- Несомненно, - согласился отец Иаков. - Вы, должно
быть, имеете в виду протестантов. Но они не сумели сохранить ни
религии, ни церкви, хотя в свое время проявили незаурядное
мужество и выдвинули из своей среды весьма достойных людей. В
моей жизни были годы, когда я уделял немалое внимание изучению
всякого рода попыток примирения враждующих христианских
вероисповеданий и церквей, особенно меня интересовало время
около тысяча семисотого года, когда жили такие люди, как
философ и математик Лейбниц и этот удивительный фантастический
граф Цинцендорф, не жалевшие сил, чтобы вновь соединить
враждующих братьев. И вообще, восемнадцатое столетие, как бы
нам порой ни казалось, что тогда царил дух поверхностный и
дилетантский, в смысле истории духовной культуры необыкновенно
интересно и многогранно, и именно протестанты этого века не раз
занимали меня. Однажды я обнаружил среди них филолога, педагога
и воспитателя крупного дарования, между прочим, швабского
пиетиста, человека, нравственное влияние которого можно
проследить в течение двух последующих столетий, - однако мы
отвлеклись, вернемся лучше к вопросу о закономерности и об
исторической миссии орденских организаций.
- Нет, позвольте, - воскликнул Кнехт, - прошу вас хоть
еще немного рассказать мне об этом педагоге, о котором вы
только что упомянули. Мне сдается, что я догадываюсь, о ком
речь.
- О ком же?
- Сначала я подумал, что о Франке из Галле{2_4_04}, но
ведь вы сказали, он - шваб, и тут уж речь могла идти только об
Иоганне Альбрехте Бенгеле{2_3_05}. Раздался смех, лицо ученого
засияло радостью. - Вы поражаете меня, дорогой! - воскликнул
он живо. - И впрямь, я имел в виду Бенгеля{2_3_05}. Но откуда
вы-то знаете о нем? Или в вашей удивительной Провинции
почитается за правило знать столь давние события и забытые
имена? Смею вас уверить, спросите всех святых отцов,
наставников и послушников нашей обители, добавьте к ним еще два
поколения, и никто не назовет вам этого имени.
- В Касталии его тоже мало кто знает, вероятно, никто,
кроме меня и двух моих друзей. Некоторое время для своих сугубо
частных целей я занимался изучением восемнадцатого столетия и
пиетизма, тогда-то я и натолкнулся на двух швабских богословов,
вызвавших мое великое удивление и даже преклонение, и из них
именно Бенгель{2_3_05} показался мне тогда идеалом педагога и
наставника молодежи. Я так увлекся этим человеком, что даже
попросил переснять из старинной книги его портрет, и он долго
украшал мой письменный стол,
Отец Иаков все еще улыбался.
- В таком случае наша встреча произошла под
необыкновенным знаком, - сказал он. - Поражает уже одно то,
что оба мы натолкнулись на этого всеми забытого человека.
Однако, пожалуй, вызывает еще большее удивление, каким образом
этому швабскому протестанту удалось почти одновременно оказать
свое влияние на бенидиктинского монаха и мастера Игры из
Касталии. Между прочим, я представляю себе вашу Игру как некое
искусство, нуждающееся в богатом воображении, и потому весьма
удивлен, что столь трезво мыслящий человек, как
Бенгель{2_3_05}, мог привлечь ваше внимание.
Теперь и Кнехт рассмеялся.
- Ну что ж, стоит вам только вспомнить многолетнее
изучение Бенгелем{2_3_05} Откровения Иоанна Богослова и его
систему толкования пророчеств этой книги, как вы согласитесь,
что нашему другу не было чуждо и то, что противоположно
трезвости.
- Согласен, - весело подтвердил отец Иаков. - Ну, а как
же вы объясните подобное противоречие?
- Если вы позволите мне ответить шуткой, то я сказал бы:
Бенгель, сам того не сознавая, страстно искал и жаждал обрести
одно - Игру в бисер. Я причисляю его к тайным предтечам и
праотцам нашей Игры.
Отец Иаков, вновь став серьезным, осторожно проговорил:
- Несколько смело включать именно Бенгеля в родословную
вашей Игры. Чем вы докажете вашу мысль?
- Я, разумеется, пошутил, но шутка эта такова, что можно
и настоять на ней. Еще в свои молодые годы, еще до того, как он
занялся Библией, Бенгель поведал одному из своих друзей о плане
энциклопедического труда, где псе отрасли знаний, известные в
некоем его время, были соразмерно и наглядно сведены под одним
углом зрения в определенный бы порядок. А это и сеть как раз
то, что делает наша Игра.
- Но ведь это та самая идея энциклопедии, с которой
носился весь весемнадцатый век! - воскликнул отец Иаков.
- Именно она, - ответил Кнехт. - Но Бенгель стремился
не только, так сказать, к синоптической рядоположености всех
областей знания и исследований, но и к сопряжению их внутренней
сущности, к некоему органическому порядку. Он был на пути к
поискам общего знаменателя, а это одна из основных мыслей Игры.
Скажу более: окажись у Бенгеля под рукой что-нибудь похожее на
систему нашей Игры, он, возможно, и избежал бы своей крупнейшей
ошибки с пересчетом пророческих чисел и возвещением
Антихристова пришествия и тысячелетнего царства. Бенгель ведь
так и не сумел вполне обрести желанное общее направление для
приложения своих многочисленных дарований. Вот почему его
математический талант в сочетании с его прозорливостью как
филолога и породил то смешение точности и фантастики, каким
является его "Система времен", которой он посвятил не один год
своей жизни.
- Хорошо, что вы не историк, - заметил Иаков, - у вас
поистине большая склонность к фантазиям. Однако я понял, что вы
имеете в виду; педант я только в своей узкой специальности,
Беседа оказалась плодотворной, стала неким узнаванием друг
друга, рождением чего-то похожего на дружбу.
Ученому-бенедиктинцу представлялось не случайным или, по
крайней мере, исключительным случаем то обстоятельство, что оба
они - он в своем бенедиктинском мире, а молодой человек в
своем касталийском - сделали эту находку, открыв бедного
монастырского учителя из Вюртемберга, одновременно
мягкосердечного и необыкновенно стойкого, мечтательного и
трезво мыслящего человека; что-то, должно быть, связывало их
обоих, раз на них подействовал один и тот же неприметный
магнит. И действительно, с того вечера, начавшегося сонатой
Перселла, это "что-то", эта связь сделалась явью. Отец Иаков
наслаждался общением с таким развитым и в то же время таким
открытым для всего нового юным умом, подобная радость не часто
выпадала на его долю; а Кнехт смотрел на беседы с историком, на
учение, у него начавшееся, как на новую ступень к
"пробуждению", каковым он считал всю свою жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181