— Петр Дмитриевич,— спросил я,— а чья это вон та хата, которую мы прошли? Недалеко от магазина.
Тот дом каждый заметит: он заботливо ухожен, аккуратно покрашен, покрыт шифером, перед ним — красивая, умело выложенная из кирпича калитка. — Это Алексей Кухаренка так обжился...
— Алексей? Тот Кухаренка, который мне жаловался, что его не замечают, ордена ему не дают, хоть он и свой, андреевский, а не из какого-то там Анибалева?..
— Если б не замечали, разве можно было бы такой дом поставить...
А вот и Комаров переулок. Предпоследняя в переулке — туда под сосняк, под Оршицу — его усадьба.
Полдня в Комаровой хате
— Как селился? А все мое селение началось вот с этого дубка. Принес я его сюда (не дубок, а прутик еще) и в чистом поле посадил. Лене, жене своей, сказал тогда: «Вот тут будут жить Комары».
Дубок стоял еще зеленый. Только некоторые побуревшие листья опали уже на землю и прилипли к мокрой отаве.
— А потом хата появилась, сад зазеленел.
Сад, в котором сняты плоды, мокро дрожал под холодным ветром. Лишь пара поздних яблонь ярко светились небольшими красными яблоками, которыми были усыпаны деревца. Яблоки, хоть и красивые с виду, были кислые, твердые: чтобы повкуснеть, им, видимо, надо какое-то время вылежаться. А может, они позднее покажутся вкусными только потому, что тогда, зимой, нельзя уже будет пойти в сад и сорвать любое яблоко, которое на тебя посмотрит...
Просторный двор. Ухоженные хлевы. Новая кирпичная баня.
— О, с этой баней были у меня хлопоты. Только я ее построил, обновить захотелось, в своем пару попариться. Ну, натопил я ее — аж уши горят. Лена помылась и пошла в хату. А я с детьми остался. Сам парюсь, а дети в тазу плещутся. Слез с полка, а они белые-белые — как полотно. И сам чувствую, что и меня уже ноги не слушаются: как ватные стали. Боюсь, только, чтоб не упасть. Я тогда детей
быстренько повыкидал из бани в предбанник и тут же сам упал. Полежали мы немного, свежим воздухом подышали — отошли. Когда мне стало легче, я воды холодной принес. Головы детям ополоснул, и они зашевелились. А беда в том, что цемент был еще сырой, газ появился,— вот мы и угорели. Пришел домой, а Лена спала. Проснулась, а я возьми да и расскажи ей про все. Гляжу, а она белеет, белеет на моих глазах тут же — хоп! — и потеряла сознание. Что мне делать? Я давай мою Лену по лицу бить. Вижу, румянец появляется — ну, думаю, слава богу, проходит...
— Что ты человеку голову морочишь своей баней! Будто ему интересно слушать твою болтовню.
Это пришла с фермы Комариха. Елена Семеновна уже давно работает дояркой и с мужем, как она говорит, встречается чаще всего только возле своего дубка: он спешит на базу — она идет с фермы, он идет с базы на обед — она спешит на ферму коров доить...
— Я же и тогда говорила: на кой черт тебе спешить с этой баней. Пусть постоит, обсохнет...
— Зато теперь лучшего пара, чем в моей бане, ни у кого в Андреевщине нет.
Комариха зазвенела в сенях ведрами. Комар показывал мне свой водопровод — откручивал краны на кухне, в коридоре и любовался вместе со мной, какой упругой струей бьет вода.
— Петро,— спросила из сеней Комариха,— Вася еще не вернулся из Орши?
— Сама же видишь, что нет,— ответил Петр Дмитриевич и внимательно посмотрел в окно, которое заслоняли кусты еще зеленой сирени.— Вон и Васьковский бежит,— увидев сквозь листву агронома, сказал Комар.— Он сегодня в райкоме был, на бюро в партию Леню принимали.
Васьковский давно стукнул в сенях щеколдой, но в хату пока не заходил — наверно, старательно вытирал мокрые ботинки о постланный у порога вместо половичка старый, но чистый мешок. И как только он открыл дверь, не дав ему даже как следует войти в хату, Петр Дмитриевич нетерпеливо спросил:
— Ну как, Леня, дела?
— Отлично, Петр Дмитриевич!
— Приняли?
— Приняли. Разве вашей, Дмитриевич, рекомендации можно отказать?
— Она,Леня, не только моя,— смутился Комар — И другие рекомендации у тебя тоже весомые, серьезные.
— А чьи еще? — спросил я.
— Иван Казакевич дал,— ответил Васьковский,— механизатор, рационализатор. Словом, два заслуженных колхозника рекомендовали меня в партию.
- Леня Васьковский был все еще взволнован. И не удивительно! Такое ответственное событие в его жизни! — Теперь, Леня, видимо, ты у нас не задержишься Чувствую, что тебя председателем выдвигать станут..
Наконец приехали из Орши па машине Володи Мака ренки ветфельдшер Леонид Белецкий и Василь Кавец кий
— А братец ты мой! — кинулась к ним Елена Семеновна.— Вы же, наверно, и голодные и холодные... А мне и покормить вас некогда — на ферму надо идти.
— Ничего, Лена, ничего, не переживай. Сами соберем поужинать. Мы в ларьке мясокомбината печенки купили Сейчас зажарим
И поскольку все, кто был в хате, уже знали о беде Комаровых, знали, зачем ездили мужчины на мясокомбинат, Елена Семеновна в сенях рассказала об этом мне одному:
— Это же у нас сегодня будто похороны. Отвез мой братец на мясокомбинат телку, которую я на корову растила. И так уж, ей-богу, на душе грустно, так горько — точно человека похоронила. В хлев, поверите ли, не могу зайти. Как только гляну, что там пусто, так слезы из глаз катятся. А такая она была хорошая, моя телка. Поверите ли, я ей даже воды не давала — одним только молочком и поила А как она ела! Бывало, когда ест, так даже на коленки ста новится. Только все равно почему-то из хлева вырваться ей хотелось. И вон какую стенку, из бревен сложенную, пере скочила. Стенка эта, вон сами взгляните, какая высокая, а она перескочила,— конечно, силы у нее было много. Только все же животом, видимо, о бревна ударилась. Приду в хлев,
а она, бедная, лежит и, поверите ли, стонет, как человек, - ых, ых, ых...
Комариха пошла на ферму. Вася Кавецкий и ветфельд шер на газовой плите жарили печенку. Чтобы я не скучал самая меньшая дочка Комара — четырехклассница Света принесла мне толстый семейный альбом.
Давай, Геннадий, полистаем его
...Вот небольшой, с обломанными уголками фотоснимок. Возле новой Комаровой хаты весело смеются, хохочут, чуть не ложатся от смеха дети. Они сидят на лавках, стоят за ними, лежат спереди на траве — ну, целый детский сад в палисаднике! Даже не верится, что столько смехунов поместилось на таком маленьком клочке фотобумаги. Столько мордочек! И каждое смеющееся личико можно разглядывать долго, часами — не наскучит.
Мне показалось, что и сама хата вместе с детьми добродушно смеется своими широкими, освещенными солнцем окнами.
Что ж, видно, она очень ласковая и гостеприимная, эта новая хата, если смогла собрать возле себя и рассмешить столько детей!
— А кто вот этот весельчак? — показываю я Свете другую, немного пожелтевшую уже фотокарточку, где тоже ширбко и беззаботно смеется (рот — до самых ушей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43