Второй, Жак Першьель, высокий, очень худой брюнет, занимался делом еще более опасным: будучи солдатом, старался найти сообщников в парижском гарнизоне. Наконец, третий, Жансьен Пиду, краснолицый жизнерадостный толстяк, был не кто иной, как сам хозяин «Старой науки».
Сидуан Флорантен уселся среди них. Собственно, священник не являлся главой заговора: их общий вожак, монах-кармелит Пьер Далле, был избран на эту роль другими кармелитами. Пьер Далле поддерживал особенно тесные отношения с шотландцами, яростными врагами англичан. Небольшой их отряд под видом торговцев уже готовился войти в Париж. Под началом у Пьера Далле состояли также видные горожане столицы: Жан Савен, прокурор Шатле, Жан де ла Шапель, аудитор Счетной палаты.
Заговор Пьера Далле пока еще только зрел, и тайные мятежники даже не подозревали, что Интеллидженс сервис уже взяла их под наблюдение. Сейчас они ставили перед собой только одну задачу, которую полагали наиболее срочной: раздобыть деньги. Средств жестоко не хватало. Ибо вербовать сторонников было недостаточно; требовалось также покупать их.
Об этом и совещался Сидуан Флорантен со своими сообщниками, потея, как и они, рядом с насаженной на вертела птицей. Студент и солдат, оба принадлежавшие к кругам безденежным, ничего предложить не могли. Жансьен Пиду не щадил сил, чтобы устроить сбор пожертвований среди надежных кабатчиков, но и он заметил с пессимистической гримасой:
– Беда в том, что те, у кого есть денежки, – на стороне англичан!
Выслушав всех, Сидуан Флорантен призвал не терять надежды и довериться провидению, а потом расстался с товарищами и направился в свой приход. Им нельзя было подолгу оставаться вместе. Они знали, что Париж кишит английскими шпионами…
Ему предстояло проделать немалый путь. Его церковь располагалась на севере столицы, в квартале, пользующемся самой дурной славой, между Двором Чудес – самым большим разбойничьим притоном Франции – и обителью Дочерей Божьих – приютом кающихся блудниц, бывших проституток.
Уже пятнадцать лет Сидуан Флорантен состоял священником прихода Сен-Совер. Он был выходцем из лучшей парижской буржуазии. Этот многообещающий молодой человек мог бы сколотить состояние, занявшись коммерцией, или занимать высокие муниципальные должности, но он не посмел противиться Божьему зову. Едва закончив учебу и дав обеты бедности, целомудрия и послушания, чтобы решительнее порвать со средой, из которой вышел, Сидуан попросил у своего епископа этот заброшенный приход – и получил его.
Он сразу же стал образцом беспрестанного самопожертвования, снискав всеобщее восхищение. Его достоинства сделались известны в епископской резиденции. Казалось, завидная церковная карьера была ему обеспечена – но Сидуан Флорантен отказывался от любых блестящих предложений. Он хотел одного: оставаться рядом со своими бедняками, отверженными, преступниками.
Однако впервые в жизни вот уже некоторое время кюре Сен-Совер обделял паству вниманием.
Сидуан Флорантен всегда был инстинктивно враждебен к англичанам, но после появления Девственницы его позиция сделалась совершенно непримиримой. Ему казалось, что божественные голоса, диктовавшие Жанне ее поступки, обращены также и к нему. Через эту героиню Бог повелевал воительствовать всей Церкви.
И кюре Сен-Совер не был единственным, кто так считал: среди парижского населения именно духовенство больше всего благоволило к французской партии.
Так что Сидуан Флорантен вступил в войну. Ибо он вел именно войну, хоть действовал и не оружием. Он был человеком цельным, великодушным, пламенным, презирающим опасности, и потому сражался на собственный лад.
Прибыв в свой приход, Сидуан Флорантен не стал входить в церковь, а миновал еще несколько улиц и вышел к большой грязной площади, прозванной Двором Чудес. Он знал, где искать Рено Сент-Обена. Все свои дни тот проводил именно там.
Рено Сент-Обену было чуть больше четырнадцати лет. 1 марта 1415 года, в День святого Обена, священнику церкви Сен-Совер принесли новорожденного по имени Рено; фамилию младенцу дали в честь календарного святого. Обстоятельства, окружавшие это событие, были совершенно необычны и заставили кюре привязаться к ребенку до такой степени, что он воспитал подкидыша, словно собственного сына. Впрочем, в квартале Сен-Совер каждый был убежден, что на самом деле Рено и есть его природный сын, которого священник прижил с какой-то прихожанкой…
Сидуан не опровергал эти слухи, ибо истина – по крайней мере, то, что он почитал за таковую, – была гораздо более удивительной. Кюре никогда не разговаривал об этом с ребенком. Быть может, когда-нибудь, если сочтет необходимым, расскажет…
Рено Сент-Обен действительно околачивался на Дворе Чудес. Сен-соверский кюре заметил его издалека и направился к сыну, с трудом прокладывая себе путь. Имелись в Париже места неприглядные, нетрудно там сыскать и бедные, но это место было поистине гнусным. Оно представляло собой какое-то человеческое – или, точнее сказать, даже нечеловеческое – кишение. Тут находили последнее прибежище те, кого больше нигде в городе не желали терпеть, те, кто был слишком безумен, слишком грязен, слишком безобразен или слишком опасен. Там толкались, кричали, убивали друг друга, просто умирали, совокуплялись.
И среди всех этих чудищ затесался ангел. Рено Сент-Обен был красивейшим подростком: русоволосый, кудрявый, голубоглазый, белозубый. И до сих пор никто его тут не обидел, не оттолкнул. Он был принят всеми.
«Священников сынок», как его прозвали, не делал ничего необычного. Не молился, не проповедовал. Просто был там, и все. Выслушивал безумцев, улыбался умирающим, сидел рядом с убийцами. В конце концов, к нему все привыкли. Разве «священников сынок» не станет, в свою очередь, их священником?
Действуя где голосом, где жестом, а кое-где даже кулаком, Сидуан Флорантен, наконец, пробрался к Рено. Кюре тоже считался своим на Дворе Чудес. Священник прихода Сен-Совер представлял тут единственную власть, которой побаивались все, даже самые закоренелые преступники. Власть, которая, в сущности, была им необходима: власть Бога.
Завидев священника, Рено Сент-Обен улыбнулся.
– Вы искали меня, отец мой?
Он как-то по-особому произносил «отец мой», вкладывая в эти слова нежность и волнение. Несомненно, мальчик тоже уверен в том, что является сыном кюре, – и счастлив этим.
– Я иду к Дочерям Божьим. Ты мне нужен в церкви.
– Хорошо, отец мой.
И они тронулись в путь. По дороге Флорантен Сидуан хотел предостеречь своего юного воспитанника. Он знал, что тот такой же патриот, как и он сам.
– Ни с кем не говори о том, как ты относишься к войне. И даже не упоминай имени Девственницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
Сидуан Флорантен уселся среди них. Собственно, священник не являлся главой заговора: их общий вожак, монах-кармелит Пьер Далле, был избран на эту роль другими кармелитами. Пьер Далле поддерживал особенно тесные отношения с шотландцами, яростными врагами англичан. Небольшой их отряд под видом торговцев уже готовился войти в Париж. Под началом у Пьера Далле состояли также видные горожане столицы: Жан Савен, прокурор Шатле, Жан де ла Шапель, аудитор Счетной палаты.
Заговор Пьера Далле пока еще только зрел, и тайные мятежники даже не подозревали, что Интеллидженс сервис уже взяла их под наблюдение. Сейчас они ставили перед собой только одну задачу, которую полагали наиболее срочной: раздобыть деньги. Средств жестоко не хватало. Ибо вербовать сторонников было недостаточно; требовалось также покупать их.
Об этом и совещался Сидуан Флорантен со своими сообщниками, потея, как и они, рядом с насаженной на вертела птицей. Студент и солдат, оба принадлежавшие к кругам безденежным, ничего предложить не могли. Жансьен Пиду не щадил сил, чтобы устроить сбор пожертвований среди надежных кабатчиков, но и он заметил с пессимистической гримасой:
– Беда в том, что те, у кого есть денежки, – на стороне англичан!
Выслушав всех, Сидуан Флорантен призвал не терять надежды и довериться провидению, а потом расстался с товарищами и направился в свой приход. Им нельзя было подолгу оставаться вместе. Они знали, что Париж кишит английскими шпионами…
Ему предстояло проделать немалый путь. Его церковь располагалась на севере столицы, в квартале, пользующемся самой дурной славой, между Двором Чудес – самым большим разбойничьим притоном Франции – и обителью Дочерей Божьих – приютом кающихся блудниц, бывших проституток.
Уже пятнадцать лет Сидуан Флорантен состоял священником прихода Сен-Совер. Он был выходцем из лучшей парижской буржуазии. Этот многообещающий молодой человек мог бы сколотить состояние, занявшись коммерцией, или занимать высокие муниципальные должности, но он не посмел противиться Божьему зову. Едва закончив учебу и дав обеты бедности, целомудрия и послушания, чтобы решительнее порвать со средой, из которой вышел, Сидуан попросил у своего епископа этот заброшенный приход – и получил его.
Он сразу же стал образцом беспрестанного самопожертвования, снискав всеобщее восхищение. Его достоинства сделались известны в епископской резиденции. Казалось, завидная церковная карьера была ему обеспечена – но Сидуан Флорантен отказывался от любых блестящих предложений. Он хотел одного: оставаться рядом со своими бедняками, отверженными, преступниками.
Однако впервые в жизни вот уже некоторое время кюре Сен-Совер обделял паству вниманием.
Сидуан Флорантен всегда был инстинктивно враждебен к англичанам, но после появления Девственницы его позиция сделалась совершенно непримиримой. Ему казалось, что божественные голоса, диктовавшие Жанне ее поступки, обращены также и к нему. Через эту героиню Бог повелевал воительствовать всей Церкви.
И кюре Сен-Совер не был единственным, кто так считал: среди парижского населения именно духовенство больше всего благоволило к французской партии.
Так что Сидуан Флорантен вступил в войну. Ибо он вел именно войну, хоть действовал и не оружием. Он был человеком цельным, великодушным, пламенным, презирающим опасности, и потому сражался на собственный лад.
Прибыв в свой приход, Сидуан Флорантен не стал входить в церковь, а миновал еще несколько улиц и вышел к большой грязной площади, прозванной Двором Чудес. Он знал, где искать Рено Сент-Обена. Все свои дни тот проводил именно там.
Рено Сент-Обену было чуть больше четырнадцати лет. 1 марта 1415 года, в День святого Обена, священнику церкви Сен-Совер принесли новорожденного по имени Рено; фамилию младенцу дали в честь календарного святого. Обстоятельства, окружавшие это событие, были совершенно необычны и заставили кюре привязаться к ребенку до такой степени, что он воспитал подкидыша, словно собственного сына. Впрочем, в квартале Сен-Совер каждый был убежден, что на самом деле Рено и есть его природный сын, которого священник прижил с какой-то прихожанкой…
Сидуан не опровергал эти слухи, ибо истина – по крайней мере, то, что он почитал за таковую, – была гораздо более удивительной. Кюре никогда не разговаривал об этом с ребенком. Быть может, когда-нибудь, если сочтет необходимым, расскажет…
Рено Сент-Обен действительно околачивался на Дворе Чудес. Сен-соверский кюре заметил его издалека и направился к сыну, с трудом прокладывая себе путь. Имелись в Париже места неприглядные, нетрудно там сыскать и бедные, но это место было поистине гнусным. Оно представляло собой какое-то человеческое – или, точнее сказать, даже нечеловеческое – кишение. Тут находили последнее прибежище те, кого больше нигде в городе не желали терпеть, те, кто был слишком безумен, слишком грязен, слишком безобразен или слишком опасен. Там толкались, кричали, убивали друг друга, просто умирали, совокуплялись.
И среди всех этих чудищ затесался ангел. Рено Сент-Обен был красивейшим подростком: русоволосый, кудрявый, голубоглазый, белозубый. И до сих пор никто его тут не обидел, не оттолкнул. Он был принят всеми.
«Священников сынок», как его прозвали, не делал ничего необычного. Не молился, не проповедовал. Просто был там, и все. Выслушивал безумцев, улыбался умирающим, сидел рядом с убийцами. В конце концов, к нему все привыкли. Разве «священников сынок» не станет, в свою очередь, их священником?
Действуя где голосом, где жестом, а кое-где даже кулаком, Сидуан Флорантен, наконец, пробрался к Рено. Кюре тоже считался своим на Дворе Чудес. Священник прихода Сен-Совер представлял тут единственную власть, которой побаивались все, даже самые закоренелые преступники. Власть, которая, в сущности, была им необходима: власть Бога.
Завидев священника, Рено Сент-Обен улыбнулся.
– Вы искали меня, отец мой?
Он как-то по-особому произносил «отец мой», вкладывая в эти слова нежность и волнение. Несомненно, мальчик тоже уверен в том, что является сыном кюре, – и счастлив этим.
– Я иду к Дочерям Божьим. Ты мне нужен в церкви.
– Хорошо, отец мой.
И они тронулись в путь. По дороге Флорантен Сидуан хотел предостеречь своего юного воспитанника. Он знал, что тот такой же патриот, как и он сам.
– Ни с кем не говори о том, как ты относишься к войне. И даже не упоминай имени Девственницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166