– Странно, что они меня не пригласили, – наконец сказала Мэгги. – Обычно ведь приглашают на чай мужа с женой.
Гиллону и в голову не приходило, что графиня может быть плохо воспитана, и от этого ему сразу стало легче – хоть такою малостью потешиться, и то хорошо.
– Может, они выяснили, что ты из Драмов, – сказал Сэм.
– Зачем ты так? – оказала Сара.
– Не слишком остроумно, – заметила ее мать.
– Может, у леди Джейн есть свои планы, – сказал мистер Селкёрк.
– Это тоже нехорошо.
– Рослый, аристократ с виду, жеребчик в самом соку. Говорят, будто они с лордом Файфом, ну, словом… лучше об этом не /говорить.
– И это не остроумно.
«А они, видно, все знают про меня и миссис Камерон», – подумал Гиллон.
– Правда никогда. не бывает остроумной, – сказал Селкёрк.
– А вы, должно быть, в самом деле считаете себя остряком, – заметила Мэгги.
– Нет. Но те, кто слышит, как я шучу, так считают.
И снова тишина – лишь гудит, усугубляя тяжесть тишины, низкий голос Сэма, читающего Джему «В Уолдене», да ветер вздыхает в сосне за окном. День стоял серый, гнетущий, но дождя не было – хоть это хорошо, подумал Гиллон. «Ветер с дождичком зарядит – живо на пиво потянет». Очень важно, чтобы не было дождя, чтобы он явился в Брамби-Холл не со слипшимися волосами и чтобы с юбочки его не стекала вода на натертые или какие у них там есть полы.
– Говорят, у него крутой нрав, – заметил Йэн. – Говорят, Брозкок боится смотреть ему в глаза.
– Ага, только это потому, что Брозкок вор. А наш паша не вор. Он никого обкрадывать не собирается – просто пытается получить то, что по праву принадлежит ему, – сказал Эндрью.
Все старались приободрить его, а он приободриться не мог. Он потянулся за мягким твидовым галстуком и заметил, что рука у него дрожит. Набросил галстук на шею, чтобы посмотреть, как это будет выглядеть. Слишком много твида, подумал он, – слишком много, и только тут понял, что забыл, как повязывают галстук.
– Не думаю, чтобы сейчас еще носили такие галстуки, – оказал Гиллон. – Их время уже прошло.
– Да я на них такие галстуки в прошлом году видел во время матча, – оказал Сэм. – На щеголях, на барах. Есть галстуки такие, сякие и этакие.
– Это еще что за тарабарщина? – прикрикнул на него отец.
Сэм не испугался.
– А то, что есть галстуки вроде наших шотландских юбок. Если юбки и меняют фасон, так, может, раз в два века, верно?
Наконец настало время лезть в бадью. Поскольку мылся он не после шахты, женщины решили, что неприлично находиться в одной с ним комнате, и вышли в залу. Чудно это: как они здесь не видят наготы, если она покрыта угольной пылью и грязью, Гиллон никогда не переставал этому удивляться, хоть постепенно и привык. Теперь он жалел, что встретится с лордом Файфом не после работы, когда лицо его было бы надежно замаскировано угольной пылью, а одежда пропитана честно заработанным потом – его, так сказать, «верительными грамотами» добропорядочного труженика. Рубец у него на плече был безобразный. Угольная пыль так и не вымылась из него, и сейчас то место, где была рана, представляло собой ярко-красное неровное пятно, окруженное синевой и чернотой.
– Надо бы тебе идти без рубашки, – сказал Селкёрк. – Леди Джейн так бы и упала. «Отдай этому: мерзавцу деньги, и пусть убирается вон», – сказала бы она.
– Запомни, пап, не пользуйся правой рукой, ни в коем разе, – сказал Эндрью.
– Я 'буду пользоваться ею как могу. Я вовсе не собираюсь притворяться.
– 'Но ты же не можешь по-настоящему пользоваться рукой. Ты не можешь ею работать. Какое же это притворство, если ты покажешь, что рука у тебя не действует!
– Это, можно сказать, будет только маленькой передержкой, а не 'искажением истины, – заметил Сэм. Откуда они это взяли, эту привычку пользоваться истиной как отправной точкой, а не смотреть на нее как на нечто завершающее, конечное, к чему надо стремиться? Не понимал он этих ребят, которых сам вырастил. Вообще он никого не понимает, подумал он.
– Вот что, – крикнула Мэгги из залы, – когда тебе дадут чашку с чаем, возьми ее в левую руку и скажи очень громко: «Извините, но я не могу пользоваться той рукой, какой нужно».
В любой другой день (Гиллон улыбнулся бы. Сейчас же он не улыбнулся, но кое-что понял.
Эндрью поднялся и отправился на Горную пустошь, чтобы в последний раз пересчитать суда в «гавани и уяснить себе, насколько кратко прижат к стенке лорд Файф. Джемми насчитал шесть угольщиков. Если сейчас там ждут погрузки уже восемь или десять, это обстоятельство будет огромной силой давить на графа, вынуждая его быстрее закончить локаут, а Гиллон, зная это, будет иметь в своем распоряжении тайный козырь, с помощью которого можно сорвать банк.
Полтора часа вверх, чтобы. пересчитать суда, и сорок минут вниз, самое большее. Времени хоть отбавляй. И все же Эндрью решил часть пути бежать – во всяком случае до тех пор, пока подъем не станет чересчур крутым. Приятно было очутиться на воздухе, вне дома, где со вчерашнего дня толкутся люди – одни приходят, другие уходят. Столько всяких советов сыпалось на его отца – каждый являлся с какой-нибудь потрясающей идеей насчет того, как вести себя с лордом Файфом: не просто разговаривать с ним на равных – нет, надо осадить его, поставить на место. Хорошо было бежать: день прояснялся, и всюду – и в самом Эндрью, и в доме, и в семье, и в поселке – чувствовалось великое возбуждение. Эндрью добежал до конца Тошманговской террасы, и там, где она заворачивает в саду Белой Горлицы, на стыке с Тропой углекопов, стояла Элисон Боун, словно поджидая его. Он замедлил бег, надеясь, что это получилось не очень нарочито, так как ему не хотелось, чтобы она подумала, будто он останавливается ради нее. Теперь их уже кое-что объединяло: его отец да и он сам были у нее в доме; он держал речь у нее в доме, видел даже постель, на которой она спит. Подойдя к ней ближе, он вообще перешел на шаг, точно устал, но по-прежнему не смотрел на нее. Пусть сама заговорит, если хочет.
– Хорошая мысль тебе пришла в голову! – сказала Элисон.
Он удивленно повернулся к ней, будто только сейчас ее увидел.
– Ой! – Он усиленно заморгал. «Ну и притвора же я», – подумал он, а вслух произнес: – Какая мысль?
– Да насчет юбочки. Теперь все иначе будет выглядеть.
– Надеюсь. – Он продолжал стоять, повернувшись лицом к Горной пустоши, и никак не мог придумать, что бы еще сказать. Она была такая хорошенькая, такая непохожая на других девушек в Питманго. Те вечно поддразнивают мальчишек или оскорбляют – так уж принято в поселке. Это, конечно, надоедает, зато разговор легче поддерживать.
– А как сегодня твой отец?
Тут Эндрью мог позволить себе улыбнуться.
– Ох и волнуется. А то как же!
– Ничего удивительного.
– Шнырит по дому, точно в нем нечистая сила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140