Он потерял равновесие, повалился навзничь и застыл, боясь шевельнуться. Из плеча его торчала кирка.
– Ну и ну! – воскликнул кто-то. – Господи боже мой, нет, вы только подумайте!.. – И стена возле Гиллона рухнула. Он услышал топот людей, выбежавших из соседнего забоя и кинувшихся по штреку к нему в забой, и кто-то за ноги вытащил его из-под горы угля, причинив не меньшую боль, чем кирка, застрявшая у него в теле. Гиллон узнал мистера Брозкока, но его присутствие ничего не объяснило. Остальных он никогда не видел.
– Ох, как мне неприятно, господи, поверьте, мне так неприятно! – причитал кто-то, произнося слова с английским акцентом.
– Прежде всего он не должен был тут находиться, – заявил Брозкок. И нагнулся над Гиллоном. – Зачем тебе понадобилось прорубаться в другой забой?
Гиллон лежал и смотрел на него. Он был слишком ошеломлен случившимся и не мог говорить, но все слышал, и голова у него была ясная.
– Нельзя проходить сквозь стенки, Камерон, – сказал управляющий.
А Гиллон спокойно думал: «Врун, и все-то он врет, только почему он врет?» Но разодранная плоть вдруг дала себя знать: в его нервной системе взорвался детонатор замедленного действия, и он скрючился, сжался всем телом – совсем как раненый лосось – и, не сдержавшись, издал страшный крик; потом спазма прошла, и он снова лежал молча и глядел на них.
– О, господи, мне очень жаль, понимаешь, – произнес чей-то молодой голос.
– Не следует ли вынуть из него кирку? – спросил другой голос, холодный и бесстрастный.
Боль от кирки, вошедшей в кость, становилась невыносимой.
– Кирка сдерживает кровотечение, – заметил Брозкок.
– Но ему должно быть очень больно. – Все голоса были с английским акцентом.
– Они боли не чувствуют. Пойди приведи людей, – сказал Брозкок, обращаясь к кому-то, – надо вытащить его отсюда.
– Да вынь же из меня кирку, – услышал Гиллон собственный голос, звучавший словно откуда-то из дальней дали, – ты, чертов дурак!
Брозкок тотчас вернулся и склонился над ним.
– Чертов дурак, значит, да?! – Он был в ярости. – Это же наши акционеры тут. Джентльмены.
– Может, кто из вас, джентльмены, расхрабрится и вынет из меня кирку? – сказал Гиллон. Он сознавал, что ведет себя очень мужественно, крепко держит в руках – от тяжелораненого трудно не то что требовать, а даже ожидать такого.
Один из англичан, совсем молоденький, опустился возле Гиллона на колени.
– Я сейчас попробую, – сказал он. – А вы сможете это вынести?
Гиллон кивнул. Молодой человек схватил кирку в том месте, где она насажена на ручку, и пошевелил, чтобы выяснить, насколько глубоко она вошла в тело углекопа. Гиллону было очень больно: кирка засела в кости.
– Если уж тащите, так быстрее!
– Хорошо.
– Ну, давайте же!
– Хорошо.
Молодой человек дернул, но недостаточно сильно. Гиллон невольно громко вскрикнул – это уже было выше человеческих сил. Молодого человека трясло.
– Брозкок! – позвал Гиллон.
– Не стану я этого делать.
Тогда Гиллон схватил молодого человека за руку.
– Пойдите туда, по штреку, и кликните Сэма Камерона. Кликните погромче!
– Не слушайте его, вот еще вздумал командовать…
Но молодой человек протиснулся мимо управляющего и высоким, звонким голосом закричал в штреке. Гиллон услышал топот ног. Прибежал Роб-Рой и уставился на распростертого отца.
– О, господи, что они с тобой сделали? – Он повернулся к мистеру Брозкоку. – Что вы сделали с моим отцом?
– Пожалуйста, Роб, скорее…
Роб опустился возле отца на колени и ощупал стальное острие кирки. Потом взялся за нее обеими руками – одной за сталь, другой – за дерево, но кирка не поддавалась. У Роб-Роя было такое чувство, что если он дернет, то вырвет у отца всю грудную клетку, и он опустил руки.
– Вот сейчас я не оправдаю твоих надежд, – сказал он. В этот момент Сэм влетел в забой.
– Убирайтесь все к черту отсюда! – рявкнул он, расталкивая господ. – Почему он здесь так лежит? – крикнул он прямо в лицо мистеру Брозкоку.
– Скорее, Сэм! – сказал Гиллон.
– Ага, пап.
Он уперся коленом в грудь отца и в тот же миг – прежде чем Гиллон успел что-либо осознать – со страшным криком, почти заглушившим громкий, полный боли крик отца, выдернул из его тела кирку.
Кто-то, когда Гиллона несли из шахты, бросил по стародавнему обычаю пригоршню свежей угольной пыли на рану, чтобы остановить кровь. Гиллон никогда бы этого не позволил, но Гиллон этого не знал.
– У тебя целы ноги и у тебя цела рука, а по правилам ты должен был бы лишиться и того и другого, – говорил ему доктор в Кауденбите. Гиллона выпускали из больницы. – Так что будь благодарен за это.
– Я и благодарю вас.
– Благодари бога, а не меня.
– Я не верю в бога.
– Значит, ты дурак. Счастливый, но дурак.
– Во всяком случае, счастливее него. – И Гиллон указал из окна на фургон, где его дожидался зять.
– А я знаю его? – спросил доктор.
Гиллон удивился.
– Боуна-то? Это ж Сэнди Боун. – Доктор отрицательно покачал головой. – Когда он был совсем мальчишкой, на него обвалился свод, и он потерял обе ноги.
Доктор снова отрицательно покачал головой. Он ничего не помнил.
– Через нас ведь столько проходит народу, – сказал он.
Пора было ехать. Гиллон не знал, должен ли пациент, пациент-углекоп, прощаться с доктором за руку или нет. На всякий случай он протянул руку, но доктор не заметил ее.
– Вот что я тебе скажу. Рука-то у тебя осталась, но уголь ты уже никогда рубить не будешь.
– А двигать ею я смогу?
Доктор кивнул, но сказал, что в руке не будет силы.
– Тогда я буду рубить уголь.
– Если будешь, принесешь мне мешок, – сказал доктор без всякой убежденности в голосе.
Путь домой оказался очень мучительным: фургон подпрыгивал на колдобинах и каждый толчок болью отдавался в плече, где с таким трудом удалось срастить мышцы и кость. День стоял чудесный, теплый и почти безветренный, и Гиллон благодарил за это судьбу. Бму хотелось вернуться домой через Горную пустошь. Он не помнил, как его везли в Кауденбит, помнил только, как кирка проломила стену – боль и потом темнота. А сейчас он снова видел солнце, маленькие фермы и впереди – просторы пустоши.
– Ну, как вы? – осведомился Сэнди. – Выглядите вы хорошо.
– Я как птица со сломанным крылом. Выгляжу-то я хорошо, а летать не магу.
– Ничего, полетите. Вы из этого выберетесь. Мистер Селкёрк слыхал, это вы получите хороший кус.
– Да что он, черт возьми, может об этом знать?
– Не знаю. Он слышал, как молодой джентльмен просил, чтоб о вас позаботились.
«Кусом» называли пособие, которое компания считала нужным дать человеку, получившему увечье, или его семье, если он погиб в шахте. В Питманго не существовало, как в других местах, шкалы оплаты за увечья: столько-то, например, за потерянную ногу или раздробленную руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
– Ну и ну! – воскликнул кто-то. – Господи боже мой, нет, вы только подумайте!.. – И стена возле Гиллона рухнула. Он услышал топот людей, выбежавших из соседнего забоя и кинувшихся по штреку к нему в забой, и кто-то за ноги вытащил его из-под горы угля, причинив не меньшую боль, чем кирка, застрявшая у него в теле. Гиллон узнал мистера Брозкока, но его присутствие ничего не объяснило. Остальных он никогда не видел.
– Ох, как мне неприятно, господи, поверьте, мне так неприятно! – причитал кто-то, произнося слова с английским акцентом.
– Прежде всего он не должен был тут находиться, – заявил Брозкок. И нагнулся над Гиллоном. – Зачем тебе понадобилось прорубаться в другой забой?
Гиллон лежал и смотрел на него. Он был слишком ошеломлен случившимся и не мог говорить, но все слышал, и голова у него была ясная.
– Нельзя проходить сквозь стенки, Камерон, – сказал управляющий.
А Гиллон спокойно думал: «Врун, и все-то он врет, только почему он врет?» Но разодранная плоть вдруг дала себя знать: в его нервной системе взорвался детонатор замедленного действия, и он скрючился, сжался всем телом – совсем как раненый лосось – и, не сдержавшись, издал страшный крик; потом спазма прошла, и он снова лежал молча и глядел на них.
– О, господи, мне очень жаль, понимаешь, – произнес чей-то молодой голос.
– Не следует ли вынуть из него кирку? – спросил другой голос, холодный и бесстрастный.
Боль от кирки, вошедшей в кость, становилась невыносимой.
– Кирка сдерживает кровотечение, – заметил Брозкок.
– Но ему должно быть очень больно. – Все голоса были с английским акцентом.
– Они боли не чувствуют. Пойди приведи людей, – сказал Брозкок, обращаясь к кому-то, – надо вытащить его отсюда.
– Да вынь же из меня кирку, – услышал Гиллон собственный голос, звучавший словно откуда-то из дальней дали, – ты, чертов дурак!
Брозкок тотчас вернулся и склонился над ним.
– Чертов дурак, значит, да?! – Он был в ярости. – Это же наши акционеры тут. Джентльмены.
– Может, кто из вас, джентльмены, расхрабрится и вынет из меня кирку? – сказал Гиллон. Он сознавал, что ведет себя очень мужественно, крепко держит в руках – от тяжелораненого трудно не то что требовать, а даже ожидать такого.
Один из англичан, совсем молоденький, опустился возле Гиллона на колени.
– Я сейчас попробую, – сказал он. – А вы сможете это вынести?
Гиллон кивнул. Молодой человек схватил кирку в том месте, где она насажена на ручку, и пошевелил, чтобы выяснить, насколько глубоко она вошла в тело углекопа. Гиллону было очень больно: кирка засела в кости.
– Если уж тащите, так быстрее!
– Хорошо.
– Ну, давайте же!
– Хорошо.
Молодой человек дернул, но недостаточно сильно. Гиллон невольно громко вскрикнул – это уже было выше человеческих сил. Молодого человека трясло.
– Брозкок! – позвал Гиллон.
– Не стану я этого делать.
Тогда Гиллон схватил молодого человека за руку.
– Пойдите туда, по штреку, и кликните Сэма Камерона. Кликните погромче!
– Не слушайте его, вот еще вздумал командовать…
Но молодой человек протиснулся мимо управляющего и высоким, звонким голосом закричал в штреке. Гиллон услышал топот ног. Прибежал Роб-Рой и уставился на распростертого отца.
– О, господи, что они с тобой сделали? – Он повернулся к мистеру Брозкоку. – Что вы сделали с моим отцом?
– Пожалуйста, Роб, скорее…
Роб опустился возле отца на колени и ощупал стальное острие кирки. Потом взялся за нее обеими руками – одной за сталь, другой – за дерево, но кирка не поддавалась. У Роб-Роя было такое чувство, что если он дернет, то вырвет у отца всю грудную клетку, и он опустил руки.
– Вот сейчас я не оправдаю твоих надежд, – сказал он. В этот момент Сэм влетел в забой.
– Убирайтесь все к черту отсюда! – рявкнул он, расталкивая господ. – Почему он здесь так лежит? – крикнул он прямо в лицо мистеру Брозкоку.
– Скорее, Сэм! – сказал Гиллон.
– Ага, пап.
Он уперся коленом в грудь отца и в тот же миг – прежде чем Гиллон успел что-либо осознать – со страшным криком, почти заглушившим громкий, полный боли крик отца, выдернул из его тела кирку.
Кто-то, когда Гиллона несли из шахты, бросил по стародавнему обычаю пригоршню свежей угольной пыли на рану, чтобы остановить кровь. Гиллон никогда бы этого не позволил, но Гиллон этого не знал.
– У тебя целы ноги и у тебя цела рука, а по правилам ты должен был бы лишиться и того и другого, – говорил ему доктор в Кауденбите. Гиллона выпускали из больницы. – Так что будь благодарен за это.
– Я и благодарю вас.
– Благодари бога, а не меня.
– Я не верю в бога.
– Значит, ты дурак. Счастливый, но дурак.
– Во всяком случае, счастливее него. – И Гиллон указал из окна на фургон, где его дожидался зять.
– А я знаю его? – спросил доктор.
Гиллон удивился.
– Боуна-то? Это ж Сэнди Боун. – Доктор отрицательно покачал головой. – Когда он был совсем мальчишкой, на него обвалился свод, и он потерял обе ноги.
Доктор снова отрицательно покачал головой. Он ничего не помнил.
– Через нас ведь столько проходит народу, – сказал он.
Пора было ехать. Гиллон не знал, должен ли пациент, пациент-углекоп, прощаться с доктором за руку или нет. На всякий случай он протянул руку, но доктор не заметил ее.
– Вот что я тебе скажу. Рука-то у тебя осталась, но уголь ты уже никогда рубить не будешь.
– А двигать ею я смогу?
Доктор кивнул, но сказал, что в руке не будет силы.
– Тогда я буду рубить уголь.
– Если будешь, принесешь мне мешок, – сказал доктор без всякой убежденности в голосе.
Путь домой оказался очень мучительным: фургон подпрыгивал на колдобинах и каждый толчок болью отдавался в плече, где с таким трудом удалось срастить мышцы и кость. День стоял чудесный, теплый и почти безветренный, и Гиллон благодарил за это судьбу. Бму хотелось вернуться домой через Горную пустошь. Он не помнил, как его везли в Кауденбит, помнил только, как кирка проломила стену – боль и потом темнота. А сейчас он снова видел солнце, маленькие фермы и впереди – просторы пустоши.
– Ну, как вы? – осведомился Сэнди. – Выглядите вы хорошо.
– Я как птица со сломанным крылом. Выгляжу-то я хорошо, а летать не магу.
– Ничего, полетите. Вы из этого выберетесь. Мистер Селкёрк слыхал, это вы получите хороший кус.
– Да что он, черт возьми, может об этом знать?
– Не знаю. Он слышал, как молодой джентльмен просил, чтоб о вас позаботились.
«Кусом» называли пособие, которое компания считала нужным дать человеку, получившему увечье, или его семье, если он погиб в шахте. В Питманго не существовало, как в других местах, шкалы оплаты за увечья: столько-то, например, за потерянную ногу или раздробленную руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140