А как сильно он его любил, Даса понял
только, когда впервые вынужден был расстаться с ним на
неопределенное время.
Ко двору прибыл гонец из тех мест, где княжество Дасы
соседствовало с княжеством Говинды, и сообщил, что люди Говинды
напали на земли Дасы, угнали скот, нескольких жителей захватили
в плен и увели с собой! Даса тотчас же собрался, приказал
начальнику личной стражи и нескольким десяткам верховых
следовать за ним и пустился в погоню за разбойниками; но в тот
миг, когда перед отъездом он взял на руки и поцеловал сына,
любовь в сердце его разгорелась жгучей болью. И эта жгучая
боль, поразившая и озадачившая его с неожиданной силой, словно
напоминание, пришедшее из неведомых глубин, стала чем-то
осознанным и понятным в то время, когда он спешил к рубежам
своего княжества. В пути его занимали размышления о том, по
какой причине он так спешно и решительно скачет на коне в такую
даль, какая сила заставила его поступить именно так, а не
иначе. Он долго думал и наконец понял, что в глубине души ему
безразлично и не может причинить боли, угнал ли кто-нибудь на
границе скот и людей, что разбоя этого и попрания княжеских
прав было недостаточно, чтобы вспыхнул его гнев и вызвал бы
определенные поступки, и что для него было бы гораздо
естественней встретить известие о нападении сострадательной
усмешкой. Но тогда - и это он хорошо понимал - он совершил бы
тяжкую несправедливость по отношению к гонцу, доведшему себя до
полного изнеможения ради передачи этого известия, и не менее
несправедлив он был бы к тем людям, которых ограбили, к тем,
кого взяли в плен, вырвав из мирной жизни и угнав в рабство на
чужбину. Да и другим своим подданным, которых никто не обижал,
он нанес бы своим отказом от бранной мести обиду, они были бы
оскорблены, они никогда не смогли бы понять, как же это князь
не защитил их страну, и когда на него самого нападут, он не
сможет ожидать от них ни помощи, ни отмщения. И он понял, что
его долг - мчаться в те края и мстить. Но что такое долг? И
сколько у нас долгов, которыми мы так часто и без всякого
сожаления пренебрегаем? И почему же этот долг мести не был
одним из тех, которыми он мог бы пренебречь, и почему он сейчас
выполняет его не в полсилы, а ревностно и со страстью? Не успел
он задать себе этот вопрос, как сердце уже ответило на него -
вновь его пронзила та глубокая боль, которую он испытал при
расставании с принцем Раваной. И он понял: если бы он, князь
Даса, не противясь, позволил грабить свои земли, угонять скот и
людей, то разбой и насилие проникали бы все глубже в его страну
и в конце концов поразили бы его самого, причинив наигорчайшую
боль. Они отняли бы у него сына, похитили бы Равану,
наследника, похитили бы и убили, быть может, даже под пыткой,
что было бы верхом его страданий и куда более страшным ударом,
чем даже смерть Правати. Вот почему он так спешил, погоняя
коня, вот почему он так верен своему долгу князя и раджи. И
вовсе он не был таким потому, что кто-то угнал скот, отнял у
него полоску земли, и не потому что он так жалел своих
подданных, так дорожил честью отцовского имени и княжеского
своего достоинства, а потому лишь, что так до боли сильно, так
безумно любил сына и что так сильно, безумно боялся боли, какую
могла бы ему причинить потеря его.
Вот до чего Даса додумался во время своего похода. Но
тогда ему так и не удалось настигнуть и наказать людей Говинды
- они уже скрылись с награбленным добром, и, чтобы доказать
свою храбрость и непреклонную волю, Дасе пришлось самому
перейти границу, разорить деревню соседа и угнать скот и
пленников. Много дней его не было в столице, и все же на
обратном пути, после одержанной победы, он снова погрузился в
глубокие размышления, был тих и вернулся во дворец словно
чем-то опечаленный, ибо раздумья его привели к мысли о том, как
прочно, без всякой надежды вырваться, всем своим существом,
всеми поступками запутался он в коварных тенетах. И в то время
как его склонность; к размышлению, потребность в безмятежном
тихом созерцании, бездеятельной и безвинной жизни все росла, с
другой стороны, из его любви к Раване и из страха за него и
забот о его жизни и будущем точно также вырастала необходимость
действий, и он запутывался все больше: из ласки вырастал спор,
из любви - война; вот он уже - будь это даже ради
справедливого возмездия - похитил стадо, нагнал смертельный
страх на целую деревню, увел в плен бедных, ни в чем не
повинных людей, а это повлечет за собой новые набеги, месть и
насилие, и так чем дальше, тем больше, покуда вся его страна не
будет охвачена войной и все не потонет в грохоте оружия. Именно
это уразумение и предвидение и заставило его так притихнуть и
даже опечалиться при возвращении во дворец.
Дерзкий сосед и впрямь не давал покоя Дасе. Один
разбойничий набег следовал за другим. В наказание, и ради
обороны Даса вынужден был вновь выступить, и когда врагу
удавалось уйти за свою границу, он позволял солдатам и
охотникам проследовать соседа и наносить ему все новый урон. В
столице больше и больше появлялось вооруженных верховых, в
некоторых пограничных деревнях Даса теперь постоянно держал
отряды воинов, дни сделались беспокойными от бесконечных
военных советов и приготовлений. Даса не мог понять, какой
смысл, какая польза от этих непрекращающихся стычек, он жалел
всех, кто страдал от них, жалел убитых, свой сад и свои книги,
которые теперь забросил, жалел об утраченном покое своей жизни
и своей души. Об этом он часто говорил с брахманом Гоналой и
несколько раз со своей супругой Правати. Следовало бы, сказал
он, призвать в судьи кого-нибудь из уважаемых князей по
соседству, дабы установить мир, и он сам, со своей стороны,
охотно пошел бы на уступки, отдал бы и пастбища, и две-три
деревни, только бы это помогло делу мира. Но ни жрец, ни
Правати и слышать об этом не желали, и Даса был глубоко
разочарован и раздосадован.
С Правати разговор вышел весьма бурными привел к
размолвке. Настойчиво, заклиная ее, он приводил свои доводы,
излагал свои мысли, а она каждое слово воспринимала как
направленное не против войны и бессмысленной бойни, а против
нее самой. В том-то как раз и дело, поучала она его в своей
пространной и пылкой речи, что неприятель намерен обратить
добродушие и миролюбие Дасы, чтобы не сказать его страх перед
войной, о свою пользу, он заставит Дасу заключить мир ради
самого мира, и всякий раз надо будет платить за это уступками,
отдавать земли и людей, но это вовсе не успокоит неприятеля,
напротив, как только враг таким образом ослабит Дасу, он
перейдет к большой открытой войне и отнимет у них последнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
только, когда впервые вынужден был расстаться с ним на
неопределенное время.
Ко двору прибыл гонец из тех мест, где княжество Дасы
соседствовало с княжеством Говинды, и сообщил, что люди Говинды
напали на земли Дасы, угнали скот, нескольких жителей захватили
в плен и увели с собой! Даса тотчас же собрался, приказал
начальнику личной стражи и нескольким десяткам верховых
следовать за ним и пустился в погоню за разбойниками; но в тот
миг, когда перед отъездом он взял на руки и поцеловал сына,
любовь в сердце его разгорелась жгучей болью. И эта жгучая
боль, поразившая и озадачившая его с неожиданной силой, словно
напоминание, пришедшее из неведомых глубин, стала чем-то
осознанным и понятным в то время, когда он спешил к рубежам
своего княжества. В пути его занимали размышления о том, по
какой причине он так спешно и решительно скачет на коне в такую
даль, какая сила заставила его поступить именно так, а не
иначе. Он долго думал и наконец понял, что в глубине души ему
безразлично и не может причинить боли, угнал ли кто-нибудь на
границе скот и людей, что разбоя этого и попрания княжеских
прав было недостаточно, чтобы вспыхнул его гнев и вызвал бы
определенные поступки, и что для него было бы гораздо
естественней встретить известие о нападении сострадательной
усмешкой. Но тогда - и это он хорошо понимал - он совершил бы
тяжкую несправедливость по отношению к гонцу, доведшему себя до
полного изнеможения ради передачи этого известия, и не менее
несправедлив он был бы к тем людям, которых ограбили, к тем,
кого взяли в плен, вырвав из мирной жизни и угнав в рабство на
чужбину. Да и другим своим подданным, которых никто не обижал,
он нанес бы своим отказом от бранной мести обиду, они были бы
оскорблены, они никогда не смогли бы понять, как же это князь
не защитил их страну, и когда на него самого нападут, он не
сможет ожидать от них ни помощи, ни отмщения. И он понял, что
его долг - мчаться в те края и мстить. Но что такое долг? И
сколько у нас долгов, которыми мы так часто и без всякого
сожаления пренебрегаем? И почему же этот долг мести не был
одним из тех, которыми он мог бы пренебречь, и почему он сейчас
выполняет его не в полсилы, а ревностно и со страстью? Не успел
он задать себе этот вопрос, как сердце уже ответило на него -
вновь его пронзила та глубокая боль, которую он испытал при
расставании с принцем Раваной. И он понял: если бы он, князь
Даса, не противясь, позволил грабить свои земли, угонять скот и
людей, то разбой и насилие проникали бы все глубже в его страну
и в конце концов поразили бы его самого, причинив наигорчайшую
боль. Они отняли бы у него сына, похитили бы Равану,
наследника, похитили бы и убили, быть может, даже под пыткой,
что было бы верхом его страданий и куда более страшным ударом,
чем даже смерть Правати. Вот почему он так спешил, погоняя
коня, вот почему он так верен своему долгу князя и раджи. И
вовсе он не был таким потому, что кто-то угнал скот, отнял у
него полоску земли, и не потому что он так жалел своих
подданных, так дорожил честью отцовского имени и княжеского
своего достоинства, а потому лишь, что так до боли сильно, так
безумно любил сына и что так сильно, безумно боялся боли, какую
могла бы ему причинить потеря его.
Вот до чего Даса додумался во время своего похода. Но
тогда ему так и не удалось настигнуть и наказать людей Говинды
- они уже скрылись с награбленным добром, и, чтобы доказать
свою храбрость и непреклонную волю, Дасе пришлось самому
перейти границу, разорить деревню соседа и угнать скот и
пленников. Много дней его не было в столице, и все же на
обратном пути, после одержанной победы, он снова погрузился в
глубокие размышления, был тих и вернулся во дворец словно
чем-то опечаленный, ибо раздумья его привели к мысли о том, как
прочно, без всякой надежды вырваться, всем своим существом,
всеми поступками запутался он в коварных тенетах. И в то время
как его склонность; к размышлению, потребность в безмятежном
тихом созерцании, бездеятельной и безвинной жизни все росла, с
другой стороны, из его любви к Раване и из страха за него и
забот о его жизни и будущем точно также вырастала необходимость
действий, и он запутывался все больше: из ласки вырастал спор,
из любви - война; вот он уже - будь это даже ради
справедливого возмездия - похитил стадо, нагнал смертельный
страх на целую деревню, увел в плен бедных, ни в чем не
повинных людей, а это повлечет за собой новые набеги, месть и
насилие, и так чем дальше, тем больше, покуда вся его страна не
будет охвачена войной и все не потонет в грохоте оружия. Именно
это уразумение и предвидение и заставило его так притихнуть и
даже опечалиться при возвращении во дворец.
Дерзкий сосед и впрямь не давал покоя Дасе. Один
разбойничий набег следовал за другим. В наказание, и ради
обороны Даса вынужден был вновь выступить, и когда врагу
удавалось уйти за свою границу, он позволял солдатам и
охотникам проследовать соседа и наносить ему все новый урон. В
столице больше и больше появлялось вооруженных верховых, в
некоторых пограничных деревнях Даса теперь постоянно держал
отряды воинов, дни сделались беспокойными от бесконечных
военных советов и приготовлений. Даса не мог понять, какой
смысл, какая польза от этих непрекращающихся стычек, он жалел
всех, кто страдал от них, жалел убитых, свой сад и свои книги,
которые теперь забросил, жалел об утраченном покое своей жизни
и своей души. Об этом он часто говорил с брахманом Гоналой и
несколько раз со своей супругой Правати. Следовало бы, сказал
он, призвать в судьи кого-нибудь из уважаемых князей по
соседству, дабы установить мир, и он сам, со своей стороны,
охотно пошел бы на уступки, отдал бы и пастбища, и две-три
деревни, только бы это помогло делу мира. Но ни жрец, ни
Правати и слышать об этом не желали, и Даса был глубоко
разочарован и раздосадован.
С Правати разговор вышел весьма бурными привел к
размолвке. Настойчиво, заклиная ее, он приводил свои доводы,
излагал свои мысли, а она каждое слово воспринимала как
направленное не против войны и бессмысленной бойни, а против
нее самой. В том-то как раз и дело, поучала она его в своей
пространной и пылкой речи, что неприятель намерен обратить
добродушие и миролюбие Дасы, чтобы не сказать его страх перед
войной, о свою пользу, он заставит Дасу заключить мир ради
самого мира, и всякий раз надо будет платить за это уступками,
отдавать земли и людей, но это вовсе не успокоит неприятеля,
напротив, как только враг таким образом ослабит Дасу, он
перейдет к большой открытой войне и отнимет у них последнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181