Возле кустов стояла «Волга», а подле нее аккуратно вытирались махровыми полотенцами двое солидных мужчин — видимо, только что искупались. Вели они себя важно, с достоинством. Увидев их, ты хотел было повернуть назад, но, почувствовав, что мужчины тебя тоже заметили и узнали, поздоровался. Мужчины и сами, как мне показалось, смутились и сдержанно ответили на приветствие. По этому приветствию я догадался, что они, видимо, из Орши — кто-то из районного руководства. Потому, наверно, им и было неловко, что ты увидел их за таким сугубо личным занятием, как отдых. Да и ты очень застеснялся — каким баловством показалось тебе это наше купание! Мол, самая жатва, работы хоть отбавляй, а он, председатель, как ребенок, плещется в реке. Пускай себе и после работы. Этак ведь на весь район прославиться можно — дескать.
вон Шведову за купаньем так и комбайны некогда в поле вывести. Знаешь, я и сам задумывался, почему сложилось такое странное, на мой взгляд, мнение, которое, кстати, и сегодня считается нормальным, что председатель обязан работать круглые сутки, все двадцать четыре часа, не оставляя ни одной минуты на личную жизнь. Будто о каком-то очень смешном, а то и позорном поступке порой рассказывают еще и сегодня о том, что председатель (пускай себе и после работы) ходил за грибами, загорал или вот так купался. А если бы председатель, к слову, посидел возле реки, скажем, какой-то часок под вечер с удочкой, то наверняка о таком случае сообщили бы даже в район — мол, идет сенокос, а он рыбку, видите ли, ловит...
Раньше, когда председатель как можно меньше спал, когда он суетился целые сутки (перекусить даже было некогда), считалось, что это очень хороший хозяин, чудесный организатор. Теперь, мне кажется, все это несколько изменилось: за такую работу председателей колхозов стоит критиковать. Председатель должен уметь так организовать труд в колхозе, чтобы ему не надо было бегать, как раньше, по хатам, чтоб, отлучившись в район или в область, он был уверен, что в колхозе и без него — полный порядок. А он, председатель, сегодня должен, как и каждый человек, спать сколько надо, есть когда положено и не забывать также об отдыхе, потому что сегодня уже совсем другое время.
А о тех, минувших годах давай, Геннадий, послушаем кое-что из биографии Михаила Иосифовича Хасмана, рассказанное им самим.
День с бывшим председателем колхоза
Я человек сельский. Родился в деревне (есть такие Шари-пы в Горецком районе) и все время среди крестьян жил. Иной раз мне соседи наши прямо так и говорили: «Ты, Миша, землю очень уж любишь». А я, кажется, больше земли еще коней любил. Поверишь ли, возле хорошего коня мог полдня простоять. Стою себе, разглядываю, любуюсь — понимаешь, очень мне нравилось смотреть в его большие, добродушные и наивные, как у ребенка, глаза. А когда маленьким был, так отец и обедать только хворостиной от коней отгонял.
Около сорока лет на земле поработал я. И двадцать пять из них — председателем пробыл. В разных колхозах, правда.
Перед самой войной избрали меня заместителем председателя колхоза «Красный берег». Ты же, должно быть, слышал о нем, коль сам оршанский. Слышал? Я так и знал. И понимаешь, 21 июня прислали мне путевку на курорт — завтра надо ехать на юг, путевка горит. А завтра — это уже было 22 июня. И вместо курорта занялся я эвакуацией колхоза. Орден «Знак Почета», которым как раз перед войной наградили колхоз, я тоже сберег. И потом, вернувшись из партизан, сразу же на знамя его прикрепил.
Пришел, значит, я в свой «Красный берег», председателем меня люди поставили. А в колхозе — ни коровки, ни лошаденки. Правда, было каких-то пять «монголов» хромых, которых красноармейцы оставили (помнишь, может,— маленькие такие, маленькие лошадки были).
А тут как раз из Германии гнали девчата огромный табун наших коней, которых фашисты в войну, как и людей, в неметчину вывезли. Коней около пятисот было в том табуне. Догнал я их уже где-то за Хорабровом. И ты знаешь, какую картину красивую увидел!
Ночь посветлела уже, светать начинает. Вижу, весь луг в конях. Туман еще не сошел, и они в этом тумане, в этой сероватой предутренней дымке — как привидения. Щиплют траву росную, фыркают — будто той росой поперхнулись. Кое-где костры горят, девчата возле них греются. Не все, правда, а только те, что не спят. Остальные кто где свернулись — кто под деревом, кто под кустом. Вижу, и майор с опушки выходит.
— Что это у тебя? — поздоровавшись, спрашивает он и показывает на мою грудь.
А я, понимаешь, при всех своих партизанских наградах пришел на луг этот: китель у меня один был, а медали по-отцеплять не успел еще.
Потом, подойдя ближе, пригляделся он лучше и, заметив в слабом полумраке рассвета мои партизанские медали, спросил:
— Так что скажешь, партизан?
Я и рассказал ему, что хотел бы поменять пять «монголов» наших на хороших коней — нам же, мол, и жать, и сеять надо, а коней нет. Прошу его, как брата родного, а майор молчит.
— А чем ты нам поможешь, партизан? — спрашивает потом.
У меня с собою было все мое партизанское жалованье, какое мне выдали как раз перед этим,— за все годы войны. Я и достал всю эту толстую пачку денег. Подержал он ее
в руке, взвесил на ладони, потом дунул на нее, чтобы разъединились бумажки, послюнив пальцы, разделил на две равные части, одну отдал мне, а другую в карман положил, да и говорит:
— Слышь, партизан, я не брал бы у тебя и этих денег, ибо знаю, какой кровью оплачена она, твоя зарплата. Но девчата мои ведь совсем изголодались. Если б было чем их накормить, я не взял бы у тебя ничего. Ясно тебе? Ну, а теперь давай гони сюда в табун своих «монголов» и забирай самых лучших коней — тебе ведь, брат, надо хлеб государству давать. А вдобавок просто так бери вот этих семь подбитых коней, только нам документ дай, что они остались в твоем колхозе. Понимаешь, у тебя они поправятся, вылечатся и хорошие кони будут, а в дороге, видимо, мне не удастся их уберечь — погибнут.
Я — быстрее домой. Зануздал всех своих «монголов»— правда, немного конюх помог — и галопом в Хораброво. Пригнал оттуда двенадцать настоящих коней и радуюсь, радуюсь сам. Даже и не верится: все эти кони в тумане утреннем пасутся на нашем лугу, а я сижу, гляжу на них, и мне кажется, что все это только снится. Даже страшно, что вот сейчас проснешься...
Так мы и начали обживаться. А в 1946 году «Красный берег» гремел уже на всю республику как первый колхоз-миллионер. Нам тогда особенно и соревноваться не с кем было. Правда, еще одни тельмановцы (был такой колхоз в Брагинском районе) немного подгоняли нас. Это же не шуточки, в то время мы получали по 28—30 центнеров, а с отдельных участков — даже по 48 центнеров ячменя. И это в первые послевоенные годы, когда многие колхозы меньше собирали, чем сеяли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
вон Шведову за купаньем так и комбайны некогда в поле вывести. Знаешь, я и сам задумывался, почему сложилось такое странное, на мой взгляд, мнение, которое, кстати, и сегодня считается нормальным, что председатель обязан работать круглые сутки, все двадцать четыре часа, не оставляя ни одной минуты на личную жизнь. Будто о каком-то очень смешном, а то и позорном поступке порой рассказывают еще и сегодня о том, что председатель (пускай себе и после работы) ходил за грибами, загорал или вот так купался. А если бы председатель, к слову, посидел возле реки, скажем, какой-то часок под вечер с удочкой, то наверняка о таком случае сообщили бы даже в район — мол, идет сенокос, а он рыбку, видите ли, ловит...
Раньше, когда председатель как можно меньше спал, когда он суетился целые сутки (перекусить даже было некогда), считалось, что это очень хороший хозяин, чудесный организатор. Теперь, мне кажется, все это несколько изменилось: за такую работу председателей колхозов стоит критиковать. Председатель должен уметь так организовать труд в колхозе, чтобы ему не надо было бегать, как раньше, по хатам, чтоб, отлучившись в район или в область, он был уверен, что в колхозе и без него — полный порядок. А он, председатель, сегодня должен, как и каждый человек, спать сколько надо, есть когда положено и не забывать также об отдыхе, потому что сегодня уже совсем другое время.
А о тех, минувших годах давай, Геннадий, послушаем кое-что из биографии Михаила Иосифовича Хасмана, рассказанное им самим.
День с бывшим председателем колхоза
Я человек сельский. Родился в деревне (есть такие Шари-пы в Горецком районе) и все время среди крестьян жил. Иной раз мне соседи наши прямо так и говорили: «Ты, Миша, землю очень уж любишь». А я, кажется, больше земли еще коней любил. Поверишь ли, возле хорошего коня мог полдня простоять. Стою себе, разглядываю, любуюсь — понимаешь, очень мне нравилось смотреть в его большие, добродушные и наивные, как у ребенка, глаза. А когда маленьким был, так отец и обедать только хворостиной от коней отгонял.
Около сорока лет на земле поработал я. И двадцать пять из них — председателем пробыл. В разных колхозах, правда.
Перед самой войной избрали меня заместителем председателя колхоза «Красный берег». Ты же, должно быть, слышал о нем, коль сам оршанский. Слышал? Я так и знал. И понимаешь, 21 июня прислали мне путевку на курорт — завтра надо ехать на юг, путевка горит. А завтра — это уже было 22 июня. И вместо курорта занялся я эвакуацией колхоза. Орден «Знак Почета», которым как раз перед войной наградили колхоз, я тоже сберег. И потом, вернувшись из партизан, сразу же на знамя его прикрепил.
Пришел, значит, я в свой «Красный берег», председателем меня люди поставили. А в колхозе — ни коровки, ни лошаденки. Правда, было каких-то пять «монголов» хромых, которых красноармейцы оставили (помнишь, может,— маленькие такие, маленькие лошадки были).
А тут как раз из Германии гнали девчата огромный табун наших коней, которых фашисты в войну, как и людей, в неметчину вывезли. Коней около пятисот было в том табуне. Догнал я их уже где-то за Хорабровом. И ты знаешь, какую картину красивую увидел!
Ночь посветлела уже, светать начинает. Вижу, весь луг в конях. Туман еще не сошел, и они в этом тумане, в этой сероватой предутренней дымке — как привидения. Щиплют траву росную, фыркают — будто той росой поперхнулись. Кое-где костры горят, девчата возле них греются. Не все, правда, а только те, что не спят. Остальные кто где свернулись — кто под деревом, кто под кустом. Вижу, и майор с опушки выходит.
— Что это у тебя? — поздоровавшись, спрашивает он и показывает на мою грудь.
А я, понимаешь, при всех своих партизанских наградах пришел на луг этот: китель у меня один был, а медали по-отцеплять не успел еще.
Потом, подойдя ближе, пригляделся он лучше и, заметив в слабом полумраке рассвета мои партизанские медали, спросил:
— Так что скажешь, партизан?
Я и рассказал ему, что хотел бы поменять пять «монголов» наших на хороших коней — нам же, мол, и жать, и сеять надо, а коней нет. Прошу его, как брата родного, а майор молчит.
— А чем ты нам поможешь, партизан? — спрашивает потом.
У меня с собою было все мое партизанское жалованье, какое мне выдали как раз перед этим,— за все годы войны. Я и достал всю эту толстую пачку денег. Подержал он ее
в руке, взвесил на ладони, потом дунул на нее, чтобы разъединились бумажки, послюнив пальцы, разделил на две равные части, одну отдал мне, а другую в карман положил, да и говорит:
— Слышь, партизан, я не брал бы у тебя и этих денег, ибо знаю, какой кровью оплачена она, твоя зарплата. Но девчата мои ведь совсем изголодались. Если б было чем их накормить, я не взял бы у тебя ничего. Ясно тебе? Ну, а теперь давай гони сюда в табун своих «монголов» и забирай самых лучших коней — тебе ведь, брат, надо хлеб государству давать. А вдобавок просто так бери вот этих семь подбитых коней, только нам документ дай, что они остались в твоем колхозе. Понимаешь, у тебя они поправятся, вылечатся и хорошие кони будут, а в дороге, видимо, мне не удастся их уберечь — погибнут.
Я — быстрее домой. Зануздал всех своих «монголов»— правда, немного конюх помог — и галопом в Хораброво. Пригнал оттуда двенадцать настоящих коней и радуюсь, радуюсь сам. Даже и не верится: все эти кони в тумане утреннем пасутся на нашем лугу, а я сижу, гляжу на них, и мне кажется, что все это только снится. Даже страшно, что вот сейчас проснешься...
Так мы и начали обживаться. А в 1946 году «Красный берег» гремел уже на всю республику как первый колхоз-миллионер. Нам тогда особенно и соревноваться не с кем было. Правда, еще одни тельмановцы (был такой колхоз в Брагинском районе) немного подгоняли нас. Это же не шуточки, в то время мы получали по 28—30 центнеров, а с отдельных участков — даже по 48 центнеров ячменя. И это в первые послевоенные годы, когда многие колхозы меньше собирали, чем сеяли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43