В комнату бодро вошёл тот же толстяк, у него было круглое, не по росту большое лицо и маленькие светлые усики. В руках он держал листок, который Роу заполнил внизу.
— Значит, вы и есть тот самый мистер Роу? — строго спросил он. — Слава богу, вы наконец пришли. — Он нажал звонок, и в дверях появился сержант в форме: — Бивис дежурит? Попросите его сюда.
Он сел, скрестил пухлые ляжки и стал разглядывать свои ногти. Руки у него были холёные; он разглядывал их с разных сторон и, казалось, был обеспокоен заусеницей на левом большом пальце. И при этом молчал, явно не желая разговаривать без свидетелей. Потом в комнату вошёл рослый человек в костюме из магазина готового платья с блокнотом и карандашом в руках и занял третий стул. У него были громадные уши, торчавшие перпендикулярно черепу, и какое-то странное выражение бессловесной подавленности, словно он чувствовал себя слоном, попавшим в посудную лавку. Когда он неуклюжими пальцами нажимал карандашом на бумагу, казалось, либо карандашу, либо бумаге пришёл конец и что сам он боится за их судьбу.
— Так вот, — начал франтоватый толстяк, припрятав до поры до времени свои ногти под пухлые ляжки, — значит, вы, мистер Роу, пришли к нам по собственной воле и хотите дать показания?
— Я увидел фотографию в газете.
— Мы просили вас явиться несколько месяцев назад.
— Я узнал об этом только вчера вечером.
— Видно, вы жили где-то в глуши.
— Я был в санатории, понимаете?
После каждой его фразы начинал скрипеть карандаш, превращая отдельные слова в стройный, последовательный рассказ.
— В каком санатории?
— Его содержит доктор Форестер. — Он назвал ближайшую железнодорожную станцию. Названия места он не знал. — По-видимому, был налёт, — объяснил он, пощупав шрам на лбу, — и я потерял память. Очнулся я уже там и ничего не знал, кроме отрывочных воспоминаний детства. Они мне сказали, что меня зовут Ричард
Дигби. Сначала я даже не узнал себя на фотографии. Видите, борода…
— А теперь, надеюсь, к вам вернулась память? — резко спросил толстяк с едва заметным оттенком иронии.
— Кое-что припоминаю, но не очень много.
— Весьма удобный вид памяти.
— Я стараюсь рассказать вам все, что знаю, — воскликнул Роу, вспыхнув от гнева. — Разве по английским законам человек не считается невиновным, пока не доказана его вина? Я готов сообщить об убийстве все, что помню, но я никого не убивал.
Толстяк заулыбался. Он вытащил из-под себя обе руки, поглядел на ногти и спрятал руки обратно.
— Интересно, — сказал он. — Вот вы упомянули об убийстве, а я ведь ничего о нем не говорил, да и в газетах пока ни слова не было сказано ни о каком убийстве.
— Не понимаю.
— Игру мы ведём честную. А ну-ка, Бивис, прочтите его показания.
Бивис покраснел, как великовозрастный школьник, читающий у аналоя Второзаконие:
— «Я, Артур Роу, по собственной воле даю следующие показания. Вчера вечером, когда увидел в газете свою фотографию, я впервые узнал, что полиция желает снять с меня допрос. Последние четыре месяца, страдая от потери памяти, вызванной травмой при воздушном налёте, я находился в санатории, который содержит доктор Форестер. Память у меня восстановилась не полностью, но 'я желаю сообщить все, что знаю по поводу убийства…»
Полицейский прервал Бивиса:
— Все точно, не так ли?
— По-моему, да.
— Вам будет в дальнейшем предложено подписать ваши показания. А теперь назовите имя убитого.
— Не помню.
— Понятно. Кто вам сказал, что мы желаем вас допросить по поводу убийства?
— Доктор Форестер.
Ответ без запинки, видимо, удивил полицейского. Даже Бивис помешкал, прежде чем нажать карандашом на листок бумаги.
— Вам это сказал доктор Форестер?
— Да.
— Откуда он знал?
— Наверно, прочёл в газете.
— Мы ни разу не упомянули об убийстве в газете. Роу устало подпёр рукой подбородок. В голове у него
снова зашевелился тяжёлый сгусток ассоциаций.
— Может быть… — Пугающее воспоминание зародилось, оформилось, исчезло: — Не знаю.
Ему показалось, будто полицейский стал разговаривать с ним чуточку приветливей.
— Расскажите нам, что вы помните. В любом порядке.
— Да уж порядка не ждите. Сначала о Пуле. Он помощник доктора Форестера в «лазарете», куда отправляют буйных, только я не думаю, что все они в самом деле буйные. Я знаю, что встречал его раньше, до того как у меня пропала память. Я припоминаю маленькую убогую комнату с картиной Неаполитанской бухты. Видимо, я там жил — почему, не знаю. Странно, что выбрал такое жильё. Ко мне возвращаются больше чувства и ощущения, чем факты…
— Неважно, — сказал полицейский.
— Будто вспоминаешь сон, большая часть которого забылась. Я помню чувство ноющей тоски и… страха, и ещё ощущение опасности, какой-то странный привкус.
— Вкус чего?
— Мы пили чай. Он просил, чтобы я ему что-то отдал.
— Что?
— Не могу вспомнить. Помню только какую-то чепуху. Кекс.
— Кекс?
— Он был из настоящих яиц. А потом что-то случилось… — Роу почувствовал страшную усталость. Взошло солнце. Люди отправлялись на работу. Если бы он знал, в чем была его работа.
— Хотите чаю?
— Да. Я немножко устал.
— Раздобудьте ему чаю, Бивис, и печенье… или кекс.
Он не стал ничего больше спрашивать, пока не вернулся Бивис, но, когда Роу протянул руку, чтобы взять кусок кекса, толстяк заметил:
— Боюсь, в этом нет настоящих яиц. Вам, наверно, испекли кекс дома? Купить его вы не могли.
Роу, не задумываясь, ответил:
— Да я же его не покупал, я его выиграл… — он осёкся. — Какая чушь! Я сказал, не подумав. — Чай его подкрепил, — Тут у вас неплохо обходятся с убийцами,
— А вы постарайтесь побольше вспомнить.
— Я помню: много людей сидят кружком в комнате, потом свет гаснет… А я боюсь, что кто-то подкрадётся ко мне сзади, ударит ножом или задушит. И чей-то голос… не помню ни единого слова. А потом лампы зажглись, и какой-то человек лежит мёртвый. Наверное, это то, что, по-вашему, сделал я. Но я не верю, что это правда.
— А вы могли бы вспомнить лицо убитого?
— Думаю, что да.
— Дайте дело, Бивис.
В маленькой комнате становилось жарко. На лбу полицейского бисером выступил пота маленькие светлые усики стали влажными.
— Если хотите, — предложил он Роу, — можете снять пиджак. — Он снял свой и остался в жемчужно-серой рубашке с серебряными ободками, подтягивавшими манжеты.
Бивис принёс и положил на стол бумажную папку.
— Посмотрите эти снимки, там вложены и отдельные фотографии, может, среди них вы найдёте убитого.
Полицейская фотография — как карточка на паспорте: одухотворённость, которая скрашивает грубые, пошлые черты, не может быть поймана дешёвым объективом. Очертания — форма носа и рта — ваши, и все же вы протестуете: это не я.
Роу машинально листал страницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55