Историю войн решительно вычеркнули из школьной программы, но не заменили преподаванием истории культуры в широком смысле — как истории прогресса, достигаемого человечеством путем мирного труда, — а просто сосредоточивались на биографиях отдельных выдающихся личностей, считая это одним из важнейших факторов в воспитании дельных и полезных граждан. Как преподавателям истории, так и преподавателям естественных наук рекомендовано было подробно останавливаться на биографиях крупных деятелей, которым приписывалась решающая роль во всех событиях. Однако взаимосвязь этих событий в историческом процессе игнорировалась. Общего обзора эволюции и прогресса человечества не давалось. Всемирная история как бы распадалась на массу отдельных случайных событий, значение которых, разумеется, заключалось в том, что управлял ими сам господь бог, который в надлежащие моменты посылал на землю нужных действующих лиц.
Было что-то фальшивое во всей системе нашего обучения. Преподаватели подчеркивали победу героев мирного прогресса над героями войн — то есть победу свободомыслия и разума над злом. Это должно было приобщить и нас к крупнейшим представителям человечества1 заставить брать с них пример! А ведь на деле-то школа наша вовсе не ставила себе задачу создавать новых наполеонов, ньютонов, типенов, а просто подготавливала рядовых граждан, которым предстояло вернуться на свои места, к своему делу. Но для осуществления этой прекрасной задачи — подготовить из нас людей будничного труда — школа учила нас преклонению перед всем исключительным, выдающимся — культу индивидуализма Каждый из нас должен был верить, что он добьется самого высокого положения. Этим преподаватели как бы стремились удовлетворить заложенное в молодежи стремление к активности.
В самом деле, было не только занимательно, но и захватывающе интересно знакомиться с великими людьми, которые повелевали событиями; было радостно сознавать, что разум после долгой борьбы восторжествовал над грубой физической силой. Лютер, например, был настоящим гигантом, не знавшим страха там, где другие смиренно отступали. И то обстоятельство, что он происходил из рабочей семьи, как-то подымало во мне дух. Зато трудно было примириться с тем, что он не вступался за бедных крестьян, а, напротив, подстрекал помещиков истреблять их, как бешеных собак. В мире сказок, в поэзии сильный герой всегда вступается за бедных и слабых, даже главари разбойничьих банд принимают их сторону, помогают отомстить и нередко взять верх над обидчиками. Зато и бедняки делятся с такими героями последним куском хлеба, прячут их от преследований и часто предпочитают пойти на смерть, чем выдать их властям.
Лютер, однако, прибегал за помощью не к беднякам, а к князьям. Почему он это делал? Ведь это было противоестественно, раз он в конечном счете отстаивал свободу совести для простых людей. И нельзя же допустить, чтобы князья были в то время больше заинтересованы в духовном освобождении и просвещении народа, чем он сам! Трудно было согласиться и с таким объяснением, что бедняки крестьяне будто бы руководствовались лишь чисто материальными интересами, что им хотелось только посытнее жить, а Лютер и князья боролись якобы за духовные блага, за человеческую душу!
У меня складывалось впечатление, что борьба велась Лютером не столько в возвышенных интересах христианства, сколько в чисто земных интересах, что реформация в равной степени носила как социальный, так и церковный характер. (Об этом я догадался лишь несколько лет спустя, когда осознал огромное значение религии как снотворного лекарства для общества.) Но расспрашивать наших преподавателей было бесполезно, а кто же из учащихся мог вычитать это из книг? Итак, мы двигались дальше! Уж слишком занимали нас эти герои человечества, чтобы раздумывать о чем-нибудь другом! Мысль, что каждый солдат может стать генералом, невольно будила и во мне какие-то надежды.
Но как ни заманчива была мечта о блестящей будущности, в нее все-таки не верилось. Слишком велика была пропасть между Лютером, Ньютоном и прочими историческими личностями, и окружавшими меня людьми. Просто смешно было бы вообразить кого-нибудь из них будущим героем! Они не торопясь приходили на занятия и спокойно отправлялись домой. Казалось, их ничто не тревожит; те немногие из учащихся, что прошлой зимой еще вступали в споры, теперь примолкли. Мы были простыми людьми, и нам полезнее было слушать и знать больше о народе, чем о вышеупомянутых героических личностях. Внушать же молодым людям веру, что они будут своего рода наполеонами в области земледелия или коммерции, было небезопасно: это легко могло выбить их из будничной колеи, увести от реальной действительности. Они предались бы беспочвенным мечтам и фантазиям. Эти взгляды я пытался изложить в сочинении, которое нам задал написать Хольгер Бегтруп. Я сделал вывод, что будущему сельскому хозяину следует с помощью химии и геологии ближе и лучше познакомиться с природой, чтобы в развороченных плугом пластах почвы сразу распознать присутствие кремния и ракушек. Это куда полезнее, чем носиться с мечтой о каком-то герое!
Бегтруп показал сочинение директору, и тот заявил, что в нем отсутствует идеализм.
Не везло мне и с сочинениями на исторические темы. В большинстве их Людвиг Шредер находил положения, которые, как он выражался, «легко могли увести на ложный путь». При этом он критиковал в большинстве случаев как раз те места, которые мне самому особенно нравились, те высказывания, которыми я гордился. В одном из сочинений на тему о великих основателях
религий я сопоставил Будду, Иисуса и Магомета. Директор дал волю своему красноречию и посвятил целый час выявлению моих ошибок. Иисус ведь не основатель религии, а сын божий! Его вообще нельзя ставить в один ряд со смертными. Вся аудитория во время разбора сочинения смотрела на меня с сочувствием. Я стал в их глазах заблудшей овцой дома израилева. И лица их не выражали особой надежды на то, что меня еще можно вернуть в родное стадо. Сам же я даже гордился, что наш Зевс, как мы называли директора, посвятил столько времени разбору моего сочинения.
В кругах, причастных к Высшей народной школе, склонны противопоставлять мое отношение к ней отношению йеппе Окьера Однако мы с Окьером всегда были одного мнения относительно воспитания в Высшей грундтвигианской школе. Оба мы считали, что все, выдаваемое школой за свободу мысли, на деле является давлением на мысль и «принуждением к вере» — самой отвратительной из всех грундтвигианских идей. То, что весь учебный материал преподносился сквозь призму христианской религии, возмущало как меня, так и Окьера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38