Тут почти все разом закричали: «Пора!», и, распрощавшись с родными, Картер снова повернулся к зеркалу. Оттуда на него смотрел худой синеглазый юноша в вечернем костюме, с тщательно зачесанными черными волосами. Справа Ласло говорил по-чешски с кем-то, принесшим огромную сырокопченую колбасу, слева Чейз, насвистывая, поправлял букет, присланный девицами из дома номер 46 по Анна-лейн.
Картер сосчитал до десяти, выбрасывая из головы мысли об отце, потом обратился к брату, прервав его беседу с однокашником Томом:
– Джеймс, мне нужен помощник.
Джеймс закатил глаза. После истории с Дженксом он побаивался фокусов, и если даже помогал брату, то лишь после долгих упрашиваний.
– Я не прошу тебя выступать на сцене до конца жизни, но сегодня ты нужен мне позарез.
Джеймс снова закатил глаза, однако Том ущипнул его за плечо. Крепкий, синеглазый Том играл в университетской футбольной команде. Картер видел его снимок в программе чемпионата, которую как-то прислал Джеймс. Подпись внизу гласила: «Том-Том Крандалл – галантный смельчак».
– Помоги брату, не будь свиньей, – сказал он, и Картер мысленно поблагодарил его.
– Ладно, Чарли, чего ты хочешь?
Картер объяснил, что надо будет делать. Дослушав, Джеймс произнес:
– Он спятил. Чарли, если кто скажет, что ты не спятил, плюнь ему в глаза.
В шесть тридцать Картер выглянул из-за края занавеса. Впервые за турне зрители заняли места до начала первого номера – выступления русско-китайских акробатов полковника Мунсона. Никто не хотел пропустить традицию сан-францисского театра «Орфей» – появление Джесси Хейман и Тесси Уолл. Центральные кресла седьмого и восьмого рядов оставили пустыми, капельдинеры отгоняли редких невежд, пытавшихся занять эти места.
Картер старался не смотреть на свой реквизит и сосредоточиться на представлении, но глаза словно сами по себе то и дело устремлялись на Тома, оставленного нести дозор. Том чесал в затылке, показывая, что никто не трогал аппаратуру для левитации. Джеймс стоял рядом вместе с двумя мастеровыми из сан-францисской ассамблеи Общества американских фокусников, которым Картер заплатил пятьсот долларов за украшение и доработку оборудования для «Шантажа». Оно было тщательно закутано материей, а любопытствующим отвечали, что это новые декорации для курильни опиума.
Акробаты закончили выступление, публика вежливо похлопала, и рабочие принялись расставлять задники для живых картин, в которых актеры представляли творения прославленных живописцев. Раздались шепот, смешки, несколько исполнителей возбужденно протолкались к занавесу и выглянули наружу – приятель из оркестра подал кому-то знак. Картер вместе с половиной труппы прошел за кулисы и стал смотреть в зрительный зал.
Заиграл оркестр, и Джесси Хейман в сопровождении двадцати красавиц медленно вступила в проход. Она двигалась величаво, со сдержанной улыбкой, и лишь грива ярко-рыжих кудрей под высокой арлингтонской шляпой наводила на мысль, что это не самая добропорядочная женщина в Сан-Франциско.
Чейз, которому девочки Джесси были явно не по карману, сказал:
– Я бы выбрал вон ту брюнетку. Нет, пухленькую блондиночку.
Картер глядел на девиц и вспоминал присланную фотографию. Написала Сара «с любовью?» Нет, просто пожелала ему удачи. Наверное, она не думает о нем в таком смысле, просто между ними существует духовная связь. Он снова взглянул на девиц. Они были в платьях сдержанных тонов и в шляпках с живыми розами на полях. Джесси вела их к креслам, словно не замечая взглядов собравшихся, но каждая девушка не забыла помахать мэру, сидевшему рядом с начальником полиции.
Картер рассмеялся вслух. Чейз кинул на него холодный взгляд.
– Что смешного?
– Да ничего. Просто за все время ни одна из них даже не взглянула на женатого мужчину.
– Откуда ты знаешь, кто женат?
– Я здесь родился. Знаю почти всех в зале.
Чейз присвистнул.
– Трудненько будет выступать.
Картер нахмурился и отошел от занавеса. Все эти дни он беспокоился об аппаратуре для иллюзии, поэтому даже не подумал, что впервые покажет ее перед друзьями и родственниками. Хорош ли трюк «Шантаж»?… Впереди лежал мрак, в который не хотелось даже заглядывать. Он местный уроженец, избравший не самую уважаемую – нет, самую неуважаемую – профессию. Картер повернулся. Том лихорадочно завертел в руках кепку.
Картер поправил галстук, показывая, что понял. Мистериозо воспользовался появлением девиц, чтобы, пока никто не смотрит, испортить аппаратуру для левитации. Мрак внезапно рассеялся, и Картер почувствовал легкую дрожь волнения. Теперь он знал, что делать.
Как только Джесси и девочки уселись, оркестр заиграл этюд Дебюсси; занавес поднялся, явив взглядам античные колонны и десятки фигур, застывших в позах «Афинской школы» Рафаэля. Зал одобрительно загудел.
Монсиньор Дилаторио, стоявший сбоку от сцены в академической шапочке и мантии с алым кантом, объявил:
– Дамы и господа, Рафаэль Санти, «Афинская школа».
Зрители зааплодировали.
Было 7.15. У Картера оставался час до выхода – и дело, которое можно было уложить в двадцать минут.
На сцене исполнители представляли библейские сюжеты – сперва Матфея и ангела из Линдесфарнского Евангелия, затем, одну за другой, росписи Сикстинской капеллы. За Микеланджело последовали Джотто, Мантенья и, наконец, несколько светских полотен, таких, как «Портрет четы Арнольфини» Яна ван Эйка.
Картины начали сменяться с быстротой, о которой весь Сан-Франциско говорил потом еще несколько недель. Как обычно, одно полотно превращалось в другое: «Плот «Медузы» с обезумевшими матросами на фоне намалеванных волн стал «Свободой на баррикадах» Делакруа. Однако сегодня Свобода была в точности как на картине – то есть с голой грудью, а когда декорации сменились на изображение морского берега, окончательно сбросила одежду и шагнула в огромную раковину, а над ней появились парящие купидоны, и монсиньор Дилаторио объявил:
– «Рождение Венеры»!
Послышались возмущенные выкрики, а разъяренная Джесси Хейман завопила: «Дешевка! Дешевка!», поскольку Венерой оказалась Тесси Уолл в телесного цвета трико.
И тут, с обоих краев сцены, вышли ее девочки в шелестящих парижских нарядах. Под звук фанфар каждая, прежде чем сойти со сцены, замирала у рампы. Последней вышла сама Тесси Уолл, пышная блондинка, уже в платье, и помахала друзьям кончиком розового боа из страусовых перьев. Она неторопливо прошествовала к своем месту, и, покуда играла музыка и убирали декорации, все в зале говорили только о смелости Тэсси Уолл и как на следующий год Джесси Хейман постарается ее переплюнуть.
Чейз имел несчастье выйти в 7.40. Хотя он тщательно готовил свою шекспировскую программу – даже добавил острую и злую пародию Генри Ирвинга, – зал аплодировал весьма сдержанно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
Картер сосчитал до десяти, выбрасывая из головы мысли об отце, потом обратился к брату, прервав его беседу с однокашником Томом:
– Джеймс, мне нужен помощник.
Джеймс закатил глаза. После истории с Дженксом он побаивался фокусов, и если даже помогал брату, то лишь после долгих упрашиваний.
– Я не прошу тебя выступать на сцене до конца жизни, но сегодня ты нужен мне позарез.
Джеймс снова закатил глаза, однако Том ущипнул его за плечо. Крепкий, синеглазый Том играл в университетской футбольной команде. Картер видел его снимок в программе чемпионата, которую как-то прислал Джеймс. Подпись внизу гласила: «Том-Том Крандалл – галантный смельчак».
– Помоги брату, не будь свиньей, – сказал он, и Картер мысленно поблагодарил его.
– Ладно, Чарли, чего ты хочешь?
Картер объяснил, что надо будет делать. Дослушав, Джеймс произнес:
– Он спятил. Чарли, если кто скажет, что ты не спятил, плюнь ему в глаза.
В шесть тридцать Картер выглянул из-за края занавеса. Впервые за турне зрители заняли места до начала первого номера – выступления русско-китайских акробатов полковника Мунсона. Никто не хотел пропустить традицию сан-францисского театра «Орфей» – появление Джесси Хейман и Тесси Уолл. Центральные кресла седьмого и восьмого рядов оставили пустыми, капельдинеры отгоняли редких невежд, пытавшихся занять эти места.
Картер старался не смотреть на свой реквизит и сосредоточиться на представлении, но глаза словно сами по себе то и дело устремлялись на Тома, оставленного нести дозор. Том чесал в затылке, показывая, что никто не трогал аппаратуру для левитации. Джеймс стоял рядом вместе с двумя мастеровыми из сан-францисской ассамблеи Общества американских фокусников, которым Картер заплатил пятьсот долларов за украшение и доработку оборудования для «Шантажа». Оно было тщательно закутано материей, а любопытствующим отвечали, что это новые декорации для курильни опиума.
Акробаты закончили выступление, публика вежливо похлопала, и рабочие принялись расставлять задники для живых картин, в которых актеры представляли творения прославленных живописцев. Раздались шепот, смешки, несколько исполнителей возбужденно протолкались к занавесу и выглянули наружу – приятель из оркестра подал кому-то знак. Картер вместе с половиной труппы прошел за кулисы и стал смотреть в зрительный зал.
Заиграл оркестр, и Джесси Хейман в сопровождении двадцати красавиц медленно вступила в проход. Она двигалась величаво, со сдержанной улыбкой, и лишь грива ярко-рыжих кудрей под высокой арлингтонской шляпой наводила на мысль, что это не самая добропорядочная женщина в Сан-Франциско.
Чейз, которому девочки Джесси были явно не по карману, сказал:
– Я бы выбрал вон ту брюнетку. Нет, пухленькую блондиночку.
Картер глядел на девиц и вспоминал присланную фотографию. Написала Сара «с любовью?» Нет, просто пожелала ему удачи. Наверное, она не думает о нем в таком смысле, просто между ними существует духовная связь. Он снова взглянул на девиц. Они были в платьях сдержанных тонов и в шляпках с живыми розами на полях. Джесси вела их к креслам, словно не замечая взглядов собравшихся, но каждая девушка не забыла помахать мэру, сидевшему рядом с начальником полиции.
Картер рассмеялся вслух. Чейз кинул на него холодный взгляд.
– Что смешного?
– Да ничего. Просто за все время ни одна из них даже не взглянула на женатого мужчину.
– Откуда ты знаешь, кто женат?
– Я здесь родился. Знаю почти всех в зале.
Чейз присвистнул.
– Трудненько будет выступать.
Картер нахмурился и отошел от занавеса. Все эти дни он беспокоился об аппаратуре для иллюзии, поэтому даже не подумал, что впервые покажет ее перед друзьями и родственниками. Хорош ли трюк «Шантаж»?… Впереди лежал мрак, в который не хотелось даже заглядывать. Он местный уроженец, избравший не самую уважаемую – нет, самую неуважаемую – профессию. Картер повернулся. Том лихорадочно завертел в руках кепку.
Картер поправил галстук, показывая, что понял. Мистериозо воспользовался появлением девиц, чтобы, пока никто не смотрит, испортить аппаратуру для левитации. Мрак внезапно рассеялся, и Картер почувствовал легкую дрожь волнения. Теперь он знал, что делать.
Как только Джесси и девочки уселись, оркестр заиграл этюд Дебюсси; занавес поднялся, явив взглядам античные колонны и десятки фигур, застывших в позах «Афинской школы» Рафаэля. Зал одобрительно загудел.
Монсиньор Дилаторио, стоявший сбоку от сцены в академической шапочке и мантии с алым кантом, объявил:
– Дамы и господа, Рафаэль Санти, «Афинская школа».
Зрители зааплодировали.
Было 7.15. У Картера оставался час до выхода – и дело, которое можно было уложить в двадцать минут.
На сцене исполнители представляли библейские сюжеты – сперва Матфея и ангела из Линдесфарнского Евангелия, затем, одну за другой, росписи Сикстинской капеллы. За Микеланджело последовали Джотто, Мантенья и, наконец, несколько светских полотен, таких, как «Портрет четы Арнольфини» Яна ван Эйка.
Картины начали сменяться с быстротой, о которой весь Сан-Франциско говорил потом еще несколько недель. Как обычно, одно полотно превращалось в другое: «Плот «Медузы» с обезумевшими матросами на фоне намалеванных волн стал «Свободой на баррикадах» Делакруа. Однако сегодня Свобода была в точности как на картине – то есть с голой грудью, а когда декорации сменились на изображение морского берега, окончательно сбросила одежду и шагнула в огромную раковину, а над ней появились парящие купидоны, и монсиньор Дилаторио объявил:
– «Рождение Венеры»!
Послышались возмущенные выкрики, а разъяренная Джесси Хейман завопила: «Дешевка! Дешевка!», поскольку Венерой оказалась Тесси Уолл в телесного цвета трико.
И тут, с обоих краев сцены, вышли ее девочки в шелестящих парижских нарядах. Под звук фанфар каждая, прежде чем сойти со сцены, замирала у рампы. Последней вышла сама Тесси Уолл, пышная блондинка, уже в платье, и помахала друзьям кончиком розового боа из страусовых перьев. Она неторопливо прошествовала к своем месту, и, покуда играла музыка и убирали декорации, все в зале говорили только о смелости Тэсси Уолл и как на следующий год Джесси Хейман постарается ее переплюнуть.
Чейз имел несчастье выйти в 7.40. Хотя он тщательно готовил свою шекспировскую программу – даже добавил острую и злую пародию Генри Ирвинга, – зал аплодировал весьма сдержанно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148