Никто его отца не выбирал.
– Легко сказать, да не легко сделать, – сказал Гиллон. По комнате шепотком пробежало: «Да уж». Учитывая состояние Джемми и то, что у Камеронов разбиты окна, заседание устроили в доме Уолтера Боуна. В общем и целом их было тридцать человек – представители всех питманговских улиц. Верхняки и низовики впервые сидели вместе.
Настроение в поселке снова перевернулось. Еще бы: сам лорд пригласил углекопа в свой «манс»!
– А леди Джейн станет разливать чай. Чай-то, наверно, она разливает. Что я ей буду говорить? И как мне ее называть?
– Графиня, – сказал кто-то. – Для нас-то она, конечно, леди Джейн, мы всегда так ее величали, но как жена графа она – графиня.
– Откуда ты-то знаешь? – опросил мистер Боун.
– Человек ведь ходит по земле, – ответил углекоп.
В доме Боуна наступила тишина. Вроде он и верно сказал, но это лишь доказывало, что никто из них не знал, как в таких случаях надо себя. вести.
– Одно ясно. Все эти формальности не имеют значения. Раз лейрд пригласил тебя в свой дворец… – Вот это он уже зря сказал. – …в свой дом, в свои хоромы…
– Так ведь дом-то какой!..
– Хоромы-то. какие!..
Гиллон снова почувствовал, как сердце у него екнуло и в желудке образовалась пустота, – все это, конечно, от нервов, но его вот-вот вырвет, хотя он ничего не ел с той минуты, как услышал эту весть.
– Неважно, – продолжал Арчи Джапп. – Если хозяин пригласил Камерона ж себе на чай, это вовсе не значит, что он пригласил Камерона в гости, просто это значит, что он хочет утрясти дело. А если Камерон утрясет свое дело – это будет победа для нас всех.
Раздались аплодисменты, и Гиллон почувствовал себя лучше. Даже если он прольет чашку чая себе на брюки, даже если сломает шинку одного из этих золоченых стульчиков, на которых они там сидят, какое это имеет значение, когда речь идет о благополучии тысячи трехсот рабочих? И он снова почувствовал тошноту.
– Но что мне ему говорить? И как дело-то утрясать?
– Перво-наперво окажи ему, какое он дерьмо, что отобрал у нас Спортивное поле, – скажи это для начала.
Громкие аплодисменты.
– А что мне надеть? Я ведь вас представляв. Не идти же мне в Брамби-Холл слепить людей заношенным костюмом? Я не стану этого делать, не хочу, чтоб меня таким видели.
– А он прав, – сказал Энди Бегг. – Понимаете, именно этого оли и хотят. Потому они и пригласили тебя. Они хотят, чтобы ты чувствовал себя там точно какой-нибудь калека, точно последний ублюдок…
– Поосторожней в выражениях!
– Извините, с языка сорвалось. Точно…
– Просто – точно калека, – сказал мистер Боун. – Скажи: «калека», и все уже ясно.
Только тут до Бегга, как и до других углекопов, дошло, что Гиллон и в самом деле калека.
– Ну да, конечно. Так что когда настанет время тебе открыть рот, чтоб ты чувствовал себя перед ними точно мышонок, которому можно бросить крошку со стола, а потом, когда дело сделано, прогнать вон.
– Я бы дал тебе свой новый костюм, да только больно ты высокий. У нас таких высоких в Питманго и нет.
– Когда придет время встать и держать слово, Гиллон Камерон встанет и все, что надо, ручаюсь, окажет, – заявил Уолтер Боун.
Но все снова вернулись к разговору о костюме. Никому не хотелось, чтобы их представитель выглядел как попрошайка.
– Мы к ним туда не нищего посылаем, мы посылаем человека! – крикнул какой-то углекоп. – И если он будет выступать за меня, я хочу, чтобы он выступал ка, к человек.
Это было встречено возгласами одобрения.
– Давайте купим ему костюм, вот что я окажу, – предложил Арчи Джапп. – Я сейчас на мели, да и все мы тоже, но, если тысяча людей не может купить одному человеку костюм, надо открыть двери, выйти на улицу и никогда больше сюда не возвращаться.
– Красивый костюм, – сказал какой-то углекоп, – отменный. И человек у нас для такого костюма подходящий. Уж на нем-то все будет выглядеть как надо. Потому мы его и выбрали.
Вот опять, подумал Эндрью: они его выбрали. Право, это уже оскорбительно. Ело отец пошел на риск, сделал опасный шаг, а теперь они приписывают все заслуги себе. Его отец стал вроде бы всеобщей собственностью, и общество может использовать его та«, как сочтет нужным.
И тут – не впервые с тех пор, как началось это решающее заседание, – Эндрью отвлекся от происходящего. Шел разговор о судьбе его отца, об его собственной судьбе, а он и не смотрел на тех, кто говорил, пытаясь поймать взгляд младшей дочери Уолтера Боуна, которая, притаившись в тени дверного проема, стояла у входа в залу.
– В Эдинбург за рулоном тончайшего ворстеда! – услышал Эндрью чей-то громкий возглас. Вечно они дерут глотку, а он сейчас едва слышал их.
– Нет, дружище, не пойдет. Для нашего человека надо ехать в Питлохри. На фабрики Макноутона, что у Шотландского Нагорья, откуда он и родом.
– Так там же твид, дружище, твид, а не…
Дальнейшего Эндрью вообще не слышал. Он просто не мог оторвать глаз от Элисон Боун, стоявшей в дверях.
– Конечно, твид, только отличный твид, красивый, мягкий на ощупь – в таком только лейрдам ходить или уж лордам.
Красавица… Она стояла там в тени, такая красивая, что Эндрью просто не мог понять, почему все остальные мужчины не смотрят на нее. Он попытался вернуться мыслями назад, в комнату, к тому, о чем шел разговор, но не мог заставить себя оторвать взгляд от дверного проема. Ему хотелось, чтобы они перестали кричать, – «у зачем поднимать такой гвалт по поводу того, какой пиджак должен быть у человека? И вообще – почему углекопы вечно кричат? Его сердце странно вело себя – билось где-то у самого горла, и он не мог понять, что это с ним. Диагноз был бы прост, если бы Эндрью знал симптомы, – но жители Питманго не искушены в любви и не способны в этом разобраться. Вот Элисон отошла от двери и исчезла в другой комнате, и Эндрью почувствовал себя брошенным. Интересно, подумал он, может ли он хоть чем-то привлечь такую девушку.
– «Моффат и сын» на Фредерик-стрит – вот подходящее место для нашего человека. Сам граф покупает там свою одежу.
Эндрью опять отвлекся. Любовь никогда не была распространенным явлением в Питманго – это он знал. Она не считалась обязательной в повседневной жизни, поэтому ее не часто требовали и не часто дарили. Углекопы «гуляли» с девчонками, работавшими при шахтах, и, когда появлялся свободный дом, это значило, что пора жениться. При этом слово «любовь» даже не упоминалось – говорили лишь о размерах дома. Это вовсе не значит, что питманговцы были противниками любви, просто самый склад их жизни исключал ее и не допускал прихотей страсти.
Девушка вернулась, и Эндрью тотчас почувствовал, как сердце у него снова подпрыгнуло и волна радости затопила его, и хотя он мало знал о любви, но был достаточно сметлив, чтобы понять – к немалому своему удивлению, ибо за всю свою жизнь еще и словом не обмолвился с Элисон Боун, – что влюблен в нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
– Легко сказать, да не легко сделать, – сказал Гиллон. По комнате шепотком пробежало: «Да уж». Учитывая состояние Джемми и то, что у Камеронов разбиты окна, заседание устроили в доме Уолтера Боуна. В общем и целом их было тридцать человек – представители всех питманговских улиц. Верхняки и низовики впервые сидели вместе.
Настроение в поселке снова перевернулось. Еще бы: сам лорд пригласил углекопа в свой «манс»!
– А леди Джейн станет разливать чай. Чай-то, наверно, она разливает. Что я ей буду говорить? И как мне ее называть?
– Графиня, – сказал кто-то. – Для нас-то она, конечно, леди Джейн, мы всегда так ее величали, но как жена графа она – графиня.
– Откуда ты-то знаешь? – опросил мистер Боун.
– Человек ведь ходит по земле, – ответил углекоп.
В доме Боуна наступила тишина. Вроде он и верно сказал, но это лишь доказывало, что никто из них не знал, как в таких случаях надо себя. вести.
– Одно ясно. Все эти формальности не имеют значения. Раз лейрд пригласил тебя в свой дворец… – Вот это он уже зря сказал. – …в свой дом, в свои хоромы…
– Так ведь дом-то какой!..
– Хоромы-то. какие!..
Гиллон снова почувствовал, как сердце у него екнуло и в желудке образовалась пустота, – все это, конечно, от нервов, но его вот-вот вырвет, хотя он ничего не ел с той минуты, как услышал эту весть.
– Неважно, – продолжал Арчи Джапп. – Если хозяин пригласил Камерона ж себе на чай, это вовсе не значит, что он пригласил Камерона в гости, просто это значит, что он хочет утрясти дело. А если Камерон утрясет свое дело – это будет победа для нас всех.
Раздались аплодисменты, и Гиллон почувствовал себя лучше. Даже если он прольет чашку чая себе на брюки, даже если сломает шинку одного из этих золоченых стульчиков, на которых они там сидят, какое это имеет значение, когда речь идет о благополучии тысячи трехсот рабочих? И он снова почувствовал тошноту.
– Но что мне ему говорить? И как дело-то утрясать?
– Перво-наперво окажи ему, какое он дерьмо, что отобрал у нас Спортивное поле, – скажи это для начала.
Громкие аплодисменты.
– А что мне надеть? Я ведь вас представляв. Не идти же мне в Брамби-Холл слепить людей заношенным костюмом? Я не стану этого делать, не хочу, чтоб меня таким видели.
– А он прав, – сказал Энди Бегг. – Понимаете, именно этого оли и хотят. Потому они и пригласили тебя. Они хотят, чтобы ты чувствовал себя там точно какой-нибудь калека, точно последний ублюдок…
– Поосторожней в выражениях!
– Извините, с языка сорвалось. Точно…
– Просто – точно калека, – сказал мистер Боун. – Скажи: «калека», и все уже ясно.
Только тут до Бегга, как и до других углекопов, дошло, что Гиллон и в самом деле калека.
– Ну да, конечно. Так что когда настанет время тебе открыть рот, чтоб ты чувствовал себя перед ними точно мышонок, которому можно бросить крошку со стола, а потом, когда дело сделано, прогнать вон.
– Я бы дал тебе свой новый костюм, да только больно ты высокий. У нас таких высоких в Питманго и нет.
– Когда придет время встать и держать слово, Гиллон Камерон встанет и все, что надо, ручаюсь, окажет, – заявил Уолтер Боун.
Но все снова вернулись к разговору о костюме. Никому не хотелось, чтобы их представитель выглядел как попрошайка.
– Мы к ним туда не нищего посылаем, мы посылаем человека! – крикнул какой-то углекоп. – И если он будет выступать за меня, я хочу, чтобы он выступал ка, к человек.
Это было встречено возгласами одобрения.
– Давайте купим ему костюм, вот что я окажу, – предложил Арчи Джапп. – Я сейчас на мели, да и все мы тоже, но, если тысяча людей не может купить одному человеку костюм, надо открыть двери, выйти на улицу и никогда больше сюда не возвращаться.
– Красивый костюм, – сказал какой-то углекоп, – отменный. И человек у нас для такого костюма подходящий. Уж на нем-то все будет выглядеть как надо. Потому мы его и выбрали.
Вот опять, подумал Эндрью: они его выбрали. Право, это уже оскорбительно. Ело отец пошел на риск, сделал опасный шаг, а теперь они приписывают все заслуги себе. Его отец стал вроде бы всеобщей собственностью, и общество может использовать его та«, как сочтет нужным.
И тут – не впервые с тех пор, как началось это решающее заседание, – Эндрью отвлекся от происходящего. Шел разговор о судьбе его отца, об его собственной судьбе, а он и не смотрел на тех, кто говорил, пытаясь поймать взгляд младшей дочери Уолтера Боуна, которая, притаившись в тени дверного проема, стояла у входа в залу.
– В Эдинбург за рулоном тончайшего ворстеда! – услышал Эндрью чей-то громкий возглас. Вечно они дерут глотку, а он сейчас едва слышал их.
– Нет, дружище, не пойдет. Для нашего человека надо ехать в Питлохри. На фабрики Макноутона, что у Шотландского Нагорья, откуда он и родом.
– Так там же твид, дружище, твид, а не…
Дальнейшего Эндрью вообще не слышал. Он просто не мог оторвать глаз от Элисон Боун, стоявшей в дверях.
– Конечно, твид, только отличный твид, красивый, мягкий на ощупь – в таком только лейрдам ходить или уж лордам.
Красавица… Она стояла там в тени, такая красивая, что Эндрью просто не мог понять, почему все остальные мужчины не смотрят на нее. Он попытался вернуться мыслями назад, в комнату, к тому, о чем шел разговор, но не мог заставить себя оторвать взгляд от дверного проема. Ему хотелось, чтобы они перестали кричать, – «у зачем поднимать такой гвалт по поводу того, какой пиджак должен быть у человека? И вообще – почему углекопы вечно кричат? Его сердце странно вело себя – билось где-то у самого горла, и он не мог понять, что это с ним. Диагноз был бы прост, если бы Эндрью знал симптомы, – но жители Питманго не искушены в любви и не способны в этом разобраться. Вот Элисон отошла от двери и исчезла в другой комнате, и Эндрью почувствовал себя брошенным. Интересно, подумал он, может ли он хоть чем-то привлечь такую девушку.
– «Моффат и сын» на Фредерик-стрит – вот подходящее место для нашего человека. Сам граф покупает там свою одежу.
Эндрью опять отвлекся. Любовь никогда не была распространенным явлением в Питманго – это он знал. Она не считалась обязательной в повседневной жизни, поэтому ее не часто требовали и не часто дарили. Углекопы «гуляли» с девчонками, работавшими при шахтах, и, когда появлялся свободный дом, это значило, что пора жениться. При этом слово «любовь» даже не упоминалось – говорили лишь о размерах дома. Это вовсе не значит, что питманговцы были противниками любви, просто самый склад их жизни исключал ее и не допускал прихотей страсти.
Девушка вернулась, и Эндрью тотчас почувствовал, как сердце у него снова подпрыгнуло и волна радости затопила его, и хотя он мало знал о любви, но был достаточно сметлив, чтобы понять – к немалому своему удивлению, ибо за всю свою жизнь еще и словом не обмолвился с Элисон Боун, – что влюблен в нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140