Один только Сэнди Боун, получивший работу на подъемнике, имел представление о том, что творилось с Сэмом. По утрам он опускал его в шахту вместе с другими углекопами, а в следующей клети поднимал наверх. По вечерам, перед самым концом смены, он снова опускал Сэма под землю и через четверть часа поднимал его вместе с теми, кто закончил работу.
Для компании, которую не очень-то это заботило, потому что прежде всего страдал сам Сэм, теряя заработок, он числился среди получивших травму. На самом же деле Сэм тренировался к предстоящим спортивным состязаниям. Он бегал по дорогам в низинах, где его нельзя было увидеть из поселка. Сначала это ничего не давало: он был сильный парень, но мускулы у него, как у всех углекопов, были неравномерно развиты – одни совсем атрофировались, а другие набухли как шишки от работы в согнутом положении и необходимости бесконечно сгибаться и разгибаться, поднимая тяжести. Сэм поставил себе целью расковать свое тело, сделать его гибким и послушным и для этого начал бегать. Так он тренировался неделю, и ему уже казалось, что никогда он не добьется желанного результата, но вот однажды дело пошло на лад: к нему вернулась способность бежать легко, большими рывками, как он бегал мальчиком, прежде чем пошел на шахту. Ту неделю у него болело все тело: хоть на шахте и тяжело было работать, но бег требовал непрерывных усилий. Он бегал до тех пор, пока у него не появилось второе дыхание, а потом до тех пор, пока тело не стало словно бесчувственным и умение бегать не превратилось в самый совершенный из его талантов.
Следующую неделю он работал над прыжками – прыжок на месте, прыжок с разбега в длину, бег с препятствиями, прыжок с разбега в высоту – и над бросанием тяжестей. Тут таилась наибольшая для него опасность, потому что, сколько бы он ни практиковался, в Питманго были парни посильнее его, вроде, например, Энди Бегга. И чтобы состязаться с людьми, от природы более сильными, ему придется брать скоростью, быстротой разворота, своевременностью броска, стремительностью размаха. К концу второй недели он бросал 36-фунтовый камень в два раза дальше, чем в начале недели, а потом – на пять или шесть футов дальше любого другого метателя камня в Питманго.
По ночам, лежа в постели, он перебирал в уме все состязания, тщательно продумывал каждое, зная, кто ему будет противостоять, разрабатывал план действий, потому что в конечном счете все сводилось к тому, чтобы установить для себя определенный темп, правильно использовать свои силы. К чему выигрывать забег, опережая соперников на пятнадцать ярдов, когда достаточно и одного, или делать три попытки в прыжке с разбега, когда успеха можно добиться за один раз.
Дело в том, что он задумал совершить то, чего никто еще никогда не совершал с тех пор, как в 1705 году начались эти игры, да, наверное, и не мечтал совершить. Сэм решил победить во всех состязаниях.
Во всех!
Он перевернулся на бок, решительно брыкнул ногами, так что одеяло свалилось на пол.
– Что с тобой, человече? – спросил его Джемми. – Что ты такое задумал? Ты выглядишь точно загнанная скаковая лошадь.
Именно это Сэму и хотелось услышать. Но он решил по возможности не раскрываться.
– Послушай, – сказал Сэм, – у нашей матери есть своя мечта, и никто ее не спрашивает какая. Ну вот и у меня есть мечта, и я не хочу, чтобы меня об этом спрашивали.
– Что-то маловато времени ты стал проводить в шахте.
– Откуда тебе это известно?
– Ох, да перестань ты, Сэм. Неужели ты думаешь, никто не видит, как ты размазываешь угольную пыль по физиономии, чтоб выглядеть так, будто трудился целый день?
Сэм растерялся. Вся беда в том, что, когда работаешь в таком поселке, от посторонних глаз не укроешься.
– Могу тебе сказать только одно: все, что от меня требуется, все до последнего цента будет лежать в копилке.
– Да плевал я на копилку.
– А я не плевал.
Выиграть все состязания. Все бутылки виски, все десятишиллинговые бумажки, все серебряные чашечки, которые дает для этой цели леди Джейн. Все ленты, все почести, все призы Питманго. И куда бы они потом из Питманго ни уехали, имя Камеронов, имя Сэма Камерона должно остаться здесь в памяти навсегда.
14
Сэм вдруг сел и диким взглядом обвел комнату.
– Что это? Мы опоздали. Прозевали игры.
Джемми протянул руку и опрокинул брата на соломенный тюфяк.
– Успокойся, человече, они только разогреваются. Они лежали в темной комнате, прислушиваясь, и тут до них снова долетела музыка.
– Питманговский духовой оркестр углекопов.
– Самый плохой духовой оркестр в Западном Файфе.
– Во всей Шотландии.
– Не понимаю, как вы можете так насмешничать, – сказал Энди. – Могли бы поступить туда, вас же приглашали. Вот и сделали бы оркестр лучше.
– А ты видал, в каких они шляпах? Точно коробки из-под пилюль. Такие надевают разве что на мартышек.
– Болтать-то легко, а ты пойди поиграй, – заметил Энди. Послышался раскат барабанной дроби и вслед за ним грохот цимбал.
– Вовремя сказано, – заметил Сэм.
Над гулом барабанов извился голос флейты.
– А Сара – молодцом, – сказал один из ее братьев.
– Сара лучше всех.
Они лежали, наслаждаясь сладкой возможностью поваляться на соломе.
– Как вы думаете, между нею и Сэнди Боуном что-нибудь есть? – спросил Эндрью.
– Ну, конечно, но какое это имеет значение? Она же не хочет, чтобы Сара выходила за него.
– У Сары есть своя голова на плечах, – сказал Эндрью.
– Так-то оно так, да только головой этой вертит мать.
– И снова – молчание. Она. Всегда она. Они слышали, как она хлопочет на кухне: дробный перестук каблуков, быстрые шаги туда-сюда, грохот посуды – тарелки у них никогда не ставили, их с грохотом швыряли на стол и со стуком убирали, так что они всегда слышали наверху, как она двигается внизу. В комнату вдруг ворвалось мычание тромбона – кто-то изо всех сил дул в него, прогоняя воздух сквозь раструб.
– Точно хряка режут, – заметил Джемми.
– Свинью, – поправил его Энди.
– Хряк – лучше.
– Смотри, услышит она тебя, – предостерег Эндрью.
– Хряк, – сказал Сэм.
– Хряк, – сказал Джемми.
– Хряк, – сказал Йэн. Все смотрели на Энди.
– Хряк, – сказал Энди.
– Хряк, хряк, хряк, – проскандировали все вместе, тихо, но достаточно четко. – Хряк, хряк, хряк.
– Ух, до чего здорово, – сказал Сэм. – Вот какие мы смелые.
– Нехорошо это, – сказал Энди, все рассмеялись и проскандировали еще раз.
Гиллон лежал в постели и слушал. Каждое произнесенное ими слово проникало в залу, точно лестница была вытяжной трубой. Надо будет их предупредить. Он радовался за мальчиков и завидовал им – лежат в своих постелях и обмениваются впечатлениями о жизни. У него никогда такого не было. Нет этого и сейчас. Мальчики больше к нему не прислушиваются – все она да она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Для компании, которую не очень-то это заботило, потому что прежде всего страдал сам Сэм, теряя заработок, он числился среди получивших травму. На самом же деле Сэм тренировался к предстоящим спортивным состязаниям. Он бегал по дорогам в низинах, где его нельзя было увидеть из поселка. Сначала это ничего не давало: он был сильный парень, но мускулы у него, как у всех углекопов, были неравномерно развиты – одни совсем атрофировались, а другие набухли как шишки от работы в согнутом положении и необходимости бесконечно сгибаться и разгибаться, поднимая тяжести. Сэм поставил себе целью расковать свое тело, сделать его гибким и послушным и для этого начал бегать. Так он тренировался неделю, и ему уже казалось, что никогда он не добьется желанного результата, но вот однажды дело пошло на лад: к нему вернулась способность бежать легко, большими рывками, как он бегал мальчиком, прежде чем пошел на шахту. Ту неделю у него болело все тело: хоть на шахте и тяжело было работать, но бег требовал непрерывных усилий. Он бегал до тех пор, пока у него не появилось второе дыхание, а потом до тех пор, пока тело не стало словно бесчувственным и умение бегать не превратилось в самый совершенный из его талантов.
Следующую неделю он работал над прыжками – прыжок на месте, прыжок с разбега в длину, бег с препятствиями, прыжок с разбега в высоту – и над бросанием тяжестей. Тут таилась наибольшая для него опасность, потому что, сколько бы он ни практиковался, в Питманго были парни посильнее его, вроде, например, Энди Бегга. И чтобы состязаться с людьми, от природы более сильными, ему придется брать скоростью, быстротой разворота, своевременностью броска, стремительностью размаха. К концу второй недели он бросал 36-фунтовый камень в два раза дальше, чем в начале недели, а потом – на пять или шесть футов дальше любого другого метателя камня в Питманго.
По ночам, лежа в постели, он перебирал в уме все состязания, тщательно продумывал каждое, зная, кто ему будет противостоять, разрабатывал план действий, потому что в конечном счете все сводилось к тому, чтобы установить для себя определенный темп, правильно использовать свои силы. К чему выигрывать забег, опережая соперников на пятнадцать ярдов, когда достаточно и одного, или делать три попытки в прыжке с разбега, когда успеха можно добиться за один раз.
Дело в том, что он задумал совершить то, чего никто еще никогда не совершал с тех пор, как в 1705 году начались эти игры, да, наверное, и не мечтал совершить. Сэм решил победить во всех состязаниях.
Во всех!
Он перевернулся на бок, решительно брыкнул ногами, так что одеяло свалилось на пол.
– Что с тобой, человече? – спросил его Джемми. – Что ты такое задумал? Ты выглядишь точно загнанная скаковая лошадь.
Именно это Сэму и хотелось услышать. Но он решил по возможности не раскрываться.
– Послушай, – сказал Сэм, – у нашей матери есть своя мечта, и никто ее не спрашивает какая. Ну вот и у меня есть мечта, и я не хочу, чтобы меня об этом спрашивали.
– Что-то маловато времени ты стал проводить в шахте.
– Откуда тебе это известно?
– Ох, да перестань ты, Сэм. Неужели ты думаешь, никто не видит, как ты размазываешь угольную пыль по физиономии, чтоб выглядеть так, будто трудился целый день?
Сэм растерялся. Вся беда в том, что, когда работаешь в таком поселке, от посторонних глаз не укроешься.
– Могу тебе сказать только одно: все, что от меня требуется, все до последнего цента будет лежать в копилке.
– Да плевал я на копилку.
– А я не плевал.
Выиграть все состязания. Все бутылки виски, все десятишиллинговые бумажки, все серебряные чашечки, которые дает для этой цели леди Джейн. Все ленты, все почести, все призы Питманго. И куда бы они потом из Питманго ни уехали, имя Камеронов, имя Сэма Камерона должно остаться здесь в памяти навсегда.
14
Сэм вдруг сел и диким взглядом обвел комнату.
– Что это? Мы опоздали. Прозевали игры.
Джемми протянул руку и опрокинул брата на соломенный тюфяк.
– Успокойся, человече, они только разогреваются. Они лежали в темной комнате, прислушиваясь, и тут до них снова долетела музыка.
– Питманговский духовой оркестр углекопов.
– Самый плохой духовой оркестр в Западном Файфе.
– Во всей Шотландии.
– Не понимаю, как вы можете так насмешничать, – сказал Энди. – Могли бы поступить туда, вас же приглашали. Вот и сделали бы оркестр лучше.
– А ты видал, в каких они шляпах? Точно коробки из-под пилюль. Такие надевают разве что на мартышек.
– Болтать-то легко, а ты пойди поиграй, – заметил Энди. Послышался раскат барабанной дроби и вслед за ним грохот цимбал.
– Вовремя сказано, – заметил Сэм.
Над гулом барабанов извился голос флейты.
– А Сара – молодцом, – сказал один из ее братьев.
– Сара лучше всех.
Они лежали, наслаждаясь сладкой возможностью поваляться на соломе.
– Как вы думаете, между нею и Сэнди Боуном что-нибудь есть? – спросил Эндрью.
– Ну, конечно, но какое это имеет значение? Она же не хочет, чтобы Сара выходила за него.
– У Сары есть своя голова на плечах, – сказал Эндрью.
– Так-то оно так, да только головой этой вертит мать.
– И снова – молчание. Она. Всегда она. Они слышали, как она хлопочет на кухне: дробный перестук каблуков, быстрые шаги туда-сюда, грохот посуды – тарелки у них никогда не ставили, их с грохотом швыряли на стол и со стуком убирали, так что они всегда слышали наверху, как она двигается внизу. В комнату вдруг ворвалось мычание тромбона – кто-то изо всех сил дул в него, прогоняя воздух сквозь раструб.
– Точно хряка режут, – заметил Джемми.
– Свинью, – поправил его Энди.
– Хряк – лучше.
– Смотри, услышит она тебя, – предостерег Эндрью.
– Хряк, – сказал Сэм.
– Хряк, – сказал Джемми.
– Хряк, – сказал Йэн. Все смотрели на Энди.
– Хряк, – сказал Энди.
– Хряк, хряк, хряк, – проскандировали все вместе, тихо, но достаточно четко. – Хряк, хряк, хряк.
– Ух, до чего здорово, – сказал Сэм. – Вот какие мы смелые.
– Нехорошо это, – сказал Энди, все рассмеялись и проскандировали еще раз.
Гиллон лежал в постели и слушал. Каждое произнесенное ими слово проникало в залу, точно лестница была вытяжной трубой. Надо будет их предупредить. Он радовался за мальчиков и завидовал им – лежат в своих постелях и обмениваются впечатлениями о жизни. У него никогда такого не было. Нет этого и сейчас. Мальчики больше к нему не прислушиваются – все она да она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140