— Он еще из межколхозстроя не вернулся...
Мы с Садковичем присели на какие-то железяки возле кузницы. В кузнице весело стучал молоток, радостно и звонко пело железо. Тяжелые удары молота по наковальне на слух казались очень легкими. Так может работать только человек, который не знает, что делать со своей радостью.
— Что это Слонкину так весело? — просто чтобы не молчать, спросил я.
— А чего ему скучать? — ответил Садкович.— Завтра он едет в свой Калининград. За женой едет. Заберет — и сюда. Ему Михайлович, пока новый двухквартирный дом будет готов, в конторе комнатку освободил.
Так оно, наверно, всегда бывает — не может человек, который трудится честно, скрыть своего настроения. И радость его, и боль его обязательно выдаст рабочий ритм, который никогда не бывает равнодушным к его мыслям и ладу души.
Сидеть наскучило. Поднялись и пошли по дороге, разъезженной между хлевами, гаражами, мастерскими,— туда, под конюшню. Навстречу бежит заведующая фермой Буй-ницкая. Именно бежит. Меня это немного удивило, так
как я уже, честно говоря, привык к ее тяжеловатой и спокойной походке.
— Не видели вы Михайловича? — спросила она и, ,не дожидаясь ответа, побежала своей дорогой.
— Ого, и Буйницкая умеет бегать! — вслух удивился я.
— А куда денешься, забегаешь,— глядя, как удаляется заведующая фермой, ответил Садкович.— Это же семьсот литров молока скисло. Говорят ведь, что бабы и есть бабы. Это же додуматься — пожалели льду, сколько надо, положить. Сэкономили, называется. Столько молока свернулось! Бабья экономия, называется!..
Снабженец Владимир Садкович работал когда-то в Орше мастером на льнокомбинате. Сегодня он среди тех, кто из рабочих снова сделался крестьянином — вернулся с производства в свой колхоз. Ты сам, Геннадий, знаешь, какая у него теперь нелегкая и хлопотливая должность.
Давай-ка послушаем, как «достает» для колхоза все, что надо, твой снабженец.
Полчаса с Садковичем
Вот ты говоришь — колхоз, колхоз. А порой, бывает, не совсем с ним и считаются, с твоим колхозом. Давай поедем как-нибудь вместе — посмотришь. Повез я вон как-то в Борисов мотор ремонтировать: так, мол, и так, я Садкович, из колхоза «Большевик», говорю.
— Откуда, откуда? — спрашивают.
— Из колхоза «Большевик»,— гордо повторяю я.
— Ну и что с того? — удивляются.
— Мотор привез в ремонт.
Приняли. А я ведь знаю, что машина без этого мотора стоит. Вот чудак, будто они не знают... Знают и они. Ну, я так ласково, осторожненько и прошу:
— Как бы это... ускорить...
— Ах, ускорить?! — злятся.— Тогда на, забирай свои документы назад. Бери, бери, бери... Нам больше не о чем говорить.
И знаешь, всунули опять мне в руки мои колхозные бумаги. Стою, как дурак, с ними: кому пожалуешься? Пошел к директору — «не можем». Пошел к заместителю — «не хотим». И только главный инженер человек попался — поддержал меня. Еле-еле сдал я тогда этот мотор. А ты говоришь...
* * *
А то на Осинторф ездил. Не знаю, кто до меня был там — то ли агроном, то ли экономист,— но вернулся он ни с чем. Не выписали торфокрошки. Михайлович говорит: «Поезжай ты, Садкович». Поехал я, зашел в приемную — много народу ждет. Я к двери, а секретарша мне наперерез:
— Куда вы? У директора совещание!
Но я чуть опередил ее. Вскочил в кабинет, с улицы оглядеться пока не могу — никого не вижу. Попросил извинения и говорю:
— Я из колхоза «Большевик». Не могу ждать. У меня четыре машины под вашими окнами стоят. Выпишите торфокрошки.
Смотрю, взял директор мои бумаги, подписал и отдает мне. И все молча. Он молчит, и все, кто на совещании, тоже молчат. Так я и выскочил из кабинета, не услышав ни слова. Зато в приемной наслушался. Вот, кричала секретарша, я и такой, я и этакий. А я себе думаю: «Кричи, кричи, я уже свое сделал». Потом еду домой с торфокрошкой, стараюсь думать о чем-нибудь другом, а все вспоминается, как директор, понимаешь, молча мои документы подписывал...
А другая секретарша так станет в дверях, руки в стороны разведет и стоит, как крест какой,— не отпихнуть. И просишь, и молишь, и улыбаешься услужливо — подлизываешься. Ничего не помогает. «А вы мне не указывайте... А вы меня не пугайте... А я сама знаю, что делать»,— только и слышишь. И так глядит на тебя, будто она бог, царь и воинский начальник.
* * *
Но бывает, правда, и по-другому. Однажды даже сам не разобрался, как и что получилось. Поехал я в Витебск лес выписывать, зашел к каким-то маленьким сошкам. Говорю: — Я из колхоза «Большевик».
Хохочут надо мной, смеются — гляди ты, чего захотел: лесу! И повторяют: «Лесу!» Да так, что даже сам можешь поверить и начнешь упрекать себя: «Ну и нахальство же у тебя, Садкович,— лесу тебе захотелось...»
Я тогда к начальнику управления. Не съест же он меня, думаю. Пришел и говорю:
— Я из колхоза «Большевик»...
Начальник вышел из-за стола, поздоровался за руку.
Сесть мне предложил, сам сел. И не за столом своим длинным, а рядом со мною, на стул. Сидим, разговариваем вот так, как с тобой,— просто и открыто. Про колхоз расспрашивает, как строимся, интересуется.
— Лесу я выписать хотел,— несмело говорю я. Начальник взял мои бумаги, нажал кнопку — секретарша вошла.
— Оформите, пожалуйста.
И знаешь, пока мы еще несколько минут побеседовали, все уже готово. Возвращает он мне бумаги, а я и говорю:
— Мне куда-нибудь еще надо идти с ними?
— Нет, все уже сделано.
Я вышел, а потом даже назад вернулся:
— Скажите, а вы, случайно, не из нашей стороны будете?
— Нет, не из вашей, — отозвался он и спрашивает: — А почему вам так показалось?
— Очень уж вы со мной по-человечески обошлись.
Он усмехнулся и ничего не ответил. А потом я и третий раз к нему зашел — понимаешь, растерялся, забыл в те два первых раза даже «спасибо» доброму человеку сказать.
Вот так и ездит повсюду полномочный и полноправный представитель «Большевика»— непоседливый снабженец Владимир Садкович. Открывает двери приемных, а порой напролом, через крик секретарш, врывается в кабинеты и смело говорит: «Я из колхоза «Большевик». Садкович знает, что за ним такое огромное и такое необходимое богатство человека — хлеб. Потому что он, этот хлеб, щедро дает жизнь всем — и учителю, и шоферу, и космонавту. Начальнику управления и даже той самой секретарше, которая неприступной стеной стоит перед кабинетом.
...На бригадном дворе ты, Геннадий, появился неожиданно: когда мы с Садковичем шли еще в сторону конюшни — тебя не было, а как только повернули обратно — сразу увидели твою серую машину, которая уже тихо стояла возле мастерской; даже пыль успела осесть. А среди людей, что со всех сторон окружили тебя, блестела уже твоя светло-коричневая кожанка и белела серая, надвинутая почти на самые глаза шапка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43