Естественно, за раками я отправился именно к нему.
Тённес Тобиасен оказался крепким мужчиной средних лет, худым, но
жилистым, с обветренным, строгим лицом. Пока он вылавливал раков из огромной
лохани, я стал расспрашивать его, и он описал мне свои впечатления, обильно
снабжая их комментариями из "Откровения Иоанна". Тем не менее, рассказ
звучал очень и очень достоверно. Тобиасен подробно описывал судно, его
паруса и оснастку и свое собственное состояние при встрече со странным
кораблем. Не знаю, насколько возможно сохранить самоконтроль при
галлюцинациях? И пусть Сёренсен оценил этот случай как чистое визионерство и
иронически отмахнулся от слов необразованного рыбака, я, откровенно сказать,
призадумался.
Но к сожалению, я был предубежден и позволил себе в разговоре какую-то
незначительную насмешку. Тобиасен сразу замолчал и насупился. Когда я с
шестью раками был уже в лодке, а он с деньгами стоял на берегу, он вдруг
поднял руку с зажатыми в ней купюрами - я узнал жест пастора Флателанда - и
с пафосом произнес:
- Только грешники и безбожники поклоняются зверю с семью головами и
десятью рогами, а на головах его имена богохульные! Но прольются чаши,
наполненные гневом Бога, на всех, поклоняющихся зверю! И вы, в "пиратском
гнезде", берегитесь! Вас постигнет несчастье. И гораздо скорей, чем вы
думаете!
Вот с таким напутствием я и отчалил...
Наша прощальная вечеринка с самого начала не задалась. Арне тут же
напился, стал задираться и всячески выказывал свое раздражение в адрес
Моники. Он использовал любую возможность ее уколоть. Она отвечала холодными
резкими выпадами. Оба, разумеется, избегали прямых намеков, но без сомнения,
мы оказались свидетелями давно накопленной и неожиданно прорвавшейся
взаимной неприязни. Мы, собственно, говорили про Лиззи, Моника защищала ее
от издевательских нападок Арне, и все вылилось в весьма примитивную
дискуссию о женском поле как таковом. Арне характеризовал женщину вообще (а
в частности, несомненно, и Монику) как ограниченное, поверхностное,
ненадежное, скандальное, истерическое, вечно интригующее и чрезмерно
чувственное существо, не заслуживающее к себе мало-мальски серьезного
отношения. Он закончил свою отповедь утверждением, что единственное, на что
может годиться женщина: это пару часов в постели, а в стране с холодным
климатом, как Норвегия, это может оказаться даже полезным, особенно если
человек живет в доме, где нет центрального отопления. При этих словах.
Моника вскочила и с белым от ярости лицом отмаршировала прочь из комнаты.
Какое-то время мы еще посидели, пытаясь поддерживать разговор, но ничего
не получалось. Да, это была отнюдь не уютная сентиментальная атмосфера
прощания, когда поднимают бокалы и растроганно говорят: "Не поминайте
лихом!" Арне продолжал злиться и отпускать едкие циничные замечания. Под
предлогом, что всем завтра рано вставать, мы пожелали друг друг спокойной
ночи и разошлись.
Еще три четверти часа я пролежал в кровати с книжкой и вдруг услыхал в
коридоре тихие шаги. Они замерли у самой моей двери. Я увидел, как дверная
ручка медленно поворачивается, и сердце мое подпрыгнуло. Что это? Дверь
бесшумно открылась - на пороге стояла Моника.
Она была в легком халатике, из-под которого выглядывали кружева длинной,
до пола, ночной рубашки. Длинные, светло-каштановые волосы, мягкие и
шелковистые, были отброшены назад, словно ветром. Никогда еще я не видел ее
такой взволнованной и победоносно прекрасной.
Она приложила палец к губам, осторожно закрыла за собой дверь, подошла и
села ко мне на край кровати.
- Слава Богу, что ты не спишь, - прошептала она, - я хотела перед
отъездом поговорить с тобой наедине.
Перед глазами у меня заплясали крошечные огоньки, как блуждающие огни на
болоте. Вот теперь я пропал! Окончательно и бесповоротно. Я привлек ее к
себе и нашел ее губы, она ответила на поцелуй, дрожа всем телом.
- Пауль... любимый...
Я сорвался и полетел в пропасть. Боже, я благодарен тебе за все
прекрасное на свете: музыку и полет чайки, восход солнца и запах мокрой
травы, блеск зарницы в летней ночи... Моника, Моника, ты со мной, ты моя...
* * *
На рассвете я проснулся. Я плавал в космической благодати. Мое тело было
невесомым, я был шаром из тончайшего шелка, меня наполнял легкий гелий, и я
поднимался к звездам. К Монике, которая лежала в своих кружевах на Большой
Медведице.
Еще не проснувшись, я осознал: что-то случилось, и протянул руку, чтобы
обнять ее. Потом я открыл глаза и увидел, что я один. Но это не было сном:
подушка хранила отпечаток ее головы, воздух благоухал нарциссами. Дивная,
страстная, нежная моя Моника, даже имя твое, словно ласка, словно поцелуй,
словно радуга над землей...
Я почувствовал что-то холодное под правым -плечом. Маленький золотой
медальон. Она потеряла его сегодня ночью... Я открыл его и увидел: он пуст.
Портрет Арне исчез - или его вообще не было?
И я снова уснул, погрузился в сумрак нирваны, где исчезают и тают любые
желания.
Глава тринадцатая. МЕРТВЕЦЫ СХОДЯТ НА БЕРЕГ
Рано утром я отвозил всю компанию на моторке в Лиллезунд. Оттуда они
должны были добираться автобусом до Кристианзанда, где Моника, Эбба и
Танкред хотели сесть на поезд до Осло. Утро было туманное, сырое, совсем
осеннее. Далеко в море стонал и вопил буй-ревун, как больной зверь в морском
тумане. Рифы и шхеры казались особенно унылыми, словно окаменевшие символы
одиночества торчали они из серой воды. Сидя за рулем моторки, я ощущал, как
легкое, игривое чувство счастливой невесомости, посетившее меня нынче ночью,
вытесняется свинцовой тяжестью.
Арне за завтраком был молчалив и сейчас глядел в море, мрачный, как
грозовая туча. Тяжелое похмелье? Возможно, неприятные воспоминания о
вчерашней сцене травили ему душу, а может быть, он заметил, что между мною и
Моникой что-то произошло? Он ни словечком не намекнул на что-то подобное. Во
всяком случае, я теперь был готов отвечать перед ним за свое "падение", даже
если это и положит конец нашей дружбе. Жизнь, в конце концов, заявляет свои
права: я не бесплотный "друг", не скопец, я мужчина, и теперь между нами
стояла Моника.
Моника, надо сказать, прекрасно владела собой. Вот они, преимущества
воспитания... Она как бы снова надела маску прохладной, чопорной, уверенной
доброжелательности. Она спокойно сидела у борта лодки, подставляя лицо
морским брызгам, бок о бок с Арне, но была далеко - как русалка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Тённес Тобиасен оказался крепким мужчиной средних лет, худым, но
жилистым, с обветренным, строгим лицом. Пока он вылавливал раков из огромной
лохани, я стал расспрашивать его, и он описал мне свои впечатления, обильно
снабжая их комментариями из "Откровения Иоанна". Тем не менее, рассказ
звучал очень и очень достоверно. Тобиасен подробно описывал судно, его
паруса и оснастку и свое собственное состояние при встрече со странным
кораблем. Не знаю, насколько возможно сохранить самоконтроль при
галлюцинациях? И пусть Сёренсен оценил этот случай как чистое визионерство и
иронически отмахнулся от слов необразованного рыбака, я, откровенно сказать,
призадумался.
Но к сожалению, я был предубежден и позволил себе в разговоре какую-то
незначительную насмешку. Тобиасен сразу замолчал и насупился. Когда я с
шестью раками был уже в лодке, а он с деньгами стоял на берегу, он вдруг
поднял руку с зажатыми в ней купюрами - я узнал жест пастора Флателанда - и
с пафосом произнес:
- Только грешники и безбожники поклоняются зверю с семью головами и
десятью рогами, а на головах его имена богохульные! Но прольются чаши,
наполненные гневом Бога, на всех, поклоняющихся зверю! И вы, в "пиратском
гнезде", берегитесь! Вас постигнет несчастье. И гораздо скорей, чем вы
думаете!
Вот с таким напутствием я и отчалил...
Наша прощальная вечеринка с самого начала не задалась. Арне тут же
напился, стал задираться и всячески выказывал свое раздражение в адрес
Моники. Он использовал любую возможность ее уколоть. Она отвечала холодными
резкими выпадами. Оба, разумеется, избегали прямых намеков, но без сомнения,
мы оказались свидетелями давно накопленной и неожиданно прорвавшейся
взаимной неприязни. Мы, собственно, говорили про Лиззи, Моника защищала ее
от издевательских нападок Арне, и все вылилось в весьма примитивную
дискуссию о женском поле как таковом. Арне характеризовал женщину вообще (а
в частности, несомненно, и Монику) как ограниченное, поверхностное,
ненадежное, скандальное, истерическое, вечно интригующее и чрезмерно
чувственное существо, не заслуживающее к себе мало-мальски серьезного
отношения. Он закончил свою отповедь утверждением, что единственное, на что
может годиться женщина: это пару часов в постели, а в стране с холодным
климатом, как Норвегия, это может оказаться даже полезным, особенно если
человек живет в доме, где нет центрального отопления. При этих словах.
Моника вскочила и с белым от ярости лицом отмаршировала прочь из комнаты.
Какое-то время мы еще посидели, пытаясь поддерживать разговор, но ничего
не получалось. Да, это была отнюдь не уютная сентиментальная атмосфера
прощания, когда поднимают бокалы и растроганно говорят: "Не поминайте
лихом!" Арне продолжал злиться и отпускать едкие циничные замечания. Под
предлогом, что всем завтра рано вставать, мы пожелали друг друг спокойной
ночи и разошлись.
Еще три четверти часа я пролежал в кровати с книжкой и вдруг услыхал в
коридоре тихие шаги. Они замерли у самой моей двери. Я увидел, как дверная
ручка медленно поворачивается, и сердце мое подпрыгнуло. Что это? Дверь
бесшумно открылась - на пороге стояла Моника.
Она была в легком халатике, из-под которого выглядывали кружева длинной,
до пола, ночной рубашки. Длинные, светло-каштановые волосы, мягкие и
шелковистые, были отброшены назад, словно ветром. Никогда еще я не видел ее
такой взволнованной и победоносно прекрасной.
Она приложила палец к губам, осторожно закрыла за собой дверь, подошла и
села ко мне на край кровати.
- Слава Богу, что ты не спишь, - прошептала она, - я хотела перед
отъездом поговорить с тобой наедине.
Перед глазами у меня заплясали крошечные огоньки, как блуждающие огни на
болоте. Вот теперь я пропал! Окончательно и бесповоротно. Я привлек ее к
себе и нашел ее губы, она ответила на поцелуй, дрожа всем телом.
- Пауль... любимый...
Я сорвался и полетел в пропасть. Боже, я благодарен тебе за все
прекрасное на свете: музыку и полет чайки, восход солнца и запах мокрой
травы, блеск зарницы в летней ночи... Моника, Моника, ты со мной, ты моя...
* * *
На рассвете я проснулся. Я плавал в космической благодати. Мое тело было
невесомым, я был шаром из тончайшего шелка, меня наполнял легкий гелий, и я
поднимался к звездам. К Монике, которая лежала в своих кружевах на Большой
Медведице.
Еще не проснувшись, я осознал: что-то случилось, и протянул руку, чтобы
обнять ее. Потом я открыл глаза и увидел, что я один. Но это не было сном:
подушка хранила отпечаток ее головы, воздух благоухал нарциссами. Дивная,
страстная, нежная моя Моника, даже имя твое, словно ласка, словно поцелуй,
словно радуга над землей...
Я почувствовал что-то холодное под правым -плечом. Маленький золотой
медальон. Она потеряла его сегодня ночью... Я открыл его и увидел: он пуст.
Портрет Арне исчез - или его вообще не было?
И я снова уснул, погрузился в сумрак нирваны, где исчезают и тают любые
желания.
Глава тринадцатая. МЕРТВЕЦЫ СХОДЯТ НА БЕРЕГ
Рано утром я отвозил всю компанию на моторке в Лиллезунд. Оттуда они
должны были добираться автобусом до Кристианзанда, где Моника, Эбба и
Танкред хотели сесть на поезд до Осло. Утро было туманное, сырое, совсем
осеннее. Далеко в море стонал и вопил буй-ревун, как больной зверь в морском
тумане. Рифы и шхеры казались особенно унылыми, словно окаменевшие символы
одиночества торчали они из серой воды. Сидя за рулем моторки, я ощущал, как
легкое, игривое чувство счастливой невесомости, посетившее меня нынче ночью,
вытесняется свинцовой тяжестью.
Арне за завтраком был молчалив и сейчас глядел в море, мрачный, как
грозовая туча. Тяжелое похмелье? Возможно, неприятные воспоминания о
вчерашней сцене травили ему душу, а может быть, он заметил, что между мною и
Моникой что-то произошло? Он ни словечком не намекнул на что-то подобное. Во
всяком случае, я теперь был готов отвечать перед ним за свое "падение", даже
если это и положит конец нашей дружбе. Жизнь, в конце концов, заявляет свои
права: я не бесплотный "друг", не скопец, я мужчина, и теперь между нами
стояла Моника.
Моника, надо сказать, прекрасно владела собой. Вот они, преимущества
воспитания... Она как бы снова надела маску прохладной, чопорной, уверенной
доброжелательности. Она спокойно сидела у борта лодки, подставляя лицо
морским брызгам, бок о бок с Арне, но была далеко - как русалка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58