— Они всегда такие, — грустно сказал он, глядя на кавардак в комнате. — Они раньше такие не были. Они были настоящие парни, правда, — Он чуть слышно добавил: — Как вы.
Гарри кивнул. Он ничего не говорил, но все знали: и ему было горько. Как и они, он привык не говорить о своих чувствах.
Он понимал, что четверо братьев просто не могут никуда деться от своей тяжести. Тоска, казалось, гнет их к земле и парализует.
Гарри повернулся к ним:
— Я хочу вам только сказать, что вашей матери все это было бы не по сердцу. Она любила вас, вложила в вас свою душу, и ей неприятно было бы все это видеть. — Он помолчал. — И вот что еще. Что бы вы, идиоты, ни делали, я должен быть с вами.
Все понимали, почему.
22

СРЕДА, 26 ДЕКАБРЯ 1984 ГОДА
Убив туземного солдата, Пэтти, вместо того чтобы прийти в ужас, просто сказала:
— Это не так плохо, как убить козла на постоялом дворе, — и отказалась добавить еще что-либо.
— Я никогда бы не подумала, что это одержимая чувством вины тютя способна на такое, — сказала Кэри Анни, когда они собирали хворост. — Просто совсем другая девица, а не та безмозглая плакса, которую я помню по Питтсбургу.
— Нет, она не была так уж плоха, — возразила Анни.
— Она всегда делала из мухи слона, — напомнила ей Кэри.
— Только временами, — снова не согласилась Анни.
— У нее всегда была прекрасная причина, чтобы никому не помогать: она слишком занята! — фыркнула Кэри.
У Анни начала разваливаться ее вязанка, и Кэри сказала:
— Если мы свяжем две вязанки посередине, ты сможешь сделать из ротанга петлю вокруг шеи и нести два груза вместо одного. Давай я тебе покажу.
— А Сильвана как изменилась! Раньше она никогда и пальцем не шевелила.
— Да, если бы не Сильвана, в лагере было бы намного неудобнее, — согласилась Анни.
— Помнишь, какой она была снобкой? А теперь горничная и, право, хорошая повариха. — Кэри встала и повесила обе вязанки Анни на шею.
— Возможно, мы всегда были крепче и более ловки, чем думали.
В эту ночь Кэри не могла уснуть. Москиты искусали ей веки, и от раздражения ей не спалось. Сбоку от ее постели во сне бормотала Сильвана. С другой стороны мирно спала Сюзи.
Пока у Джонатана была лихорадка, он спал в пристройке под навесом, а Пэтти пользовалась его кроватью. Когда же он выздоровел, Пэтти, которая все еще обращалась с Сюзи так, словно она была прокаженная, отказалась вернуться в хижину, где она спала, так что Кэри пришлось разместиться между Сюзи и Сильваной.
Вдруг Сюзи начала хныкать. Кэри вздохнула. Она поняла, что за этим последует. Сюзи, которой даже не было, когда Пэтти зарезала этого солдата, казалось, была больше всех потрясена случившимся.
Сюзи начала визжать.
Кэри скатилась со своей кровати и растрясла Сюзи, заставив ее проснуться.
— Все в порядке, это тебе просто приснилось, — она укачала ее на руках. — Ну, ну, детка, все уже кончено, — шептала она.
— Я не могу… не выношу насилия, — рыдала Сюзи.
— Тогда ты выбрала не тот медклуб.
Сюзи продолжала плакать, отчасти потому, что была зла на себя. Она всегда гордилась тем, что была крутой уличной девчонкой, но когда, зарыв солдата, в лагере внезапно появились окровавленные Джонатан и Пэтти, она припомнила ужас своего детства, который она ощущала, когда слышала тяжелое шаркание отцовских сапог на лестнице. После убийства Сюзи одолевали кошмары с шарканьем сапог, ножами и кровью.
Теперь, прильнув к Кэри, Сюзи вспомнила, как она прижималась к матери на верхнем этаже ветхого, облупившегося дома на Шейдисайд. Днем отец работал в конторе большого сталелитейного завода, а по ночам напивался.
Он бил в основном не ее, а мать, и не каждый вечер, но достаточно часто, чтобы страх и отвратительные предчувствия доминировали в ее детстве. Ложась в постель, она никогда не засыпала сразу. Как только мать укладывала ее и целовала на ночь, Сюзи в своей миккимаусовской пижаме вскакивала и стояла в детской кроватке, прижавшись ухом к стене. Она вслушивалась в пугающую темноту и в еще более пугающие звуки. Она никогда не могла расслышать, о чем говорили родители, но по тону их голосов, угрожающего у отца и умоляющего у матери, могла судить, предотвратит ли заминка насилие. Когда остаться она будет бояться больше, чем убежать, она выскочит в столовую и попросит стакан воды или еще что-нибудь. Иногда это срабатывало.
Ожидание хуже, чем сами побои. К пяти годам Сюзи была так забита, что едва ощущала физическую боль. Надо просто думать о чем-нибудь другом, пока он тебя колотит. Надо мысленно отдалиться от сцены, которую приходится наблюдать, и стоически ждать, когда все это кончится.
Никаких обсуждений в доме не было. Чем меньше она говорила, тем меньше вероятность, что она скажет что-то не так, что бы ни было в какой-то отдельный вечер. Она научилась угадывать его настроение по тому, как он шел по лестнице, научилась желать быть невидимой, спрятаться и лежать. Научилась жить в унижении, беспомощности и чувстве вины, за то, что знала, что не может ничем помочь матери, что должна подчиняться бычьему глазу и потом зализывать раны, когда все кончено: смывать кровь, лечить синяки, тщательно ощупывать нос, чтобы решить, надо ли ей идти в травматологический пункт и врать что-то о том, что она расшиблась о дверь ванны в темноте. Но она никогда не призналась бы в стыде за случившееся, так как публичное унижение было бы еще хуже, чем собственное презрение.
Сюзи никогда не могла понять, почему ее покорная, как корова, мать не могла бросить его и получить развод. Не могла понять, почему в тех случаях, когда им удавалось удрать в ночной одежде на улицу и — прибежать в полицейский участок, никто ничего не делал, а только чесали в голове и говорили: «Семейная ссора». Не могла она понять и того, почему, когда мать наконец набралась смелости уйти, отец совершенно потерялся и расплакался, упрашивая ее остаться, говоря, что она нужна ему, что он любит ее. Мать Сюзи, больше боявшаяся уйти, чем остаться, упала к нему в объятия и осталась. После чего, через неделю, все началось сначала. Сюзи чувствовала бессильный гнев, неспособная понять их взаимную зависимость.
Итак, в какой-то мере Сюзи никогда не была по-настоящему ребенком. Почти с того времени, как она научилась ходить, она привыкла связывать слово «мужчина» с тиранией, насилием и страхом. У нее никогда не было истиных отношений с мужчиной, даже с добродушным, спокойным Бреттом. Если у тебя вообще есть какая-то сила, рассуждала Сюзи, ее надо использовать, чтобы защищать себя, приобретать необходимое и никогда не позволять себе расслабляться. Когда повзрослеешь настолько, что сможешь избавиться от этого ада, ты сделаешь это, несмотря на стыд за то, что оставляешь мать, несмотря на то, что тебя будет преследовать ее полное упрека, безропотное лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191