Как это так увезут их, не дадут мне в последний раз повидать моего ребенка? Нет, что бы ни случилось, даже если один из этих штыков проколет мне сердце, даже если меня бросят под поезд, я должна поговорить с Викторией!
Подумала я так, стала перед окном вагона и крикнула:
— Виктория! Виктория, милая!
Хорошо, что солдаты не поняли, кого я звала, но Виктория услыхала и откликнулась из окна вагона:
— Мама! Это ты? Прощай!
— Я, Виктория, родная! Принесла тебе на дорогу еду и белье.
Не успела я договорить, как подошел часовой и оттолкнул меня.
— С арестантами нельзя разговаривать. Ступай!
— Гони, гони ее отсюда. Нельзя! — приказал старший.
— Как это так нельзя? Куда это вы, бессовестные, везете мою дочь? Моя дочь — не большевичка, моя дочь...
Кричу и все бросаюсь вперед. Не пускают.
— Мама, ты не беспокойся. И не разговаривай с этими мерзавцами. Я — большевичка, и пусть делают что хотят! — крикнула мне Виктория.
А товарищи ее:
— Тетя, не беспокойся, иди домой.
Сказать-то легко: «Не беспокойся!» А сердце у меня надрывалось и ныло. С плачем я все пыталась подойти к вагону. Дали уже третий звонок. Вдруг слышу голос Виктории:
— Прощай, мама!
И как только тронулся поезд, Виктория со своими товарищами снова запели. Я побежала за поездом:
— Виктория! Виктория!
Поезд все быстрей, а я за ним... я за ним...
Что случилось дальше — не помню. Утром я очнулась на станции, в комнате у буфетчика. А рядом со мной в
белом фартуке стоит служанка из буфета и жалостливо смотрит на меня.
— Ну, как ты себя чувствуешь, тетя? — спрашивает.— Лучше теперь?
Только тут я узнала, что»упала в обморок, когда бежала за поездом. Железнодорожники подняли меня и принесли в буфет. Вызвали дежурного врача, дали мне лекарства, привели в чувство, и я уснула. Обо всем этом рассказала мне служанка.
Через некоторое время пришли навестить меня те, которые подняли меня. Их было двое — молодые люди в форме железнодорожников.
— Как поживаешь, мамаша? Ну и храбрая же ты женщина! — удивлялись они.— Бежишь за поездом и кричишь: «Виктория!» Разве выдержало бы у тебя сердце? А Виктория тебе кто?
— Дочь.
— Мы так и думали.
Потом выяснилось, что оба они знали мою Викторию.
— Виктория, мамаша,— наш товарищ. Ты не бойся. Все будет хорошо.
Эти парни, пошли им бог здоровья, ободрили меня, утешили. Напоили чаем внакладку, а потом посадили в фаэтон и говорят:
— Поезжай.
Когда я садилась, один из них близко подошел ко мне и прошептал на ухо:
— Мамаша, если в чем нуждаться будешь, приходи к нам. Ты наша мать и не должна нас стесняться. Приходи смело. Меня зовут Петре.
Эти слова окончательно подбодрили меня.
«Слава тебе, господи! Остались еще на свете хорошие люди!» — подумала я.
Только потом я вспомнила, что пропал мой узелок. Мне не было жалко ни хлеба, ни курицы, ни яиц, но вместе с провизией пропала и одежда моей Виктории.
Соседи удивились, увидев, что я приехала в фаэтоне. И, наверно, подумали: «Ай да прачка Анна — ездит на извозчике!» Должна сказать вам, что до этого случая я всего два раза в жизни ездила в фаэтоне. Однажды, когда заболела Лизичка, жена нашего Михака, послали меня за извозчиком. Наняла я его, а он мне и говорит:
«Ну, садись, поедем!» А второй раз — когда я была еще совсем маленькой.
Когда я подъехала, Лизичка стояла на балконе. Она поглядела на меня и усмехнулась:
— Ишь какой барыней сдала Анна! Катается на извозчиках!
Как ножом полоснуло мне сердце. «С горя изнываю, а она шутки шутит!»—додумала я, но смолчала.
— Эй, Анна! Посмотри на меня! — кричит Лизичка.
Не до шуток мне было, и я на нее даже не взглянула.
— Поди-ка сюда, я тебе что-то сказать хочу.
— Что такое?
— Иди полы мыть.
— Тебе все шутить! Полы мыть к тебе не пойду!
— А что? Что случилось?
— Викторию мою увезли в Ереван.
Как вы думаете, что она сказала?
— Хорошо сделали. Так и надо изменнице. И стоит тебе расстраиваться из-за такого пустяка. Ну иди, не ломайся. Вымой полы.
Тут меня такое зло взяло:
— Вот как? Выходит, я не мать, не могу пожалеть свое дитя? Собака — и та жалеет своего щенка. Что же, ты считаешь меня хуже собаки? Нет! Теперь мне не до мытья полов,— сказала я и пошла к себе.
После этого Лизичка перестала со мной разговаривать и уже не звала к себе работать. Нашла какую-то другую женщину, беженку, ей давала работу. А та не умела стирать. Так крепко выжимала, что все рвалось, а синьки клала столько, что белье казалось выкрашенным.
Прошло уже недели две-три, как отвезли Викторию в Ереван, а писем все не было. Я не спала по ночам. Каждый день спрашивала у почтальона:
— Анне Данельян нет писем?
— Нет
Я просила его, если меня не окажется дома, бросить письмо через разбитое окно в комнату. Я не хотела,
чтобы письмо попало в руки Лизички или ее дочерей. Так прошел месяц, а писем все нет и нет. Всякие мысли ворошились у меня в голове. Плохие мысли. Петре утешал меня:
— Это ничего, что нет писем. Я знаю наверное, что они благополучно доехали до места и все чувствуют себя хорошо.
Несколько раз я была у него, и всегда он подбадривал меня. Сердечный парень!
— Мамаша, если нуждаешься в чем, не стесняйся, скажи прямо. Я твой сын, ты моя мать,— каждый раз говорил Петре.
Но я, хоть и нуждалась, никогда не просила помощи. Как мне у него брать деньги?!
Прошел месяц с неделей, и наконец я получила маленькую записочку: «Мама, я здорова, кланяюсь Будь бодрой, обо мне не беспокойся. Виктория Данельян».
Так и пишет: «Не беспокойся». Я день-деньской думаю о ней, все мысли мои ею заняты, а она: «Не беспокойся!»
Скоро я получила еще одно такое же коротенькое письмецо.
Прошло полгода. Наступил ноябрь. Я просто места себе не находила. «Полгода не видела я своей дочки. Какая же я после этого мать?!» — все казнилась я. Не выдержала и пошла к Петре.
— Хочу, Петре, ехать в Ереван. Повидаться с Викторией.
— Напрасно ты едешь. Я получил известие, что товарищ Виктория здорова,— начал он успокаивать.
— Нет. Я должна поехать и увидеть ее.
— А деньги на дорогу у тебя есть? — спросил он.
— Нет. Но у меня есть ковер. Продам его и поеду.
Петре призадумался.
— Ну, если ты твердо решила ехать, то зачем тебе тратить свои гроши. Я тебя отправлю как свою мать. У меня есть право на бесплатный проезд.
— Спасибо, спасибо, сынок. Пусть бог исполнит все твои желания.
— Это мой долг. Я многим обязан товарищу Виктории. Только ты вот что мне скажи: приедешь в Ереван, куда ты пойдешь, у кого остановишься?
И правда, я совсем не подумала об этом. «К кому я пойду, у кого остановлюсь? На улице нельзя жить. Ведь теперь не лето, чтобы можно было свернуться в комочек под какой-нибудь стеной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Подумала я так, стала перед окном вагона и крикнула:
— Виктория! Виктория, милая!
Хорошо, что солдаты не поняли, кого я звала, но Виктория услыхала и откликнулась из окна вагона:
— Мама! Это ты? Прощай!
— Я, Виктория, родная! Принесла тебе на дорогу еду и белье.
Не успела я договорить, как подошел часовой и оттолкнул меня.
— С арестантами нельзя разговаривать. Ступай!
— Гони, гони ее отсюда. Нельзя! — приказал старший.
— Как это так нельзя? Куда это вы, бессовестные, везете мою дочь? Моя дочь — не большевичка, моя дочь...
Кричу и все бросаюсь вперед. Не пускают.
— Мама, ты не беспокойся. И не разговаривай с этими мерзавцами. Я — большевичка, и пусть делают что хотят! — крикнула мне Виктория.
А товарищи ее:
— Тетя, не беспокойся, иди домой.
Сказать-то легко: «Не беспокойся!» А сердце у меня надрывалось и ныло. С плачем я все пыталась подойти к вагону. Дали уже третий звонок. Вдруг слышу голос Виктории:
— Прощай, мама!
И как только тронулся поезд, Виктория со своими товарищами снова запели. Я побежала за поездом:
— Виктория! Виктория!
Поезд все быстрей, а я за ним... я за ним...
Что случилось дальше — не помню. Утром я очнулась на станции, в комнате у буфетчика. А рядом со мной в
белом фартуке стоит служанка из буфета и жалостливо смотрит на меня.
— Ну, как ты себя чувствуешь, тетя? — спрашивает.— Лучше теперь?
Только тут я узнала, что»упала в обморок, когда бежала за поездом. Железнодорожники подняли меня и принесли в буфет. Вызвали дежурного врача, дали мне лекарства, привели в чувство, и я уснула. Обо всем этом рассказала мне служанка.
Через некоторое время пришли навестить меня те, которые подняли меня. Их было двое — молодые люди в форме железнодорожников.
— Как поживаешь, мамаша? Ну и храбрая же ты женщина! — удивлялись они.— Бежишь за поездом и кричишь: «Виктория!» Разве выдержало бы у тебя сердце? А Виктория тебе кто?
— Дочь.
— Мы так и думали.
Потом выяснилось, что оба они знали мою Викторию.
— Виктория, мамаша,— наш товарищ. Ты не бойся. Все будет хорошо.
Эти парни, пошли им бог здоровья, ободрили меня, утешили. Напоили чаем внакладку, а потом посадили в фаэтон и говорят:
— Поезжай.
Когда я садилась, один из них близко подошел ко мне и прошептал на ухо:
— Мамаша, если в чем нуждаться будешь, приходи к нам. Ты наша мать и не должна нас стесняться. Приходи смело. Меня зовут Петре.
Эти слова окончательно подбодрили меня.
«Слава тебе, господи! Остались еще на свете хорошие люди!» — подумала я.
Только потом я вспомнила, что пропал мой узелок. Мне не было жалко ни хлеба, ни курицы, ни яиц, но вместе с провизией пропала и одежда моей Виктории.
Соседи удивились, увидев, что я приехала в фаэтоне. И, наверно, подумали: «Ай да прачка Анна — ездит на извозчике!» Должна сказать вам, что до этого случая я всего два раза в жизни ездила в фаэтоне. Однажды, когда заболела Лизичка, жена нашего Михака, послали меня за извозчиком. Наняла я его, а он мне и говорит:
«Ну, садись, поедем!» А второй раз — когда я была еще совсем маленькой.
Когда я подъехала, Лизичка стояла на балконе. Она поглядела на меня и усмехнулась:
— Ишь какой барыней сдала Анна! Катается на извозчиках!
Как ножом полоснуло мне сердце. «С горя изнываю, а она шутки шутит!»—додумала я, но смолчала.
— Эй, Анна! Посмотри на меня! — кричит Лизичка.
Не до шуток мне было, и я на нее даже не взглянула.
— Поди-ка сюда, я тебе что-то сказать хочу.
— Что такое?
— Иди полы мыть.
— Тебе все шутить! Полы мыть к тебе не пойду!
— А что? Что случилось?
— Викторию мою увезли в Ереван.
Как вы думаете, что она сказала?
— Хорошо сделали. Так и надо изменнице. И стоит тебе расстраиваться из-за такого пустяка. Ну иди, не ломайся. Вымой полы.
Тут меня такое зло взяло:
— Вот как? Выходит, я не мать, не могу пожалеть свое дитя? Собака — и та жалеет своего щенка. Что же, ты считаешь меня хуже собаки? Нет! Теперь мне не до мытья полов,— сказала я и пошла к себе.
После этого Лизичка перестала со мной разговаривать и уже не звала к себе работать. Нашла какую-то другую женщину, беженку, ей давала работу. А та не умела стирать. Так крепко выжимала, что все рвалось, а синьки клала столько, что белье казалось выкрашенным.
Прошло уже недели две-три, как отвезли Викторию в Ереван, а писем все не было. Я не спала по ночам. Каждый день спрашивала у почтальона:
— Анне Данельян нет писем?
— Нет
Я просила его, если меня не окажется дома, бросить письмо через разбитое окно в комнату. Я не хотела,
чтобы письмо попало в руки Лизички или ее дочерей. Так прошел месяц, а писем все нет и нет. Всякие мысли ворошились у меня в голове. Плохие мысли. Петре утешал меня:
— Это ничего, что нет писем. Я знаю наверное, что они благополучно доехали до места и все чувствуют себя хорошо.
Несколько раз я была у него, и всегда он подбадривал меня. Сердечный парень!
— Мамаша, если нуждаешься в чем, не стесняйся, скажи прямо. Я твой сын, ты моя мать,— каждый раз говорил Петре.
Но я, хоть и нуждалась, никогда не просила помощи. Как мне у него брать деньги?!
Прошел месяц с неделей, и наконец я получила маленькую записочку: «Мама, я здорова, кланяюсь Будь бодрой, обо мне не беспокойся. Виктория Данельян».
Так и пишет: «Не беспокойся». Я день-деньской думаю о ней, все мысли мои ею заняты, а она: «Не беспокойся!»
Скоро я получила еще одно такое же коротенькое письмецо.
Прошло полгода. Наступил ноябрь. Я просто места себе не находила. «Полгода не видела я своей дочки. Какая же я после этого мать?!» — все казнилась я. Не выдержала и пошла к Петре.
— Хочу, Петре, ехать в Ереван. Повидаться с Викторией.
— Напрасно ты едешь. Я получил известие, что товарищ Виктория здорова,— начал он успокаивать.
— Нет. Я должна поехать и увидеть ее.
— А деньги на дорогу у тебя есть? — спросил он.
— Нет. Но у меня есть ковер. Продам его и поеду.
Петре призадумался.
— Ну, если ты твердо решила ехать, то зачем тебе тратить свои гроши. Я тебя отправлю как свою мать. У меня есть право на бесплатный проезд.
— Спасибо, спасибо, сынок. Пусть бог исполнит все твои желания.
— Это мой долг. Я многим обязан товарищу Виктории. Только ты вот что мне скажи: приедешь в Ереван, куда ты пойдешь, у кого остановишься?
И правда, я совсем не подумала об этом. «К кому я пойду, у кого остановлюсь? На улице нельзя жить. Ведь теперь не лето, чтобы можно было свернуться в комочек под какой-нибудь стеной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23