Но Виргилио д'Орта был слишком ему признателен, чтобы сердиться, и продолжил работу один.
На самом деле Анн смотрел только на небо. Он находил небосклон безнадежно ясным. Чего ждет солнце, почему все не закатывается? Разве можно так медленно ползти по своему дневному пути? Наконец, свет, лившийся сквозь частый переплет окон, порозовел, и Виргилио зажег свечи, чтобы продолжить труды в сумерках. Анну пришлось все же прождать еще целую бесконечность – час, быть может, – прежде чем хозяин отложил рукопись и скребок и заявил:
– Синьора Теодора, должно быть, уже заждалась. Пойдемте ужинать. Я умираю от голода!
Синьора Теодора действительно уже находилась в большом зале, неподвижно застыв, словно из озорства, среди статуй. На ней по-прежнему было ее серое платье паломницы, но ни одна королева, с тех пор как появились на свете королевы, не носила своих одежд с большим изяществом.
Они уселись за стол, хозяин и гости друг против друга. Люстры ярко их освещали. Быть может, в тот вечер у Анна на тарелке побывали самые редкие яства, а в кубке – самые хмельные вина; быть может, Виргилио д'Орта вел тогда самые глубокие и мудрые речи. Этого Анн так и не узнал. Он насыщался, глядя на губы Теодоры, он пьянел от взора Теодоры и знал, что с нею происходило то же самое. Разделявший их зеленый стол был короче дыхания. Они уже перенеслись на свой остров, и мир вокруг них казался лишь плеском волн…
Виргилио д'Орта встал. Они оба вздрогнули.
– Уже поздно. Я велю приготовить вам галеру.
Анн отрицательно покачал головой.
– Мы бы предпочли вернуться одни. Нет ли у вас просто лодки?
Хозяин улыбнулся.
– Конечно! Какой же я глупец. Моя свадебная лодка, на которой я отвозил мою жену на остров, в Кастеллино.
Он пошел первым, они следом. Кто бы мог описать сладость этой ночи? Но она отозвалось болью в сердце Анна. Он понял, что с этого мгновения начинается «украденное лето» и что дни его сочтены для них. Отныне время становилось их врагом и неизбежно будет победителем…
Анн отогнал мысль о будущем, чтобы вернуться к настоящему.
Хозяин показал им лодку. На ней имелись два серебряных фонаря, один на носу, другой на корме. Слуги вставили туда свечи, и суденышко осветилось мягким белым светом. Они сели по местам. Анн взмахнул веслами.
Виргилио д'Орта не смог утаить волнения.
– Будьте счастливы, дети мои! Felici come noi un tempo!
Анн продолжал медленно грести. Фонари освещали их обоих. Он смотрел на Теодору, неподвижно сидящую на корме, она смотрела на него. Все вокруг них было черно, свет плескал только на них, а остального мира не существовало.
Анн понял: даже если ему суждено прожить сто лет, как прадеду, никогда уже он не познает подобного мгновения. Ему захотелось, чтобы остров оказался дальше, чем Иерусалим, чтобы пришлось грести еще две сотни лет, прежде чем они с Теодорой достигнут берега и счастья.
Он бросил весла. Какое-то время они оба слышали, как лодка продолжает скользить в черной воде. А потом – ничего. Они посмотрели друг на друга. Анн сказал ей нежно:
– Теодора, дар Божий.
Она улыбнулась в ответ.
Где-то совсем рядом послышался быстрый, легкий всплеск: рыба! Повсюду вокруг была жизнь, невидимая, но явственно ощутимая. У Анна крепло чувство, что все твари и растения любят их и завидуют им.
Донесся голос Теодоры:
– Любимый, летние ночи коротки.
Он снова взялся за весла. Легкий толчок суденышка о причал заставил его вздрогнуть. Он обернулся и увидел при свете фонарей ждавшую их башню Кастеллино. В полумраке ему почудилось, что это одна из башен Куссона, а там – окно его комнаты. Но Теодора находилась не в далеких лесах, за стенами и рвами, Теодора ждала рядом, готовая войти туда вместе с ним.
Анн покачал головой:
– Не могу поверить.
– Это так трудно?
– Слишком прекрасно, слишком…
Теодора ступила на пристань. Он был так смущен, что забыл сойти первым и подать ей руку. Анн догнал ее и пошел рядом.
Серые глаза взглянули на него.
– Не сомневайтесь в вашем счастье. Я – Теодора, «волчья дама», былая хозяйка Куссона, та, кого вы призывали в ваших мечтах. Но поверьте, ваше счастье – ничто в сравнении с моим.
– Теодора!
– Да, повторяйте мое имя, твердите его с любовью. Вы единственный, кто произносил его так. Единственный за века…
В ту ночь Анн пожал плоды двухсот лет любви. Волна, бросившая его к Теодоре, накатила из такой дали, что захлестнула его целиком. И соприкосновение с этим сверхъестественным созданием чуть не сокрушило его бренную, телесную оболочку. Ему казалось, что после первых объятий от него останется один лишь пепел. Но его это не страшило, а впрочем, ничего подобного и не произошло.
Никогда еще в башне Кастеллино не пылала такая страсть. Будучи островом на острове, она стала самым укромным местом на свете. Там супруги познали и бури, и мгновения затишья, казавшиеся вечными. И говорили, и молчали веками, но ведомо им было и то, что это не имеет никакого значения: ведь в каждом из своих слов и в каждом молчании они любили друг друга.
И время текло, а волшебство не рассеивалось ни на миг… Украденное лето не походило на обычную жизнь человека, потому что от начала и до конца оставалось двояким. Существовали два совершенно отдельных времени: ночь и день; два места, меж которыми не было ничего общего: башня Кастеллино – и все остальное; и две женщины, лишь внешне похожие друг на друга: Теодора, ставшая, наконец, сама собой – в башне, и Теодора в обличье Альеноры – за ее стенами.
У возлюбленных, однако, имелся четкий распорядок, так что со стороны могло показаться, что в их жизни нет никакой тайны. Утром они покидали остров и переправлялись в замок. Анн присоединялся к Виргилио д'Орте в библиотеке, а Теодора отправлялась в конюшню, садилась на Безотрадного и объезжала окрестности. Они встречались за обедом, в обществе хозяина. Тот безумно обрадовался, когда синьор Анн сообщил, что вместо нескольких дней подарит ему целое лето совместных трудов, и чествовал своих гостей по-королевски.
Вторая половина дня всецело принадлежала им. Они проводили ее в прогулках вплоть до вечера. А ночью, после ужина, вновь уплывали на остров. Именно там, в кругу белого света посреди черной воды, наступал самый прекрасный миг. Оба предвкушали ожидавшее их счастье, но не говорили об этом.
Они пожелали сохранить свои паломнические одеяния. Виргилио д'Орте они объяснили это смирением, но слукавили: истрепанный наряд был им так дорог потому, что именно в нем они полюбили друг друга. Анн вообще не хотел, чтобы Теодора когда-нибудь сменила на новое свое старенькое серое шерстяное платье, лоскут от которого он даже во время объятий не снимал с шеи.
Лето выдалось очень жаркое. Чтобы освежиться, они постоянно купались в озере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
На самом деле Анн смотрел только на небо. Он находил небосклон безнадежно ясным. Чего ждет солнце, почему все не закатывается? Разве можно так медленно ползти по своему дневному пути? Наконец, свет, лившийся сквозь частый переплет окон, порозовел, и Виргилио зажег свечи, чтобы продолжить труды в сумерках. Анну пришлось все же прождать еще целую бесконечность – час, быть может, – прежде чем хозяин отложил рукопись и скребок и заявил:
– Синьора Теодора, должно быть, уже заждалась. Пойдемте ужинать. Я умираю от голода!
Синьора Теодора действительно уже находилась в большом зале, неподвижно застыв, словно из озорства, среди статуй. На ней по-прежнему было ее серое платье паломницы, но ни одна королева, с тех пор как появились на свете королевы, не носила своих одежд с большим изяществом.
Они уселись за стол, хозяин и гости друг против друга. Люстры ярко их освещали. Быть может, в тот вечер у Анна на тарелке побывали самые редкие яства, а в кубке – самые хмельные вина; быть может, Виргилио д'Орта вел тогда самые глубокие и мудрые речи. Этого Анн так и не узнал. Он насыщался, глядя на губы Теодоры, он пьянел от взора Теодоры и знал, что с нею происходило то же самое. Разделявший их зеленый стол был короче дыхания. Они уже перенеслись на свой остров, и мир вокруг них казался лишь плеском волн…
Виргилио д'Орта встал. Они оба вздрогнули.
– Уже поздно. Я велю приготовить вам галеру.
Анн отрицательно покачал головой.
– Мы бы предпочли вернуться одни. Нет ли у вас просто лодки?
Хозяин улыбнулся.
– Конечно! Какой же я глупец. Моя свадебная лодка, на которой я отвозил мою жену на остров, в Кастеллино.
Он пошел первым, они следом. Кто бы мог описать сладость этой ночи? Но она отозвалось болью в сердце Анна. Он понял, что с этого мгновения начинается «украденное лето» и что дни его сочтены для них. Отныне время становилось их врагом и неизбежно будет победителем…
Анн отогнал мысль о будущем, чтобы вернуться к настоящему.
Хозяин показал им лодку. На ней имелись два серебряных фонаря, один на носу, другой на корме. Слуги вставили туда свечи, и суденышко осветилось мягким белым светом. Они сели по местам. Анн взмахнул веслами.
Виргилио д'Орта не смог утаить волнения.
– Будьте счастливы, дети мои! Felici come noi un tempo!
Анн продолжал медленно грести. Фонари освещали их обоих. Он смотрел на Теодору, неподвижно сидящую на корме, она смотрела на него. Все вокруг них было черно, свет плескал только на них, а остального мира не существовало.
Анн понял: даже если ему суждено прожить сто лет, как прадеду, никогда уже он не познает подобного мгновения. Ему захотелось, чтобы остров оказался дальше, чем Иерусалим, чтобы пришлось грести еще две сотни лет, прежде чем они с Теодорой достигнут берега и счастья.
Он бросил весла. Какое-то время они оба слышали, как лодка продолжает скользить в черной воде. А потом – ничего. Они посмотрели друг на друга. Анн сказал ей нежно:
– Теодора, дар Божий.
Она улыбнулась в ответ.
Где-то совсем рядом послышался быстрый, легкий всплеск: рыба! Повсюду вокруг была жизнь, невидимая, но явственно ощутимая. У Анна крепло чувство, что все твари и растения любят их и завидуют им.
Донесся голос Теодоры:
– Любимый, летние ночи коротки.
Он снова взялся за весла. Легкий толчок суденышка о причал заставил его вздрогнуть. Он обернулся и увидел при свете фонарей ждавшую их башню Кастеллино. В полумраке ему почудилось, что это одна из башен Куссона, а там – окно его комнаты. Но Теодора находилась не в далеких лесах, за стенами и рвами, Теодора ждала рядом, готовая войти туда вместе с ним.
Анн покачал головой:
– Не могу поверить.
– Это так трудно?
– Слишком прекрасно, слишком…
Теодора ступила на пристань. Он был так смущен, что забыл сойти первым и подать ей руку. Анн догнал ее и пошел рядом.
Серые глаза взглянули на него.
– Не сомневайтесь в вашем счастье. Я – Теодора, «волчья дама», былая хозяйка Куссона, та, кого вы призывали в ваших мечтах. Но поверьте, ваше счастье – ничто в сравнении с моим.
– Теодора!
– Да, повторяйте мое имя, твердите его с любовью. Вы единственный, кто произносил его так. Единственный за века…
В ту ночь Анн пожал плоды двухсот лет любви. Волна, бросившая его к Теодоре, накатила из такой дали, что захлестнула его целиком. И соприкосновение с этим сверхъестественным созданием чуть не сокрушило его бренную, телесную оболочку. Ему казалось, что после первых объятий от него останется один лишь пепел. Но его это не страшило, а впрочем, ничего подобного и не произошло.
Никогда еще в башне Кастеллино не пылала такая страсть. Будучи островом на острове, она стала самым укромным местом на свете. Там супруги познали и бури, и мгновения затишья, казавшиеся вечными. И говорили, и молчали веками, но ведомо им было и то, что это не имеет никакого значения: ведь в каждом из своих слов и в каждом молчании они любили друг друга.
И время текло, а волшебство не рассеивалось ни на миг… Украденное лето не походило на обычную жизнь человека, потому что от начала и до конца оставалось двояким. Существовали два совершенно отдельных времени: ночь и день; два места, меж которыми не было ничего общего: башня Кастеллино – и все остальное; и две женщины, лишь внешне похожие друг на друга: Теодора, ставшая, наконец, сама собой – в башне, и Теодора в обличье Альеноры – за ее стенами.
У возлюбленных, однако, имелся четкий распорядок, так что со стороны могло показаться, что в их жизни нет никакой тайны. Утром они покидали остров и переправлялись в замок. Анн присоединялся к Виргилио д'Орте в библиотеке, а Теодора отправлялась в конюшню, садилась на Безотрадного и объезжала окрестности. Они встречались за обедом, в обществе хозяина. Тот безумно обрадовался, когда синьор Анн сообщил, что вместо нескольких дней подарит ему целое лето совместных трудов, и чествовал своих гостей по-королевски.
Вторая половина дня всецело принадлежала им. Они проводили ее в прогулках вплоть до вечера. А ночью, после ужина, вновь уплывали на остров. Именно там, в кругу белого света посреди черной воды, наступал самый прекрасный миг. Оба предвкушали ожидавшее их счастье, но не говорили об этом.
Они пожелали сохранить свои паломнические одеяния. Виргилио д'Орте они объяснили это смирением, но слукавили: истрепанный наряд был им так дорог потому, что именно в нем они полюбили друг друга. Анн вообще не хотел, чтобы Теодора когда-нибудь сменила на новое свое старенькое серое шерстяное платье, лоскут от которого он даже во время объятий не снимал с шеи.
Лето выдалось очень жаркое. Чтобы освежиться, они постоянно купались в озере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166