– Ты ведь так не оставишь дело со Спортивным полем, правда?
Сэм кивнул.
– А что ты сделаешь? Расскажи мне, что?
– Не знаю. Никогда я ничего не знаю. Но что-то сделаю.
– Устроишь пожар, да? Подожжешь шахту?
– Не знаю.
– Тогда, значит, взорвешь? Да? Недаром я видел, как ты откладывал в сторонку порох.
– Где это ты видел?
– Ты думаешь, такое можно скрыть от собственного брата, человече?
– А кто еще знает?
– Да разве у тебя есть еще такой брат? Такой хитрюга?
– Эндрью знает?
– Нет, он о таких вещах не думает.
– А Йэн?
– Нет. Если бы он знал, то пришел бы ко мне и продал свои знания.
– Да, это уж верно. Что нам с ним делать?
– А ничего. Все будет в порядке – выровняется, вот увидишь. Он ведь тоже Камерон. – И снова вернулся к делу.
– Так как же насчет Спортивного поля, Сэм? Ну, скажи мне. Я унесу твой секрет в могилу, человече.
Как он может так шутить? Слезы выступили на глазах Сэма. Смертный доктор неправильно сказал, подумал Сэм. Ему, Сэму, не мешало бы меньше плакать.
– Не знаю. Никогда я ничего не знаю. Скажу только, что надо сделать по-умному.
– Но ты сделаешь?
– Ага, сделаю. Сделаю ради тебя, Джем.
– Ну что ж, мне бы это было приятно. О, господи, человече, как бы мне хотелось пойти на это дело с тобой.
Лучше ему не стало. В течение дня лекарство несколько раз ненадолго помогало, а потом Джемми попросил всех членов семьи собраться у него в комнате. Джем выдержал церемониал – приберег жизненные силы, чтобы проститься с ними, и, когда они собрались, сумел сказать то, что хотел. Гиллон зашел к нему ближе к концу дня.
– Я горжусь тобой, папа.
– Ох, Джемми, это мог сделать любой, если дать ему возможность.
– Но этого еще никто не делал. Обещай мне только одно, пап: никогда не подписывай «Желтой бумаги».
– Ох, Джем!
– Пусть Энди тоже не подписывает. И вообще никто из вас.
– Никто. Никогда!
– Ты был мне хорошим отцом. Ты пытался научить меня уму-разуму, а я не научился.
– Ты знал такое, чего мы не знали.
– Не в этом дело. Я с самого начала был другим, не таким, как ты, пап. Я был непоседа. Я не мог заставить себя засесть за книги, пап. Не мог.
– Но ты же не был неучем, Джем. Правда не был.
Трудно им было вести этот разговор, но, когда знаешь, что человек умирает, по-другому и держишься.
– Нет, и ты со мной потеряешь лучшего парикмахера и лучшего сапожника на Тошманго. Кто этим будет заниматься после меня?
– Эмили, – сказал Гиллон и прикусил язык. Это было окончательным признанием: значит, они уже списали Джемми. Несколько долгих минут Гиллон сидел и стыдливо молчал, но наконец решил, что надо все-таки спросить сына, потому что он должен знать: – Это ты швырнул камнем в Брозкока?
– Нет.
– Тогда, значит, Сэм.
– Нет, не Сэм. Я не знаю, кто это сделал.
– Но Сэм что-то замышляет насчет этой шахты «Лорд Файф № 1», да?
– Нет, ничего он не замышляет.
– Я должен знать.
– Не замышляет. Он был у меня и говорил, что не может лишить людей работы.
– Это правда?
– Клянусь богом, пап.
Гиллон постучал себе по голове.
– Как же это мы забыли!..
– О чем?
– О боге. Ты не хотел бы повидать мистера Маккэрри?
– Ох, человече…
– Ты веришь в бога-то?
– Пытаюсь, пап, все время пытаюсь и не могу заставить себя поверить – даже сейчас.
«Тогда все твои клятвы мало чего стоят», – хотел было сказать Гиллон, но сдержался.
– Уезжайте отсюда, пап. И никогда не возвращайтесь. Нет нам тут больше жизни.
– После суда, Джем. После этого мы уедем.
– О-ох, пап, как бы мне хотелось увидеть этот суд и потом уехать.
Тут он закашлялся – это было невыносимо, как и опасался Сэм. Джемми отчаянно боролся за каждый глоток воздуха, а потом замирал, точно у него сейчас что-то лопнет в горле, – замирал, весь напрягшись, хотя сил совсем уже не было. Помочь ему ничем было нельзя, оставалось лишь поддерживать его, вытирать пот со лба, а те, кто находился за дверью, с такою силой впились пальцами кто в спинку стула, а кто в табурет, что кости белели.
Вечером, поспав немного, Джем сказал, что хочет видеть мать.
– Не заставляй папу подписывать «Желтую бумагу». Он помрет за мной следом, если подпишет ее.
– Ты же не умираешь, Джем. Смотри, сколько времени ты держишься.
– Я не об этом тебя просил.
– Ну, ладно.
– Какое же это обещание.
– Хорошо, я не буду его просить. Обещаю.
– Вот теперь я доволен.
Она была хорошая сиделка. Она знала, как обращаться с ним, чтобы сделать то, что надо. Другие, за исключением порою Сары, действовали слишком робко и потому причиняли ему боль. Мэгги сдернула с сына намокшую от пота рубашку и тоже причинила ему боль, зато дело было сделано.
– Знаешь, чего ты никогда не делала?
– Я многого не делала.
– Одного ты никогда не делала. – Он откинулся на подушки – лежал и смотрел на нее. Он не спешил. – Подумай сама.
Мэгги наконец отрицательно покачала головой.
– Ты за всю жизнь ни разу меня не поцеловала.
Словно иголочки пробежали по ее спине и затылку.
– Ох, Джем, – наконец произнесла она.
– Нет, маманя, ни разу – за всю мою жизнь. Думаешь, я бы не запомнил?
Она быстро обернулась, проверяя, нет ли кого-нибудь в зале и не стоит ли кто-нибудь в двери, и с облегчением удостоверилась, что они одни. Слишком это было страшное признание. Ей не хотелось, чтобы кто-то еще его слышал. Она потянулась было к Джемми, но он отрицательно покачал головой.
– Теперь слишком поздно. Теперь я уже не хочу.
– Я любила тебя так, как умела, – сказала Мэгги. Она говорила тихо и быстро: ей не хотелось, чтобы другие слышали, но отчаянно хотелось, чтобы услышал он. – Я старалась, но в семье у нас это было не принято. Понимаешь?
Он ничем не показал, что слышал ее.
– Это Питманго делает таким человека – выбивает из тебя все живое. Я очень хотела проявить любовь к тебе, но не знала, как это делается, можешь мне поверить, Джемми? Я не знала, как поцеловать собственного сына.
– А теперь слишком поздно.
– Да, слишком поздно.
– Слишком поздно, мам.
– Я даже заплакать не могу, когда приходит время плакать, – сказала Мэгги, но Джем уже впал в забытье. Она подождала, пока дыхание его, хоть и затрудненное и прерывистое, все же стало более или менее ритмичным, и нагнувшись над кроватью, поцеловала в пылающий лоб и в крепкие скуластые щеки. Просто удивительно, какое еще крепкое у него было тело – сейчас, на пороге смерти. Изо всех ее детей он был самым крепким. Несправедливо это… Он был так похож на ее отца. Отец тоже никогда не целовал ее, а может, все же поцеловал – в тот день, когда она отправилась за своим гэлом? Она не могла припомнить. Она хотела было поцеловать Джема в губы, но воздержалась. Затушила пальцами фитиль лампы и вышла, оставив его в темноте.
Он снова начал кашлять и после каждого приступа отчаянно втягивал в себя воздух, стараясь протолкнуть его сквозь пленку, перекрывавшую горло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Сэм кивнул.
– А что ты сделаешь? Расскажи мне, что?
– Не знаю. Никогда я ничего не знаю. Но что-то сделаю.
– Устроишь пожар, да? Подожжешь шахту?
– Не знаю.
– Тогда, значит, взорвешь? Да? Недаром я видел, как ты откладывал в сторонку порох.
– Где это ты видел?
– Ты думаешь, такое можно скрыть от собственного брата, человече?
– А кто еще знает?
– Да разве у тебя есть еще такой брат? Такой хитрюга?
– Эндрью знает?
– Нет, он о таких вещах не думает.
– А Йэн?
– Нет. Если бы он знал, то пришел бы ко мне и продал свои знания.
– Да, это уж верно. Что нам с ним делать?
– А ничего. Все будет в порядке – выровняется, вот увидишь. Он ведь тоже Камерон. – И снова вернулся к делу.
– Так как же насчет Спортивного поля, Сэм? Ну, скажи мне. Я унесу твой секрет в могилу, человече.
Как он может так шутить? Слезы выступили на глазах Сэма. Смертный доктор неправильно сказал, подумал Сэм. Ему, Сэму, не мешало бы меньше плакать.
– Не знаю. Никогда я ничего не знаю. Скажу только, что надо сделать по-умному.
– Но ты сделаешь?
– Ага, сделаю. Сделаю ради тебя, Джем.
– Ну что ж, мне бы это было приятно. О, господи, человече, как бы мне хотелось пойти на это дело с тобой.
Лучше ему не стало. В течение дня лекарство несколько раз ненадолго помогало, а потом Джемми попросил всех членов семьи собраться у него в комнате. Джем выдержал церемониал – приберег жизненные силы, чтобы проститься с ними, и, когда они собрались, сумел сказать то, что хотел. Гиллон зашел к нему ближе к концу дня.
– Я горжусь тобой, папа.
– Ох, Джемми, это мог сделать любой, если дать ему возможность.
– Но этого еще никто не делал. Обещай мне только одно, пап: никогда не подписывай «Желтой бумаги».
– Ох, Джем!
– Пусть Энди тоже не подписывает. И вообще никто из вас.
– Никто. Никогда!
– Ты был мне хорошим отцом. Ты пытался научить меня уму-разуму, а я не научился.
– Ты знал такое, чего мы не знали.
– Не в этом дело. Я с самого начала был другим, не таким, как ты, пап. Я был непоседа. Я не мог заставить себя засесть за книги, пап. Не мог.
– Но ты же не был неучем, Джем. Правда не был.
Трудно им было вести этот разговор, но, когда знаешь, что человек умирает, по-другому и держишься.
– Нет, и ты со мной потеряешь лучшего парикмахера и лучшего сапожника на Тошманго. Кто этим будет заниматься после меня?
– Эмили, – сказал Гиллон и прикусил язык. Это было окончательным признанием: значит, они уже списали Джемми. Несколько долгих минут Гиллон сидел и стыдливо молчал, но наконец решил, что надо все-таки спросить сына, потому что он должен знать: – Это ты швырнул камнем в Брозкока?
– Нет.
– Тогда, значит, Сэм.
– Нет, не Сэм. Я не знаю, кто это сделал.
– Но Сэм что-то замышляет насчет этой шахты «Лорд Файф № 1», да?
– Нет, ничего он не замышляет.
– Я должен знать.
– Не замышляет. Он был у меня и говорил, что не может лишить людей работы.
– Это правда?
– Клянусь богом, пап.
Гиллон постучал себе по голове.
– Как же это мы забыли!..
– О чем?
– О боге. Ты не хотел бы повидать мистера Маккэрри?
– Ох, человече…
– Ты веришь в бога-то?
– Пытаюсь, пап, все время пытаюсь и не могу заставить себя поверить – даже сейчас.
«Тогда все твои клятвы мало чего стоят», – хотел было сказать Гиллон, но сдержался.
– Уезжайте отсюда, пап. И никогда не возвращайтесь. Нет нам тут больше жизни.
– После суда, Джем. После этого мы уедем.
– О-ох, пап, как бы мне хотелось увидеть этот суд и потом уехать.
Тут он закашлялся – это было невыносимо, как и опасался Сэм. Джемми отчаянно боролся за каждый глоток воздуха, а потом замирал, точно у него сейчас что-то лопнет в горле, – замирал, весь напрягшись, хотя сил совсем уже не было. Помочь ему ничем было нельзя, оставалось лишь поддерживать его, вытирать пот со лба, а те, кто находился за дверью, с такою силой впились пальцами кто в спинку стула, а кто в табурет, что кости белели.
Вечером, поспав немного, Джем сказал, что хочет видеть мать.
– Не заставляй папу подписывать «Желтую бумагу». Он помрет за мной следом, если подпишет ее.
– Ты же не умираешь, Джем. Смотри, сколько времени ты держишься.
– Я не об этом тебя просил.
– Ну, ладно.
– Какое же это обещание.
– Хорошо, я не буду его просить. Обещаю.
– Вот теперь я доволен.
Она была хорошая сиделка. Она знала, как обращаться с ним, чтобы сделать то, что надо. Другие, за исключением порою Сары, действовали слишком робко и потому причиняли ему боль. Мэгги сдернула с сына намокшую от пота рубашку и тоже причинила ему боль, зато дело было сделано.
– Знаешь, чего ты никогда не делала?
– Я многого не делала.
– Одного ты никогда не делала. – Он откинулся на подушки – лежал и смотрел на нее. Он не спешил. – Подумай сама.
Мэгги наконец отрицательно покачала головой.
– Ты за всю жизнь ни разу меня не поцеловала.
Словно иголочки пробежали по ее спине и затылку.
– Ох, Джем, – наконец произнесла она.
– Нет, маманя, ни разу – за всю мою жизнь. Думаешь, я бы не запомнил?
Она быстро обернулась, проверяя, нет ли кого-нибудь в зале и не стоит ли кто-нибудь в двери, и с облегчением удостоверилась, что они одни. Слишком это было страшное признание. Ей не хотелось, чтобы кто-то еще его слышал. Она потянулась было к Джемми, но он отрицательно покачал головой.
– Теперь слишком поздно. Теперь я уже не хочу.
– Я любила тебя так, как умела, – сказала Мэгги. Она говорила тихо и быстро: ей не хотелось, чтобы другие слышали, но отчаянно хотелось, чтобы услышал он. – Я старалась, но в семье у нас это было не принято. Понимаешь?
Он ничем не показал, что слышал ее.
– Это Питманго делает таким человека – выбивает из тебя все живое. Я очень хотела проявить любовь к тебе, но не знала, как это делается, можешь мне поверить, Джемми? Я не знала, как поцеловать собственного сына.
– А теперь слишком поздно.
– Да, слишком поздно.
– Слишком поздно, мам.
– Я даже заплакать не могу, когда приходит время плакать, – сказала Мэгги, но Джем уже впал в забытье. Она подождала, пока дыхание его, хоть и затрудненное и прерывистое, все же стало более или менее ритмичным, и нагнувшись над кроватью, поцеловала в пылающий лоб и в крепкие скуластые щеки. Просто удивительно, какое еще крепкое у него было тело – сейчас, на пороге смерти. Изо всех ее детей он был самым крепким. Несправедливо это… Он был так похож на ее отца. Отец тоже никогда не целовал ее, а может, все же поцеловал – в тот день, когда она отправилась за своим гэлом? Она не могла припомнить. Она хотела было поцеловать Джема в губы, но воздержалась. Затушила пальцами фитиль лампы и вышла, оставив его в темноте.
Он снова начал кашлять и после каждого приступа отчаянно втягивал в себя воздух, стараясь протолкнуть его сквозь пленку, перекрывавшую горло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140