Порой какая-нибудь мелочь может повлиять на состояние человека и заставить его по-иному на все посмотреть. В душе Гиллон а (Произошел перелом в ту минуту, когда девчонка провезла мимо него столик со сладким. Ему вдруг стало глубоко безразлично, что произойдет с ним или с людьми его класса, если они не хотят дать своей ровне даже кусок сладкого пирога. А потом еще это слово – «происшествие».
– Это была кирка, сэр. Кирка, которая прорубила мне плечо до самой кости. – Он произнес это достаточно громко. Один из молодых людей даже поморщился.
– Ах да, кирка. Я заметил, что ты неплохо справляешься с чашкой… для калеки.
– Мне очень больно держать ее, сэр, только я не хотел показывать.
– Не сомневаюсь. Очень героический мужчина. – Это произнес тот же юноша, который обвинил Гиллона во лжи, когда он говорил про очистку земель в Нагорной Шотландии.
– Господа думают, что мы не чувствуем боли, как они, но мы ее чувствуем, сэр.
– Романтическая чепуха, Камерон. – Это произнес мистер Маккэрри. Гиллон раньше не заметил его. – Слова агитатора, и ты прекрасно это знаешь. Трудящимся на роду написано нести бремя тягот, а людям из других классов – вкушать благ земных. Это одно из установлений господа.
– Если бы ты всадил кирку Елфинстоуну в плечо, бедняга умер бы со страха, – сказал граф.
Брозкок протянул графу вторую карточку.
– В конце концов, не можешь же ты рассчитывать, что я выведу тебя на пенсию и ты будешь до конца жизни существовать за мой счет.
– Вы-то ведь существуете за мой. – Гиллон с трудом поверил, что произнес такое.
– Что ты сказал? – спросил Брозкок. – Что ты сказал хозяину?
Гиллон не жалел, что сказал, но повторить у него не хватало духу. Одна из служанок взяла у него чашку, и он был благодарен ей за это.
– Ну, скажу я нам, и наглость, черт возьми! Этого малого надо вздуть как следует, – воскликнул один из тех, что помоложе.
– Вот что я тебе предлагаю, – продолжал лорд Файф таким топом, как будто всего этого разговора и не было. Сорок фунтов – и то главным образом из-за письма Елфинстоуна, который просит меня быть пощедрее. Большего пособия хозяева никогда не выдавали. Правильно я говорю, Брозкок?
– Ага, милорд.
– Это на сорок фунтов больше того, что ты мог бы получить. Ну, а ты отзываешь дело из суда и ставишь свою подпись вот под этой бумагой.
Файф протянул ему бумагу, и, намереваясь взять ее, Гиллон обнаружил, что все мышцы его свело и он с трудом может двигаться. Снова в жизнь его вторгалась цифра 40.
– А читать он умеет? – спросил один из молодых людей. – Возможно, надо ему прочесть. Ведь многие, знаете ли, из гордости делают вид, будто умеют читать.
– Он умеет читать, – сказал Брозкок. – Этот прочтет даже мелкий шрифт внизу контракта.
«Я,…, торжественно клянусь, что ни при каких обстоятельствах не стану подавать в суд на компанию или на хозяев за те увечья, которые я могу получить, работая на компанию или на хозяев. Я буду всецело полагаться на их благоволение и щедрость, как это было до сих пор, понимая, что в своих щедротах они будут по справедливости исходить из того, что лучше как для углекопа, так и для компании».
– Отныне любой углекоп, который захочет работать на меня, будет подписывать такую бумагу, прежде чем спуститься в мою шахту. Могу заверить, что такого афронта я больше не потерплю.
Он произнес это, обращаясь не столько к Гиллону, сколько к окружающим. Подписавший бумагу должен всего-навсего безоговорочно отказаться от всех своих прав.
– Сорок… – вслух произнес Гиллон. Намеренно так получилось или случайно, он и сам не знал.
– Да, сорок.
Эта цифра словно проделала дырку у него в мозгу, и образовавшаяся рана пульсировала, как пульсировали нервы у него в плече. Всего сорок фунтов лососины после стольких мучений, через которые он прошел, чтобы поймать свою рыбину. И сорок процентов дивидендов в год Трескового рождества…
– Это явится недурным вспомоществованием для твоей семьи, пока ты не вернешься на работу.
– Я, может, никогда больше не смогу работать, – сказал Гиллон. Сорок процентов дивидендов в тяжелый год, – год, когда они варили суп из травы и камней. Он снова почувствовал, как в нем закипает гнев, и обрадовался этому и испугался.
– Глупости. Все возвращаются на работу. И ты вернешься.
– Вы, видно, в самом деле считаете, что если нашего брата пырнуть ножом, то кровь не пойдет. Не желаете ли посмотреть мою рану, сэр?
– Да как ты смеешь так распускать язык при хозяине? – обрезал его Брозкок.
– Он мне не хозяин. Он мой наниматель. – Гиллон почувствовал, как лицо у него загорелось, но не от смущения.
– Что это он говорит? – переспросила леди Джейн. – Что он пытается доказать? Мы всегда были здесь хозяевами.
– Я говорю про сорок процентов, мэм, – сказал Гиллон. – Сорок процентов дивидендов, в то время как дети ели у нас вареную траву, а мы для вкуса клали камни в суп. О, господи, сколько же вы получали в хорошие годы, хотелось бы мне знать?
За этим последовало молчание, потому что никто не ожидал такого.
– Откуда ты взял эти глупости? – спросил граф. – Кто напичкал тебя такой ложью? Я хочу знать, чтобы разобраться. Говори же!
– Я умею читать, сэр. Многие из нас умеют. Я прочел об этом в «Шотландце», сэр. Могу дословно пересказать, если угодно, сэр: понимаете, уж больно часто я про это читаю.
– Чего он хочет? – опросила леди Джейн. Все это было выше ее понимания. – Чего он добивается? Да углекоп ли он?
– Да, матушка.
– Тогда почему же он препирается? Углекопы с хозяевами не препираются.
– Я думаю, он немножко свихнулся, – сказал кто-то.
– Об одном мы вас просим: чтобы мы не голодали после того, как целую неделю работали. Разве мы просим слишком много? И чтобы, когда мы голодны, а у компании полно в закромах, нам бы дали немножко оттуда, поддержали бы.
– При жизни моего батюшки, – заметила леди Джейн, – углекопов за такое пороли. Места живого не оставляли.
– И еще мы хотим, чтобы нами правил закон, а не прихоть хозяйская, сэр. В нашей стране нет больше хозяев и нет рабов, сэр, и люди начинают это понимать.
– Вот как?! – заметил лорд Файф. – Теперь ты все сказал?
Гиллон не помнил, что он говорил: слова стремительным потоком выплеснулись на него, и он даже не успел осмыслить их. Он сознавал лишь, что впервые в жизни сказал то, что хотел сказать, прямо тому, для кого это предназначалось, и не жалел об этом. Он понимал, что в Питманго для него теперь все кончено, и не жалел об этом. Перед глазами у него снова стоял туман, как вначале, когда он только вошел в комнату.
– Я ведь шел сюда с тем, чтобы принять ваше предложение… – начал было Гиллон.
– Молчать! – рявкнул Брозкок. Он придвинул свое лицо почти вплотную к лицу Гиллона, но тот все равно не видел его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140