При этом меня удивлял его научно-медицинский интерес к моей здоровой коже и чрезвычайно быстрому заживлению ран и царапин. Кожа у меня действительно очень здоровая. Когда я, еще будучи сапожником, случалось, ранил себе палец, то обматывал его повыше пореза ниткой, и часа через два-три ранка затягивалась. Никаких кожных болезней я никогда не знавал, хотя обладал тонкой и чувствительной кожей, что является обычно предметом гордости. Но... почему это так интересовало доктора? Может быть, потому, что у него самого кожа была дряблая и морщинистая?
Да, много было вокруг любопытного Порой я чувствовал себя, как альпинист, взбирающийся на гору. Высоко надо было подняться, чтобы достигнуть вершины понимания мотивов человеческих поступков. И часто при неосторожном взгляде с таких высот вниз, в пропасть, начинала кружиться голова.
В книгах я много читал о человеческой доброте и человеческой злобе. Но лежать в постели и переноситься мыслью в неизвестное, догадываться о вещах, выходящих за пределы будничных и понятных каждому явлений, находить в пространстве точки, где скрещиваются тысячи возможных решений, — это далеко не то же самое, что читать книгу. Судьбы людей, изображаемых в книгах, я никогда не принимал всерьез Выдуманные образы могли заинтересовать, растрогать, но не захватить целиком. Другое дело живые люди, окружающие тебя в повседневной действительности, которые радуются и страдают по-настоящему и от которых, если присмотреться хорошенько, во все стороны тянутся нити — как сеть паутины. А питающие их корни уходят в глубь земли, вниз, пожалуй в самую бездну!
Часто я задумывался о своем отце; лежа в постели, я снова вспоминал его, пытался, в который уж раз, правильно оценить отношения отца с окружающими. Быть может, мы совершили вопиющую несправедливость, когда за некоторые слабости и проступки из-шали его из нашего сердца и стали жить обособленно, словно и не нуждались в нем? В чем же, собственно, была ею вина? Мы, быть может, и не догадывались о той внутренней борьбе, которую он вел с самим собой. Он принадлежал к натурам, которые требовательнее всего относятся к себе.
Именно такие натуры нуждаются в ласке и внимании со стороны окружающих. Я знал это по собственному опыту. Мне знакомо было это злополучное желание не сдаваться, не уступать, хотя видишь, что люди отворачиваются от тебя и, вместо того чтобы смириться — умышленно подзадоривать их, отталкивать прочь. Когда воз начинал крениться, отец подозревал в этом злой умысел и сам помогал возу упасть, — таков >ж он был по натуре. Способность матери сглаживать углы, балансировать, была ему чужда. И я, к сожалению, немногое унаследовал в этом отношении от матери.
Никто так не нуждается в доброте окружающих как строптивая натура. Какая это ужасная душевна мука, — повернувшись лицом к стене, отгородить себя от всего мира!
Преодолевать эту муку отцу помогал алкоголь.
Я вдруг понял всю сложность его переживаний. Человек он был способный, с хорошими задатками и обладал большой внутренней силой, хотя часто совершал нелепые поступки. Он напоминал срубленное дерево, ствол которого еще пускает короткие зеленые побеги, свидетельствующие о его жизнеспособности, но расти вверх уже не может. Человек незаурядный, отец мой был обречен на гибель существующим строем, при котором таким людям уготована лишь рабская доля.
Но какой смысл ставить характер человека в зависимость от его жизненных условий? Одно дело оправдывать умом, другое дело сердцем. Лишь когда я по-настоящему понял отца, основываясь главным образом па свойствах собственного характера, у меня появилось к нему теплое чувство. Вообще я думаю, что полностью понять другого человека можно лишь в том случае, если в твоей собственной натуре есть нечто родственное, сходное. Лежа в постели и стараясь разгадать истинную сущность людей, я и в себе открывал много таких черт, о которых раньше не подозревал.
Сколько нерастраченных сил было в отце и сколько упрямого стремления утвердить свое «я»! Он не побоялся бы пойти один против всего света. Отец всегда держался консервативных взглядов, до тех пор пока не начало развиваться рабочее движение. Но когда накануне выборов в фолькетинг городской фохт в Нексе подошел к отцу, мостившему городскую площадь, и сказал: «Ну, Андерсен, завтра двинемся все как один в Окиркебю голосовать за правых!» — отец вскочил и в гневном возмущении воскликнул: «Ну нет! Этому не бывать!» Я в то время помогал отцу, подносил ему булыжник, и мое мальчишеское сердце дрогнуло от гордости: отец не побоялся возразить самому главному начальнику в городе, готов был лишиться заработка и снова ходить невесть куда в каменоломню, лишь бы не ломать шапку перед начальством! С нами отец, пожалуй, не так уж плохо обращался, — в его суровости мы нуждались не меньше, чем в заботах матери. И, возможно, он сам был недоволен своим характером, обрекавшим его на одиночество; другие люди не любили его за это упрямство.
На следующий день отец отправился в Окиркебю и вместе с другими рабочими голосовал за кандидатов партии Венетре. Невозможно было его переупрямить. А незадолго до нашей велосипедной экскурсии мать написала мне, что отец высказал всю правду в глаза самому амтману1 насчет какого-то распоряжения местной администрации. Возможно, он был прав.
Отлеживаясь в постели после серьезной болезни, я начинал понимать отца не только разумом, но и сердцем, оправдывал его и даже ловил себя на том, что люблю его за неподкупность и независимое отношение к людям, под началом которых он находился.
Вынужденное лежание в постели было для меня целительным: я ждал, пока мой организм одолеет болезнь и упадет температура. В это время я ничего не читал, а когда ко мне кто-нибудь приходил, предоставлял говорить гостям. Потом я пытался мысленно воссоздать внешний и внутренний облик каждого посетителя по отдельным штрихам, которые мне удалось в нем подметить. Мне нравилось лежать и предаваться мимолетным, случайным мыслям, настроениям, впечатлениям.
Постельный режим порой оказывает на человека благотворное действие. Многое из того, что ускользает от глаза, когда ты на ногах и сам участвуешь в будничной деловой сутолоке, гораздо заметнее, когда ты болен и не встаешь с постели. Впечатления хоть и бывают мимолетны, зато прочно врезаются в память. Самые разнообразные и удивительные мысли и чувства овладевают тобой, когда ты бываешь в состоянии полного покоя. Самые простые истины, которые были очевидны для всех, стали и для меня вдруг понятными.
Амтман — начальник округа.
Иногда достаточно было легкого, едва уловимого запаха, чтобы воскресить образы и представления далекого прошлого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38