В толпе раздался крик:
– Перевернутая пентаграмма!
Какой-то монах показывал на нее пальцем. Он был одет в черно-белую рясу доминиканцев.
– Это знак лукавого! Она отмечена дьяволом! Хватайте ее!
На сей раз Анн решился вмешаться. Он подбежал к Лилит и крепко схватил за руки.
– Это правда. Ее зовут Лилит. Она вместе с мужем приговорена к смерти Дижонским парламентом за колдовство и убийство.
Доминиканец кивнул.
– Я судья святой Инквизиции. Этот знак – явное доказательство. Я требую, чтобы эта женщина была сожжена вместе с трупом ее мужа!
Поднялась суматоха, во время которой Лилит держалась отстраненно и надменно, словно безразличная к собственной участи. Подоспели солдаты, чтобы схватить ее. Другие священнослужители высказались в том же смысле, что и доминиканец.
Сжечь Лилит должны были завтра на заре вместе с трупом Адама, на Еврейском островке, у оконечности острова Сите, где традиционно производились казни этого рода…
Анн еще довольно долго очищал квартал от неприятеля. Следовало выкурить англичан и их приспешников, засевших в домах…
Вечером молодой рыцарь побежал к приюту Отель-Дье – повидать Филиппа. Тому стало гораздо хуже. Весь горячий, юноша метался и бормотал что-то невнятное.
– Возмездие свершилось, Мышонок! Адам мертв, а Лилит завтра сожгут на Еврейском острове. Слышишь меня? Ты понял?
Мышонок бросил на него короткий взгляд. Было ли это одобрением? И если ему вскоре предстоит расстаться с жизнью, то утешит ли его мысль, что он отомщен? Анн не мог сказать наверняка.
Он предпочел не утомлять больного расспросами. Выйдя из приюта, Анн пошел через площадь, чтобы немного передохнуть в доме Вивре…
Рано утром он оседлал Безотрадного и двинулся по пустынным улицам. Бросил взгляд на спящий приют Отель-Дье, подумав о Мышонке, и продолжил путь. Вскоре уже Анн достиг оконечности острова Сите. Оттуда по мосткам можно было перебраться на Еврейский остров. Он спешился и перешел на другой берег.
Сооружение костра шло полным ходом. При свете больших факелов – поскольку день еще не занялся – вокруг столба наваливали вязанки хвороста. На столбе висел сверху герб Сомбреномов – деревянный щит, раскроенный на «песок и пасти». Проклятому гербу предстояло сгореть вместе с владельцами.
Лилит сидела в деревянной клетке под охраной двух солдат. При виде Анна она словно с цепи сорвалась. Обрушила на него поток брани и проклятий, в бешенстве сотрясая прутья клетки. Казалось, это бушует лютый зверь. Рядом лежало одеревеневшее тело Адама, избавленное от доспехов.
Анн вздрогнул. И вовсе не из-за свежести предрассветного часа. Было что-то торжественное в страшной каре, постигшей столь великих злодеев. Анн ошибался накануне, когда хотел пощадить Лилит только потому, что она женщина. Как будто зло не может обитать в женском сердце…
В некотором смысле Адам тоже был ее жертвой. И Анн пожалел своего погибшего врага, в котором текла та же кровь, что и в нем самом. Если бы не Лилит, быть может, черный рыцарь не был бы таким черным…
Послышалось пение, вызвавшее новые бешеные вопли осужденной. Через Сену по мосткам переходил давешний доминиканец в сопровождении двух священников, один из которых нес распятие на длинном древке. В то же время ниже по течению реки, со стороны Лувра появились розовые отблески зари. Настала пора приступать к казни.
Лилит бесцеремонно вытащили из клетки и привязали к столбу. Сомбреномы, быть может, были извергами, но одно достоинство у них было не отнять: мужество. Лилит поносила священников и самого Бога, плевала на распятие, бросала небу сатанинские угрозы. В конце концов, монахи отступили в ужасе. Как и в Эдене, когда она чуть не погибла в пламени костра, Лилит, даже связанная, внушила страх.
Труп Адама положили к ее ногам. Приблизился палач с факелом в руке. Его глаза были обращены на восток, на самую высокую башню Лувра: когда появится первый луч солнца, он подожжет хворост. Потянулись минуты ожидания. Все молчали, только Лилит упрямо взывала к дьяволу. Священники отказались молиться за нее… И вот тогда Анн услышал плеск у себя за спиной: к берегу причалила лодка.
Молодой человек застыл, потрясенный: из лодки вылезал Мышонок! Ценой нечеловеческого усилия юноше удалось встать. Опираясь на две палки, которые служили ему костылями, Мышонок заковылял к костру. Его подвижное лицо кривилось от боли.
Как раз в этот момент появилось долгожданное солнце, и Лилит тоже заметила Мышонка. Она громко вскрикнула:
– Филипп!
Не обращая на нее внимания, Мышонок добрался до костра и тронул рукой тело Адама. Отступил.
– Да, этот уж точно в аду… Теперь твой черед, ведьма!
Неловко подскакивая на своих импровизированных костылях, Мышонок выхватил факел из руки палача. Тот даже не пошевелился.
– Дай. Это мое дело.
Лилит испустила вопль ужаса:
– Филипп, неужели ты?.. Филипп, я же твоя мать!
– Ты мне не мать. Ты ведьма и убийца.
– Филипп, умоляю! Я люблю тебя, Филипп!
Казалось, Мышонок не слышит. Он поднес факел к костру. Поднялись первые языки огня.
– Мою мать звали Олимпой… Вот как звали мою мать.
Лилит заметалась в цепях. Она готовилась умереть гордо, но теперь ее охватило жесточайшее отчаяние. Она умоляла, взывая всем своим существом:
– Филипп, прости меня!.. Скажи хотя бы, что ты меня прощаешь!
– Сдохни, гнусная ведьма. Сдохни непрошеной, без молитв, сдохни в муках!.. Мать моя, смотри! Я отомстил за тебя. Смотри же, как горит эта сука!
– Филипп!
Вопль Лилит был столь ужасен, что присутствовавшие содрогнулись. Казалось, крик, исторгнутый из груди ведьмы, слышат даже на другом конце Парижа…
Анн, который прежде стоял не шелохнувшись, подбежал к Мышонку и подхватил его на руки. Юноша прижался к нему и зашелся в рыданиях. А жуткое зрелище продолжалось.
В студеный воздух парижского утра взметнулось ревущее пламя. Лилит оглашала окрестности страшными воплями. Кричали от боли разом и душа, и тело умирающей. Нечасто живое существо постигал столь жестокий конец.
Вскоре запах паленой плоти стал нестерпим и все заволокло едким черным дымом. Это длилось долго, очень долго… Наконец, пламя добралось до столба, и щит с гербом вспыхнул.
Мышонок, смотревший на казнь расширенными, безумными глазами, высвободился из объятий Анна. Опять взял костыли и, собрав все силы, чтобы не потерять сознания, проковылял к костру. Он взял по пригоршне горячего пепла – от останков Адама и от останков Лилит. Не обращая внимания на обожженные ладони, доковылял до берега Сены и бросил прах убийц в воду.
Потом упал на землю и больше не шевелился.
Глава 18
HODIE MIHI
В середине 1436 года, приближаясь к своим девяносто девяти годам, Франсуа де Вивре почти не изменился.
Его белоснежные волосы, красивой волной ниспадающие на шею, оставались густыми и шелковистыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166