Направляемся к кузнице. Какой зимний ветер! Настоящая вьюга — она чуть не сбивает с ног. Идешь и вдруг замечаешь что-то неестественное в поведении березок, лип. Такой ветер, которому бы с корнями вырывать деревья, а они стоят и не покачиваются даже. А если и качается какое, так будто бы нехотя. И только бы удивиться этому, как вдруг вспоминаешь, что их упругие зеленые паруса лежат уже где-то под снегом, и потому ветер свободно пролетает через недавнюю крону — не за что ему зацепиться. Ого, были бы листья — посмотрели б, как гнул бы он эти деревья — за чубы и до самой земли, за чубы — и до земли...
А вот и кузница. Какая же это кузница? Это же настоящий цех какого-то хорошего городского завода! И куда только подевались они, наши недосмотренные кузницы, которые не так давно всегда безошибочно можно было узнать по раскрытым и дырявым крышам, откуда свободно сыпался на горн снег; по тем стенам, которые, казалось, вот-вот раскатятся на все четыре стороны сразу. Маленькие, тесненькие, они всегда были полны дымом, грохотом, искрами (нигде от них не спрячешься) — казалось, будто тут перековывают не какой-нибудь лемех или подкову —
не слишком ковкую — звезду или астероид. И кузнецы — всегда чумазые, как малые дети. А этот чисто одет, даже какой-то городской вид имеет.
Когда мы простились с кузнецом и вышли в зиму, ты, помнишь, сказал мне о нем:
— Хороший специалист этот Слонкин. Он недавно из Калининградской области к нам приехал. В колхоз мы его приняли... Видишь, вон там мы строим два двухквартирных дома? Летом закончим и дадим ему квартиру. Пусть едет, забирает свою жену, которая пока что осталась одна, да и живет себе как человек.
И я искренне тогда радовался за кузнеца, за тебя, что ты так просто понимаешь человеческую доброту, которая, видимо, всегда должна быть не какой-то там снисходительной «милостью руководителя», а обычной и необходимой во всех человеческих отношениях. О человеке, видимо, надо заботиться просто, чтоб ему не было неловко от твоего внимания, чтобы он об этом даже не знал и не чувствовал себя потом в долгу перед своим благодетелем.
Возле самого коровника, запыхавшись, нас догнал мужчина. По одежде я понял — не колхозник. Угодливо поздоровался даже со мной — так обычно здороваются люди, которые собираются у вас что-то просить.
— Едва догнал. А то пришел в амбар — говорят, был. Прибежал в кузницу — говорят, ушел,— еще не отдышавшись, начал человек и потом сразу выложил свою просьбу: — Михайлович, может быть, ты трактор нам дал бы?
— Вот видишь, и тебе трактор. А знаешь ли ты, что наша техника уже начала работать на полрайона? Вот и сегодня один трактор в «Сельхозтехнике», второй — в школе-интернате, тре ий — в ветлечебнице. И вот четвертый просишь ты. Так что, мы — силами всего района — угробим технику колхоза «Большевик», а Шведову тогда что — сохой пахать землю придется? И все к Шведову идут. А почему в своем колхозе не попросил?
— Так этот не даст, Михайлович...
— А я, думаешь, дам? И я не дал бы, если б в какую другую организацию. А вам, конечно, грех отказывать. Иди скажи Комару или механику, что я не возражаю.
Когда человек отошел, я спросил.
— Откуда он?
— Да из Берестенова, из дома инвалидов. Дрова им надо вывезти. Я знал, что они все равно ко мне придут.
Тот, видишь, председатель не дает, у того не выпросишь, а у Шведова, думают, все можно. И потом, помолчав, добавил:
— А ты говоришь, что председателю хорошо, когда колхоз так близко от райцентра.
На ферме как-то тревожно и пронзительно ревели коровы — сегодня они впервые не вышли в поле. К тому же в теплые коровники доходит сладковатый запах первого мокрого снега, ветра, который успел пропахнуть зимой.
Коровы, видимо, чувствуют, что теперь уже их не поднимут в поле до самой весны: ничего не поделаешь — надо привыкать к сену, забывать о росистой траве.
А на улице — осенняя, может потому и такая холодная, метель. В теплые телятники, коровники и конюшни, из которых густо валит пар, жмутся нахохленные от безвременного холода воробьи да голуби. А влетев, отряхиваются от снега и в тепле с удовольствием расправляют, расслабляют свои крылья.
Тут же, в конюшне, дышат на руки в мокрых рукавицах тепло одетые женщины.
— Что, сегодня с воробьями в конюшне греемся? — спросил ты.
— Ага, греемся. Это мы, пока трактор вернется,— ответила невысокая, худощавая женщина и плотнее закуталась в длинный ватник.
— Этакой холодище,— то ли сам себе, то ли поддерживая женщин, говорит конюх Харитон Шелепов и ласково отворачивает голову жеребца, который, как равноправный собеседник, откуда-то сверху свесил ее в наш круг.— Коровы вон как ревут, зиму чуют.
— А моя мама так все говорила, что, если коровы ревут на первый снег, значит, он растает, зимы еще не будет,— отозвалась все та же говорливая женщина.
— Кто его знает, может, и примерзнет,— не соглашается конюх и снова молча отводит морду коня,, который жует сено где-то у самых наших голов.
— А вон вчера были у меня из областного радио корреспонденты, так они говорили, что видели, как где-то за Витебском только еще лен стелют,— сказал ты, и по твоему лицу я понял: тебе приятно, что в «Большевике» все свезено, убрано, сделано.
— Так у них, видать, и зимы не будет,— снова поддержала разговор та же самая женщина и торопливо добавила: — Побежали, бабы, трактор едет...
В конторе, где с утра было так холодно, что, как говорят, хоть ты волков гоняй, теперь потеплело — пришел кто-то из механизаторов, отвернул гайки и выпустил из батарей воздух, мешавший циркуляции. Тепло сразу кинулось в мокрое лицо, в руки. И как приятно расслабляешься тут, отходя от пронзительного ветра, от снега, лепившего на улице прямо в глаза.
В этом тепле более уютным, не таким чужим и холодным показался твой скромный председательский кабинет. В углу за твоим столом красные знамена, присужденные колхозу; как и всюду, возле них красуются высокие снопы льна, ржи; в другом углу стоит радиостанция: по всему видно — еще новая, недавно приобретенная — и запылиться не
успела.
— Что, решил руководить колхозом по рации? —спрашиваю.
— Молчи ты с этим руководством. Она, понятно, вещь нужная, но я пока что мог бы обойтись и без нее. Сам видишь, колхоз у меня не очень большой, и за день всюду можно побывать. Я немного возражал. Но наш район — экспериментальный: надо радиофицировать все колхозы. Ну, я отказывался, отказывался, а мне и говорят: «Все равно возьмешь». Но я не беру. Поехал как-то в «Сельхозтехнику», а мне даже и винта не дают... Взял. А куда денешься — возьмешь. Вот она и стоит тут. Радисточку ждет.
Приятно все же из окна, из теплой комнаты твоего кабинета смотреть на сад возле конторы, который шумновато отряхивается от снега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43