– А вы думаете я не слышу, как они плачут по ночам? Я тоже начинаю плакать, но начинаю и кое-что понимать. Я не собираюсь сдаваться, чтобы легче было потом сдаться вам. Вопрос ведь как стоит: хотите вы, чтоб вами правил закон, или хотите всю жизнь плясать под дудку хозяев?
К этому времени и остальные Камероны вышли на улицу. Если какая-то сила и объединяла доселе толпу, сейчас она исчезла. И толпа – хотя это была масса, коллектив – стала слабее одного сильного человека.
– Если вы хотите подписать «Желтую бумагу» и получить еду для ваших детей, вы знаете, куда надо идти. Но знайте и другое. Мой сын Джем никогда уже такой бумаги не подпишет. И я никогда ее не подпишу.
После этого толпа распалась. «Раскляклась», как сказали бы в Питманго, – дух из нее выпустили, и люди побрели прочь, никто даже не обернулся. Гиллон и вся его семья смотрели им вслед, и, когда народ потек вниз с холма – кто в одиночестве, а кто группками, – они открыли дверь и вошли в дом.
– Так ты и в Брамби-Холле разговаривал, пап? – спросил Сэм.
– Нет, хотелось бы мне так разговаривать, да не вышло.
– Ох, папа, Джем так гордился бы тобой, если б слышал тебя сегодня, – сказал Роб-Рой. – Это для него было бы лучше любой заупокойной службы.
– Ага, он был бы доволен, – сказал Эндрью.
Мэгги подошла к Гиллону.
– Ты был прав, а я не права, – сказала она. – И держался ты так хорошо, что лучшего почти и желать нельзя.
Они считали, что мистер Селкёрк пришел к ним, чтобы поздравить Гиллона. Но они ошиблись. Через два-три дня после похода на гору несколько рабочих, не в силах больше видеть лица своих детей, глядевших на них из постелей, где они лежали совсем ослабшие и больше спали, чем бодрствовали, забывая во сне про голод, образовали Бедственный комитет, куда любой человек мог прийти и заявить, что его семья погибает от голода. Если Комитет соглашался с представленными доводами, человек этот мог пойти в Обираловку и открыто, нимало не роняя себя в глазах жителей поселка, подписать «Желтую бумагу» и принести домой корзинку с едой.
– Вот она, Гиллон, – сказал Генри Селкёрк, – трещина в плотине, течь в дамбе. Такова, Гиллон, жизнь. Ни один голодный не в силах вынести запах жира на сковороде у соседа – либо он убьет его, либо присоединится к нему. И по моему скромному мнению…
– Я не знала, что у вас скромное мнение, мистер Селкёрк, – вставила Мэгги.
– …люди скорее присоединятся к нему. Но может, у вас есть чем заткнуть брешь?
Гиллон отрицательно покачал головой. Он считал, что достиг в своей жизни рубежа, когда мог различить истину, если она представала перед ним.
– А по моему скромному мнению, мистер Селкёрк, вы изрядное дерьмо, – сказал Сэм.
– Угу, – с большой убежденностью подтвердил Эндрью. – Угу.
Они полагали, что он разозлится, и ожидали взрыва, ни взрыва не последовало. Мистер Селкёрк просто стоял в дверях и улыбался.
* * *
Только за первую неделю в Бедственный комитет явилось свыше ста отцов семейств, а в понедельник утром свыше трехсот человек стояли у шахтных колодцев и надшахтных сараев, дожидаясь, когда клеть спустит их вниз, – все упорно смотрели в землю, и воротники рабочих курток у всех были подняты, закрывая лицо. Никто им не сказал худого слова – ни когда они спускались, ни когда, покрытые угольной пылью, вернулись на поверхность. Их жены пытались стряпать украдкой – так, чтобы запах пищи не достигал соседних домов, но, когда пахнет пищей, голодный человек всегда учует. С каждым днем число углекопов, готовых подписать бумагу и вернуться на работу, все увеличивалось. С каждым днем больше и больше угля, дымясь, поднималось из недр шахт, и вагонетки с углем снова покатились в доки Сент-Эндрюса. К концу второй недели все было кончено, хотя не совсем. Двадцать один человек, по большей части отцы семейств, все еще отказывались подписать «Желтую бумагу» и спуститься в шахту, и Гиллон понимал, что это означало. Хочешь не хочешь, но он стал отцом двадцати двух семей.
– Как же они будут существовать? Как они выживут? – сказал однажды Сэм.
– Мы уж постараемся, чтоб они выжили, – сказал Гиллон.
Мэгги сразу все поняла.
– Но не на мои денежки, – воскликнула она.
– Нет уж, именно на наши денежки они и будут жить.
Мэгги уставилась на Гиллона – с такой страшной, безграничной злобой, что все сразу увидели: она близка к безумию.
– Уголь требует жертв, и мы расплатились за уголь, – наконец произнес Гиллон. Он сказал это очень спокойно и тихо. – Джем требует жертв, и мы расплачиваемся за Джема. И гордость требует жертв, теперь мы начнем расплачиваться за нее.
– Гордость? – выкрикнула Мэгги. Звук ее голоса резанул всех, как ножом. – Господи, взгляни, что ты наделал из-за этой гордости, из-за своей великой романтической гордости. Мы потеряли из-за нее работу, и мы потеряли из-за нее дом, а теперь ты хочешь украсть у нас и будущее. Ради чего? Чего? Все ради твоего идиотского достоинства, твоей Камероновой гордости. – И Мэгги сплюнула.
– Но ведь ты же научила меня этому, – сказал Гиллон. – Раньше я про гордость и знать не знал.
Она выскочила в другую комнату, и, когда вернулась, ключ от копилки висел на цепочке у нее на шее.
– Если только ты дотронешься до копилки, пусть господь отвечает за то, что случится с тобой, – сказала она, и, к общему их ужасу и удивлению, ибо они еще никогда такого не видели, она повалилась на пол и зарыдала без слез.
15
Жизнь ушла из Питманго – поселок был мертв, как мертв был Джем, лежавший в своей могильной яме, как мертва опустошенная копилка. Никто не заходил в «Колледж», ибо это было все равно как признаться, что ты сдрейфил точно последний пес – так это именовали в Питманго, а потому люди прятались за черной маской угольной грязи и посылали детишек в таверну за пивом, а потом пили его молча в своих сумеречных домах.
Рабочие старались незаметно прошмыгнуть утром на шахту, не потревожив тишины улиц и проулков; больше не слышно было раскатистых, хриплых голосов – все это отошло в прошлое: не могли они вынести взглядов Двадцати Одного, тех праведников, которые глубоко запавшими глазами смотрели на них с порога своих домов, – так смотрели, что углекопы съеживались и поворачивали назад по Тропе, перелезали через изгороди и окольными путями, делая большой крюк, лишь бы не видеть этих страшных глаз, добирались до шахтного колодца и терялись во тьме под землей, спасаясь ото всех, кроме самих себя.
Некоторые из Двадцати Одного семейства начали собираться у входа в шахты и смотреть, как углекопы выстраиваются, дожидаясь, когда их спустят под землю.
«Желаю тебе удачи там, внизу, вместе с лордом Файфом, Тэм!» – говорил кто-нибудь из них старому другу, и Тэм готов был свалиться в шахту и никогда больше из нее не выходить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140