианской религии — и всемирная история, даже до рождества Христова, и естествознание и все остальное! Если весь смысл в том, чтобы каждый человек после смерти попал на небо, то разве нельзя стремиться к этому, не подтасовывая фактов? Неужели необходимо кромсать историю, игнорировать главное, — а именно, естественную эволюцию, — для того лишь, чтобы спасти веру в вечную жизнь? Недоставало еще, чтобы мы стали отрицать эволюцию для подтверждения того, что мы-де происходим от Адама и Евы!
Когда мы учились в школе, мы постоянно сталкивались с вопросами, вставшими преградой на том пути, который указывался нам как единственно верный. Оставалось как будто одно: не подымать никаких вопросов, совсем не рассуждать, даже про себя, а лишь верить, слепо верить! Но ведь школьное преподавание имеет целью разбудить мысль, развить мышление, да и преподаватели наши были слишком знающие и добросовестные специалисты, чтобы по доброй воле становиться гасителями мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38