Но, естественно, он продолжал сидеть.
«Что это у него на спине?» – спросила она.
В ту минуту это его смутило, а сейчас он улыбнулся.
«Мускулы, мисс, это называется мускулами».
– Чему ты улыбаешься? – спросил Уолтер Боун. – Я ничего смешного не вижу.
– Что?
– Ты меня даже не слышал, дружище? – оказал мистер Боун. – Что-то слишком ты рассеянный, а ведь мы обсуждаем такое важное дело.
– Что именно?
– Решили, что ты должен согласиться на сто фунтов, если тебе предложат эту сумму.
– Маловато, – сказал Гиллон. – Глупо я буду выглядеть. Я же запросил четыреста. – Эта цифра с самого начала вызывала раздражение в поселке. Частично и заваруха-то, по мнению поселка, началась из-за этого. Именно это кричали те, кто швырял камни в двери и окна его дома. – Придется мне гордость заткнуть за ремень.
– Но это уже будет гарантированная сумма, дружище, ответ на требование, а не прихоть лейрда. Все взвесь, Камерон. Ведь это ему придется заткнуть за ремень гордость. Все взвесь, дружище, не упускай ничего из виду.
«А я и не упускаю, – подумал Гиллон, – ни в коем случае не упускаю». Какого черта иначе он тут делает?
Совещание было окончено. Теперь все сгрудились вокруг Гиллона, высказывая советы, предложения, подбадривая его.
– Запомни, – говорил ему какой-то человек, – когда служанка опросит тебя, что ты хочешь к чаю, скажи: «Ломтик лимона, пожалуйста». – Это был Джон Троттер. – Скажи этак небрежно, легко, чтобы показать, что ты знаешь, как в гостях чай пьют. К примеру: «Я бы не возражал против кусочка лимона, мисс». Что-нибудь в этом роде. Молока – ни-ни, сахару – ни-ни, молоко пусть пьют углекопы.
– Но я и есть углекоп.
– Ты – наш представитель. Так что лимон, ясно?
– Угу.
– Лимон!
Гиллон подумал: интересно, а с чем Карл Маркс пьет чай. Очень скоро все разошлись – остались лишь Гиллон, Эндрью и Уолтер Боун.
– Подумать только: будет лить чай с графом и графиней Файф в Брамби-Холле!.. – оказал Уолтер Боун. – Кому бы это могло в голову прийти в тот день, когда ты подошел к Десятниковым воротам? Я знаю, Гиллон, ты нас не уронишь.
– Да уж постараюсь.
– Тогда все в порядке.
Гиллон почувствовал, как в желудке у него снова зашевелились льдинки.
– Счастья вам, мистер Камерон, – сказала Элисон Боун из затененного проема двери. – Лучше вас никто этого не сделает.
Голос ее показался Эндрью мягким шорохом ветерка в сухом камыше.
9
– Который час?
– Полдень, пап, – сказал Сэм. – Несколько минут первого.
– Не может быть.
– Ты хочешь, чтоб было меньше или больше?
– Сам не знаю. Иной раз мне хочется, чтобы все произошло поскорее, а иной раз – чтобы вообще не было ничего.
– Хоти не хоти, время – оно само себе хозяин. Хозяин… Всюду здесь хозяева. Мастера на шахте, графы и графини, Уолтер Боун, голод, и все – один другого хуже.
– Рехнуться можно, – сказала Мэгги. Она перешивала подкладку на твидовом пиджаке, который одолжили Гиллону, с тем чтобы он выглядел поприличней. – Целое утро потратила на то, чтобы чей-то чужой пиджак лучше выглядел.
– Но ведь твой муж наденет его.
В дом вошел Йэн. Он начищал туфли кусочком сала, которым лечили Джемми, вываренным в уксусе с добавлением ламповой сажи.
– Который час?
Никто не ответил. Слишком уж время действовало сейчас всем на нервы.
– И воняет же от этой миски. Надеюсь, хоть от туфель не будет так вонять, – сказал Сэм.
– Я спросил, который час.
Сара наконец ответила ему:
– Пять часов. Еще осталось целых пять часов.
Значит, из дому ему надо выходить через четыре с половиной часа.
Гиллон снова почувствовал, как у него сжало под ложечкой. Так подействовало на него слово «надо». Он вдруг поднял голову и посмотрел на них, взволнованный, но как-то по-иному. Ему вовсе не надо туда идти, ему вообще никуда идти не надо. Он же получил не вызов в суд, а приглашение. И нет в мире такого закона, который гласил бы, что он, Гиллон Камерон, свободный гражданин, должен идти пить чай с лордом Файфом.
– Вовсе мне не надо… – начал было Гиллон, но мальчики не слушали его. Придется подождать.
– Господи, так ведь эти же туфли как вонять-то будут, дружище.
– Они не будут вонять, – сказал Йэн. – Когда я кончу с ними заниматься, от них будет пахнуть вереском, и блестеть они будут, как нос углекопа.
– Нет такого закона, в котором было бы сказано… – снова начал было Гиллон.
– Интересно, как у них там внутри? – заметил Энди Бегг. Доброжелатели уже начали заглядывать в дам, чтобы поддержать своего представителя.
– Жарко, как в аду, – сказал Йэн, поднимая голову от туфель. – Он топит вовсю, чтоб все знали, сколько у него угля.
– Глупости. Такому человеку нечего хвастать, что у него есть уголь.
– И все же он это делает.
– Кто это говорит?
– Люди, – сказал Йэн, – люди, которые знают.
Йэна никогда не одолеешь, подумал Гиллон. Он всегда увернется от ответа, если не знает его. Гиллон подозревал, что так может оказаться и с графом, и почувствовал, как у него все сжалось внутри. Сколько раз может у него вот так все сжиматься и распускаться, пока что-нибудь не выйдет из строя, подумал Гиллон. В комнату вошла Эмили со спорраном. Кожа была промыта мягким седельным мылом и слегка смазана маслом, а мех на крышке кошеля отчищен сапожником.
– Он взял за это монету, – сказала Эмили. – Можете себе представить?
Никто не мот.
– Еще пять часов до выхода, – сказал Йэн.
– О, господи, – внезапно вырвалось у Гиллон а. – Это же не казнь! Я же иду туда не умирать!
В комнате наступила тишина. Это была тишина напряженная, взвинченная. Всем хотелось говорить, но они с уважением относились к тому, что творилось с их отцом, и сейчас своими разговорами они лишь вторгались бы в тайное тайн его души, нарушали хрупкое равновесие, которое он пытался в себе создать. Он то представлял себе, как он непринужденно входит в комнату и беседует с собравшимися там гостями, если таковые будут, и чувствовал при этом приятное возбуждение, а через минуту уже представлял себе обратное: как язык присохнет у него к гортани и он будет что-то бормотать, а никто не поймет его и над ним начнут смеяться, не в силах разобрать, что он там бормочет.
Дело в том, что и то и другое могло случиться. Все зависело от того, какое будет у него состояние, когда ему откроют дверь. Это и определит дальнейшее. И если сейчас ему удастся найти нужную линию поведения, нужное состояние, надо попытаться это удержать, сохранить в себе, пока он не подойдет к входной двери Брамби-Холла и не позвонит в звонок.
– Не слышали, недели две тому назад никто не утонул в Фёрт-оф-Форте?
Он увидел, как они посмотрели друг на друга с таким выражением, точно их представитель лишился рассудка.
– Со мной все в порядке, – сказал Гиллон. – Уверяю вас, все в порядке.
И снова наступила тишина, угрюмая тишина, которую трудно поддерживать и трудно нарушить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
«Что это у него на спине?» – спросила она.
В ту минуту это его смутило, а сейчас он улыбнулся.
«Мускулы, мисс, это называется мускулами».
– Чему ты улыбаешься? – спросил Уолтер Боун. – Я ничего смешного не вижу.
– Что?
– Ты меня даже не слышал, дружище? – оказал мистер Боун. – Что-то слишком ты рассеянный, а ведь мы обсуждаем такое важное дело.
– Что именно?
– Решили, что ты должен согласиться на сто фунтов, если тебе предложат эту сумму.
– Маловато, – сказал Гиллон. – Глупо я буду выглядеть. Я же запросил четыреста. – Эта цифра с самого начала вызывала раздражение в поселке. Частично и заваруха-то, по мнению поселка, началась из-за этого. Именно это кричали те, кто швырял камни в двери и окна его дома. – Придется мне гордость заткнуть за ремень.
– Но это уже будет гарантированная сумма, дружище, ответ на требование, а не прихоть лейрда. Все взвесь, Камерон. Ведь это ему придется заткнуть за ремень гордость. Все взвесь, дружище, не упускай ничего из виду.
«А я и не упускаю, – подумал Гиллон, – ни в коем случае не упускаю». Какого черта иначе он тут делает?
Совещание было окончено. Теперь все сгрудились вокруг Гиллона, высказывая советы, предложения, подбадривая его.
– Запомни, – говорил ему какой-то человек, – когда служанка опросит тебя, что ты хочешь к чаю, скажи: «Ломтик лимона, пожалуйста». – Это был Джон Троттер. – Скажи этак небрежно, легко, чтобы показать, что ты знаешь, как в гостях чай пьют. К примеру: «Я бы не возражал против кусочка лимона, мисс». Что-нибудь в этом роде. Молока – ни-ни, сахару – ни-ни, молоко пусть пьют углекопы.
– Но я и есть углекоп.
– Ты – наш представитель. Так что лимон, ясно?
– Угу.
– Лимон!
Гиллон подумал: интересно, а с чем Карл Маркс пьет чай. Очень скоро все разошлись – остались лишь Гиллон, Эндрью и Уолтер Боун.
– Подумать только: будет лить чай с графом и графиней Файф в Брамби-Холле!.. – оказал Уолтер Боун. – Кому бы это могло в голову прийти в тот день, когда ты подошел к Десятниковым воротам? Я знаю, Гиллон, ты нас не уронишь.
– Да уж постараюсь.
– Тогда все в порядке.
Гиллон почувствовал, как в желудке у него снова зашевелились льдинки.
– Счастья вам, мистер Камерон, – сказала Элисон Боун из затененного проема двери. – Лучше вас никто этого не сделает.
Голос ее показался Эндрью мягким шорохом ветерка в сухом камыше.
9
– Который час?
– Полдень, пап, – сказал Сэм. – Несколько минут первого.
– Не может быть.
– Ты хочешь, чтоб было меньше или больше?
– Сам не знаю. Иной раз мне хочется, чтобы все произошло поскорее, а иной раз – чтобы вообще не было ничего.
– Хоти не хоти, время – оно само себе хозяин. Хозяин… Всюду здесь хозяева. Мастера на шахте, графы и графини, Уолтер Боун, голод, и все – один другого хуже.
– Рехнуться можно, – сказала Мэгги. Она перешивала подкладку на твидовом пиджаке, который одолжили Гиллону, с тем чтобы он выглядел поприличней. – Целое утро потратила на то, чтобы чей-то чужой пиджак лучше выглядел.
– Но ведь твой муж наденет его.
В дом вошел Йэн. Он начищал туфли кусочком сала, которым лечили Джемми, вываренным в уксусе с добавлением ламповой сажи.
– Который час?
Никто не ответил. Слишком уж время действовало сейчас всем на нервы.
– И воняет же от этой миски. Надеюсь, хоть от туфель не будет так вонять, – сказал Сэм.
– Я спросил, который час.
Сара наконец ответила ему:
– Пять часов. Еще осталось целых пять часов.
Значит, из дому ему надо выходить через четыре с половиной часа.
Гиллон снова почувствовал, как у него сжало под ложечкой. Так подействовало на него слово «надо». Он вдруг поднял голову и посмотрел на них, взволнованный, но как-то по-иному. Ему вовсе не надо туда идти, ему вообще никуда идти не надо. Он же получил не вызов в суд, а приглашение. И нет в мире такого закона, который гласил бы, что он, Гиллон Камерон, свободный гражданин, должен идти пить чай с лордом Файфом.
– Вовсе мне не надо… – начал было Гиллон, но мальчики не слушали его. Придется подождать.
– Господи, так ведь эти же туфли как вонять-то будут, дружище.
– Они не будут вонять, – сказал Йэн. – Когда я кончу с ними заниматься, от них будет пахнуть вереском, и блестеть они будут, как нос углекопа.
– Нет такого закона, в котором было бы сказано… – снова начал было Гиллон.
– Интересно, как у них там внутри? – заметил Энди Бегг. Доброжелатели уже начали заглядывать в дам, чтобы поддержать своего представителя.
– Жарко, как в аду, – сказал Йэн, поднимая голову от туфель. – Он топит вовсю, чтоб все знали, сколько у него угля.
– Глупости. Такому человеку нечего хвастать, что у него есть уголь.
– И все же он это делает.
– Кто это говорит?
– Люди, – сказал Йэн, – люди, которые знают.
Йэна никогда не одолеешь, подумал Гиллон. Он всегда увернется от ответа, если не знает его. Гиллон подозревал, что так может оказаться и с графом, и почувствовал, как у него все сжалось внутри. Сколько раз может у него вот так все сжиматься и распускаться, пока что-нибудь не выйдет из строя, подумал Гиллон. В комнату вошла Эмили со спорраном. Кожа была промыта мягким седельным мылом и слегка смазана маслом, а мех на крышке кошеля отчищен сапожником.
– Он взял за это монету, – сказала Эмили. – Можете себе представить?
Никто не мот.
– Еще пять часов до выхода, – сказал Йэн.
– О, господи, – внезапно вырвалось у Гиллон а. – Это же не казнь! Я же иду туда не умирать!
В комнате наступила тишина. Это была тишина напряженная, взвинченная. Всем хотелось говорить, но они с уважением относились к тому, что творилось с их отцом, и сейчас своими разговорами они лишь вторгались бы в тайное тайн его души, нарушали хрупкое равновесие, которое он пытался в себе создать. Он то представлял себе, как он непринужденно входит в комнату и беседует с собравшимися там гостями, если таковые будут, и чувствовал при этом приятное возбуждение, а через минуту уже представлял себе обратное: как язык присохнет у него к гортани и он будет что-то бормотать, а никто не поймет его и над ним начнут смеяться, не в силах разобрать, что он там бормочет.
Дело в том, что и то и другое могло случиться. Все зависело от того, какое будет у него состояние, когда ему откроют дверь. Это и определит дальнейшее. И если сейчас ему удастся найти нужную линию поведения, нужное состояние, надо попытаться это удержать, сохранить в себе, пока он не подойдет к входной двери Брамби-Холла и не позвонит в звонок.
– Не слышали, недели две тому назад никто не утонул в Фёрт-оф-Форте?
Он увидел, как они посмотрели друг на друга с таким выражением, точно их представитель лишился рассудка.
– Со мной все в порядке, – сказал Гиллон. – Уверяю вас, все в порядке.
И снова наступила тишина, угрюмая тишина, которую трудно поддерживать и трудно нарушить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140