«Кто честным кормится трудом, таких зову я знатью», – твердил он про себя, обтирая угольную грязь, подбадривая себя этими словами, от души стремясь в них верить, как стремится верить в устойчивость своей утлой лодчонки вышедший в море рыбак, хотя Гиллон прекрасно знал, что Бернс – безнадежный романтик и что есть люди, которые по разным причинам стоят над другими людьми.
Он вошел в ворота, думая, что его непременно остановят, прежде чем он дойдет до двери, но этого не произошло, и он, хрустя гравием, прошел по подъездной аллее. Дверь оказалась огромная, обитая железом, точно древний щит, и Гиллон остановился перед ней, чтобы собраться с чувствами. Как быть с шапочкой – войти в ней, или держать ее в руке, или отдать служанке? А что, если там нет служанки? Что, если леди Джейн откроет дверь сама? Должен углекоп отдать графине шапку или нет? И тут ему вдруг стало легче. (Ведь он же всего-навсего углекоп, значит, и вести себя должен как углекоп и ничего другого от него не ждут! Но тогда почему же он пришел сюда в таком костюме? Он стоял у двери, ища звонка, или ручки, на которую можно было бы нажать, или молотка, которым можно было (бы постучать, – тут дверь внезапно отворилась, и он чуть не бросился наутек.
– Да?
– Видите ли, я… хм…
Он почувствовал, что краснеет. А он вовсе этого не хотел.
– Что вам угодно.
Судя по произношению – ирландка. Он увидел, как она оглядела его с головы до пят с этакой нагловатой, характерной для ирландцев полуулыбочкой, отчего на носу и в уголках рта собираются мелкие морщинки.
– Угодно? Ничего мне не угодно… Дело в том, что я, видите ли…
– Как прикажете доложить?
– Ну… Камерон. Да, мистер Камерон. Мистер Г. Камерон.
– Какое же из этих трех вы предпочитаете?
За ней появились другие девушки – тоже ирландки, в шуршащих черных юбках до полу и в огромных накрахмаленных белых передниках, как у монахинь-католичек, и все они иронически улыбались.
– Окажите: мистер Г. Камерон пришел к лорду Файфу.
Она оставила его у порога. Он слышал, как другие служанки за дверью, точно мышки, шмыгнули в разные стороны. Видно, они знали, что он должен прийти. «Как это типично для ирландского трудового народа – подсмеиваться над себе подобными, – подумал Гиллон. – Немудрено, что им до сих пор не удалось организовать сколько-нибудь сплоченное рабочее движение: все разваливается при столкновении с хозяевами, англичанами и собственными священниками». Девушка вернулась, теперь уже открыто улыбаясь хитрой ехидной улыбочкой – так улыбаются дети в школе, когда других детишек ведут пороть.
– Входи, трудяга, – шепнула она ему. – Здесь немного иначе, чем в шахте, верно?
Он с яростью повернулся было к ней, но по ее глазам увидел, что она не собиралась издеваться над ним.
– Иди налево и потом прямо до Большого зала. – Она дотронулась до его плеча, и он сморщился. – Они совсем не такие плохие. Может, чересчур строжат, и уж больно они шотландцы… – И зажала себе рот рукой. – Ох, что же это я говорю!
Гиллон невольно рассмеялся.
– Держись как всегда, и все будет в порядке, – сказала она.
Он пошел по длинному сумрачному коридору, чувствуя себя гораздо лучше, чуть ли не уверенно. «Может, он и много тратит угля, но газ жалеет», – подумал Гиллон, и s ату минуту услышал, что она идет за ним, постукивая каблуками по деревянному паркету.
– Мистер?! – Он остановился. – Шляпу.
Он не понял ее.
– Дайте мне, ради бога, вашу шляпу.
– Я, пожалуй, пойду в ней.
– Ни разу еще не видела, чтобы кто-нибудь входил в этот дом в шляпе.
– А вы хоть раз видели в этом доме углекопа?
Она отрицательно покачала головой. Она была молоденькая и хорошенькая, совсем молоденькая – такую родители должны держать при себе.
– Ага, вот видишь. Углекопы не снимают шапки в доме, а я углекоп.
– По мне, так пожалуйста, Рыжик. – И она подмигнула ему.
«Свеженькая, – подумал он. – Свежая, как трава, и славная».
Когда он повернулся к ней спиной, то с сожалением увидел, что несколько человек из тех, кто находился в Большом зале, наблюдали за ним, и в их глазах он уже упал на несколько делений, точно встал на одну доску с ирландской девушкой-служанкой, а ниже этого в Шотландии нельзя опуститься, разве что вступить в связь с африканкой.
Он вошел в комнату, но никто не обращал на него внимания. Там было человек восемь или девять – они переходили с места на место, позвякивая чашечками, беседуя друг с другом, и никто как будто не видел его. Лица их казались ему такими же далекими и стертыми, как лица тех, кто стоял вдоль Тропы углекопов. Здесь было светлее, чем в коридоре, и Гиллон не сразу освоился с переменой в освещении – так с ним всегда теперь бывало, – поэтому некоторое время он стоял и мигал.
– Это что еще такое? – опросил чей-то голос. Человека Гиллон не видел. – Я спрашиваю: это что такое?
Гиллон повернулся на звук голоса, но за спиной говорившего стояло несколько оплывших свечей, и он ничего не мог разглядеть.
– Это Камерон, милорд. – Вот этот голос Гиллон узнал: Брозкок. – Углекоп, сэр.
Гиллон увидел, а если не увидел, то услышал, как двое или трое поставили на столик чашки и тарелочки с тортом и повернули к нему голову.
– Послушайте, – сказал кто-то. Какая-то леди. – Дайте мне вашу шапочку.
– Да, конечно, шапочку, – сказал Гиллон и снял гленгарри, жалея, что не отдал ее девушке.
– Углекоп? – Нельзя сказать, чтобы голос был злой. – А выглядит он так, будто только что вернулся с охоты.
– Нет, я… – начал было Гиллон, но понял, что они вовсе не желают его слушать.
– А ну, подойди-ка сюда, чтобы мы могли хоть разглядеть тебя.
Гиллон обошел большое кресло с высокой спинкой, в котором, развалясь, сидел граф Файф.
– Брозкок уверяет меня, что ты один из моих углекопов, но я ему не верю. Я говорю, что ты пришел прямо с пустоши после долгой охоты и сейчас поднесешь нам связку-другую куропаток.
Гиллон ие мог понять, почему все рассмеялись. Он по-прежнему плохо видел, и ему было так легче, как легче бывает, когда лицо скрыто под налетом угольной пыли или под маской, это позволяет человеку делать то, чего обычно он никогда в жизни не сделает.
– Мне бы не хотелось говорить, что мистер Брозкок прав, а лорд Файф – нет, но, 'может, вы посмотрите на мои руки, сэр.
Это было встречено легким, снисходительным смешком.
– Неплохо сказано, – изрек лорд Файф. – У этого человека есть такт. Дайте человеку чаю.
Кто-то сунул Гиллону в руки чашку с чаем и спросил:
– Сливок и сахару?
– Лимона, пожалуйста. Кусочек лимона меня бы вполне устроил.
– Лимона?! – произнес голос. Он понял, что это леди Джейн. – Вы слышали? Он просит лимона/ (Какой изысканный вкус… Боюсь, у нас нет лимона. Боюсь, мы – сторонники сливок и сахара. – Она говорила очень медленно, весьма неожиданно расставляя ударения, и Гиллон подумал, что, наверное, потому молодежь в комнате так часто смеялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Он вошел в ворота, думая, что его непременно остановят, прежде чем он дойдет до двери, но этого не произошло, и он, хрустя гравием, прошел по подъездной аллее. Дверь оказалась огромная, обитая железом, точно древний щит, и Гиллон остановился перед ней, чтобы собраться с чувствами. Как быть с шапочкой – войти в ней, или держать ее в руке, или отдать служанке? А что, если там нет служанки? Что, если леди Джейн откроет дверь сама? Должен углекоп отдать графине шапку или нет? И тут ему вдруг стало легче. (Ведь он же всего-навсего углекоп, значит, и вести себя должен как углекоп и ничего другого от него не ждут! Но тогда почему же он пришел сюда в таком костюме? Он стоял у двери, ища звонка, или ручки, на которую можно было бы нажать, или молотка, которым можно было (бы постучать, – тут дверь внезапно отворилась, и он чуть не бросился наутек.
– Да?
– Видите ли, я… хм…
Он почувствовал, что краснеет. А он вовсе этого не хотел.
– Что вам угодно.
Судя по произношению – ирландка. Он увидел, как она оглядела его с головы до пят с этакой нагловатой, характерной для ирландцев полуулыбочкой, отчего на носу и в уголках рта собираются мелкие морщинки.
– Угодно? Ничего мне не угодно… Дело в том, что я, видите ли…
– Как прикажете доложить?
– Ну… Камерон. Да, мистер Камерон. Мистер Г. Камерон.
– Какое же из этих трех вы предпочитаете?
За ней появились другие девушки – тоже ирландки, в шуршащих черных юбках до полу и в огромных накрахмаленных белых передниках, как у монахинь-католичек, и все они иронически улыбались.
– Окажите: мистер Г. Камерон пришел к лорду Файфу.
Она оставила его у порога. Он слышал, как другие служанки за дверью, точно мышки, шмыгнули в разные стороны. Видно, они знали, что он должен прийти. «Как это типично для ирландского трудового народа – подсмеиваться над себе подобными, – подумал Гиллон. – Немудрено, что им до сих пор не удалось организовать сколько-нибудь сплоченное рабочее движение: все разваливается при столкновении с хозяевами, англичанами и собственными священниками». Девушка вернулась, теперь уже открыто улыбаясь хитрой ехидной улыбочкой – так улыбаются дети в школе, когда других детишек ведут пороть.
– Входи, трудяга, – шепнула она ему. – Здесь немного иначе, чем в шахте, верно?
Он с яростью повернулся было к ней, но по ее глазам увидел, что она не собиралась издеваться над ним.
– Иди налево и потом прямо до Большого зала. – Она дотронулась до его плеча, и он сморщился. – Они совсем не такие плохие. Может, чересчур строжат, и уж больно они шотландцы… – И зажала себе рот рукой. – Ох, что же это я говорю!
Гиллон невольно рассмеялся.
– Держись как всегда, и все будет в порядке, – сказала она.
Он пошел по длинному сумрачному коридору, чувствуя себя гораздо лучше, чуть ли не уверенно. «Может, он и много тратит угля, но газ жалеет», – подумал Гиллон, и s ату минуту услышал, что она идет за ним, постукивая каблуками по деревянному паркету.
– Мистер?! – Он остановился. – Шляпу.
Он не понял ее.
– Дайте мне, ради бога, вашу шляпу.
– Я, пожалуй, пойду в ней.
– Ни разу еще не видела, чтобы кто-нибудь входил в этот дом в шляпе.
– А вы хоть раз видели в этом доме углекопа?
Она отрицательно покачала головой. Она была молоденькая и хорошенькая, совсем молоденькая – такую родители должны держать при себе.
– Ага, вот видишь. Углекопы не снимают шапки в доме, а я углекоп.
– По мне, так пожалуйста, Рыжик. – И она подмигнула ему.
«Свеженькая, – подумал он. – Свежая, как трава, и славная».
Когда он повернулся к ней спиной, то с сожалением увидел, что несколько человек из тех, кто находился в Большом зале, наблюдали за ним, и в их глазах он уже упал на несколько делений, точно встал на одну доску с ирландской девушкой-служанкой, а ниже этого в Шотландии нельзя опуститься, разве что вступить в связь с африканкой.
Он вошел в комнату, но никто не обращал на него внимания. Там было человек восемь или девять – они переходили с места на место, позвякивая чашечками, беседуя друг с другом, и никто как будто не видел его. Лица их казались ему такими же далекими и стертыми, как лица тех, кто стоял вдоль Тропы углекопов. Здесь было светлее, чем в коридоре, и Гиллон не сразу освоился с переменой в освещении – так с ним всегда теперь бывало, – поэтому некоторое время он стоял и мигал.
– Это что еще такое? – опросил чей-то голос. Человека Гиллон не видел. – Я спрашиваю: это что такое?
Гиллон повернулся на звук голоса, но за спиной говорившего стояло несколько оплывших свечей, и он ничего не мог разглядеть.
– Это Камерон, милорд. – Вот этот голос Гиллон узнал: Брозкок. – Углекоп, сэр.
Гиллон увидел, а если не увидел, то услышал, как двое или трое поставили на столик чашки и тарелочки с тортом и повернули к нему голову.
– Послушайте, – сказал кто-то. Какая-то леди. – Дайте мне вашу шапочку.
– Да, конечно, шапочку, – сказал Гиллон и снял гленгарри, жалея, что не отдал ее девушке.
– Углекоп? – Нельзя сказать, чтобы голос был злой. – А выглядит он так, будто только что вернулся с охоты.
– Нет, я… – начал было Гиллон, но понял, что они вовсе не желают его слушать.
– А ну, подойди-ка сюда, чтобы мы могли хоть разглядеть тебя.
Гиллон обошел большое кресло с высокой спинкой, в котором, развалясь, сидел граф Файф.
– Брозкок уверяет меня, что ты один из моих углекопов, но я ему не верю. Я говорю, что ты пришел прямо с пустоши после долгой охоты и сейчас поднесешь нам связку-другую куропаток.
Гиллон ие мог понять, почему все рассмеялись. Он по-прежнему плохо видел, и ему было так легче, как легче бывает, когда лицо скрыто под налетом угольной пыли или под маской, это позволяет человеку делать то, чего обычно он никогда в жизни не сделает.
– Мне бы не хотелось говорить, что мистер Брозкок прав, а лорд Файф – нет, но, 'может, вы посмотрите на мои руки, сэр.
Это было встречено легким, снисходительным смешком.
– Неплохо сказано, – изрек лорд Файф. – У этого человека есть такт. Дайте человеку чаю.
Кто-то сунул Гиллону в руки чашку с чаем и спросил:
– Сливок и сахару?
– Лимона, пожалуйста. Кусочек лимона меня бы вполне устроил.
– Лимона?! – произнес голос. Он понял, что это леди Джейн. – Вы слышали? Он просит лимона/ (Какой изысканный вкус… Боюсь, у нас нет лимона. Боюсь, мы – сторонники сливок и сахара. – Она говорила очень медленно, весьма неожиданно расставляя ударения, и Гиллон подумал, что, наверное, потому молодежь в комнате так часто смеялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140