Только тут уразумел он,
что гораздо больше удовольствия и наслаждения получили бы они
от чего-либо красивого, изящного и совершенного, нежели от
смешного и безобразного. С тех пор и человек и верблюд были у
него в загоне, а вскорости, по небрежению и отсутствию
надлежащего ухода, и тот и другой приказали долго жить.
Пример Птолемея заставляет меня колебаться меж страхом и
надеждой, боюсь же я вот чего: а вдруг чаемое наслаждение
обернется чувством гадливости, сокровища мои превратятся в
угли, вместо туза я вытяну двойку, вместо того чтобы угодить
своим читателям, я их прогневаю, вместо того чтобы повеселить,
оскорблю, вместо того чтобы понравиться, разонравлюсь, и
кончится дело тем же, чем кончилось оно у Эвклионова петуха,
воспетого Плавтом в Горшке и Авзонием в Грифоне и других
сочинениях: этот самый петух открыл клад, за что его башке дали
по шапке. А уж если что-нибудь подобное случится, то пеняй на
себя! А коли случалось когда-нибудь прежде, то ведь может и еще
раз случиться. Hо не бывать этому, клянусь Геркулесом! Я
убежден, что все мои читатели обладают неким родовым свойством
и лично им присущей особенностью, которую предки наши именовали
пантагрюэлизмом; в силу этой особенности они никогда не
истолкуют в дурную сторону того, что вылилось из души чистой,
бесхитростной и прямой. Я знаю множество случаев, когда они,
видя, что автору уплатить нечем, принимали в уплату доброе
намерение и тем довольствовались.
А теперь я возвращаюсь к моей бочке. А ну-ка, братцы,
выпьем! Полней стаканы, друзья! Hе нравится - не пейте. Я не
из тех назойливых пьянчуг, которые принуждают, приневоливают и
силком заставляют собутыльников и сотрапезников своих хлестать
и хлестать - и непременно залпом, и непременно до чертиков, а
это уж безобразие. Все честные пьяницы, все честные подагрики,
все жаждущие, к бочке моей притекающие, если не хотят, пусть не
пьют, если же хотят и если вино по вкусу их превосходительному
превосходительству, то пусть пьют открыто, свободно, смело,
пусть ничего не платят и вина не жалеют. Такой уж у меня
порядок. И не бойтесь, что вина не хватит, как это случилось на
браке в Кане Галилейской. Вы будете выливать, а я - все
подливать да подливать. Таким образом, бочка моя пребудет
неисчерпаемой. В ней бьет живой источник, вечный родник. Таков
был напиток в чаше Тантала, изображение которого почиталось
мудрыми брахманами; такова была в Иберии соляная гора,
прославленная Катоном; такова была золотая ветвь, посвященная
богине подземного царства и воспетая Вергилием. Это подлинный
рог изобилия, изобилия веселий и шалостей. И пусть иной раз вам
покажется, что в бочке осталась одна лишь гуща, а все же дно ее
никогда не будет сухо. Hа дне ее, как в бутылке Пандоры, живет
надежда, а не безнадежность, как в бочке Данаид.
Запомните же хорошенько все, что я вам сказал, запомните,
кого именно я к себе приглашаю, чтобы после не вышло
недоразумений! По примеру Луцилия, который прямо объявил, что
пишет только для тарентцев и консентинцев, я открываю бочку
только для вас, добрые люди, пьяницы первого сорта и
наследственные подагрики. А законники-мздоимцы, крючкотворы,
коим несут подношения и через парадный и через задний проход,
пусть побродят вокруг да около, если желают, - все равно им
нечем тут поживиться.
Hе говорите мне также, во имя и ради тех четырех ягодиц,
благодаря которым вы произошли на свет, и того животворного
болта, который их скреплял, - не говорите мне об ученых
буквоедах и крохоборах. И не заикайтесь мне о ханжах, несмотря
на то, что они, все до одного, забулдыги, все до одного
изъедены дурной болезнью, и несмотря на то, что жажда их
неутолима, утроба же их ненасытима. Почему про них не
заикаться? А потому, что люди они не добрые, а злые, и грешат
как раз тем, от чего мы с вами неустанно молим Бога нас
избавить, хотя в иных случаях они и притворяются нищими. Hу да
старой обезьяне приятной гримасы не состроить. Вон отсюда,
собаки! Пошли прочь, не мозольте мне глаза, капюшонники
чертовы! Зачем вас сюда принесло, нюхозады? Обвинять вино мое
во всех грехах, писать на мою бочку? А знаете ли вы, что Диоген
завещал после его смерти положить его палку подле него, чтобы
он мог отгонять и лупить выходцев с того света, цербероподобных
псов? А ну, проваливайте, святоши! Я вам задам, собаки!
Убирайтесь, ханжи, ну вас ко всем чертям! Вы все еще здесь? Я
готов отказаться от места в Папомании, только бы мне вас
поймать. Я вас, вот я вас, вот я вас сейчас! Hу, пошли, ну,
пошли! Да уйдете вы наконец? Чтоб вам не испражняться без
порки, чтоб вам мочиться только на дыбе, чтоб возбуждаться вам
только под ударами палок!
ГЛАВА 1
О том, как Пантагрюэль переселил в Дипсодию колонию
утопийцев
Когда Пантагрюэль окончательно покорил Дипсодию, он,
задавшись целью возродить, заселить и украсить этот малолюдный
и в большей своей части пустынный край, переправил туда колонию
утопийцев численностью в 9876543210 человек, не считая женщин и
детей, - всякого рода ремесленников и преподавателей всех
вольных наук. И вывел он их туда не только из-за того, что
Утопия была перенаселена и мужчинами и женщинами, которые
плодились, как саранча: вы сами хорошо знаете, и мне нет нужды
говорить вам о том, что детородные органы утопийцев обладали
особой оплодотворяющей способностью, матки же утопиек были
всегда расширены и отличались прожорливостью, цепкостью, а
также удобным устройством своих ячеек, вследствие чего каждые
девять месяцев в каждой утопийской семье рождалось не менее
семи младенцев мужского и женского пола зараз, так же как у
иудеев в Египте, если только не подвирает де Лира. Равным
образом Пантагрюэль переселил их не столько ради плодородной
почвы, здорового климата и прочих преимуществ Дипсодии, сколько
для того, чтобы привить дипсодам чувство долга и привычку к
послушанию, в чем и должны были показать им пример
новоприбывшие старые и верные его подданные, которые на
протяжении всей своей жизни не знали, знать не хотели, не
признавали и не почитали иного государя, кроме него, которые,
едва родившись и появившись на свет, с молоком матери всосали
мягкость и кротость его образа правления, в этом духе были
воспитаны и в этом соку варились, каковое обстоятельство
служило Пантагрюэлю порукой, что, куда бы ни были они заброшены
и переселены, они скорее откажутся от земной жизни, нежели от
полного и безраздельного повиновения природному их господину, и
что таковыми пребудут не только они сами и рождающиеся у них
дети, от самого старшего и до самого младшего, но что эту
верность и послушание воспримут от них народы, вновь
присоединенные к его державе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
что гораздо больше удовольствия и наслаждения получили бы они
от чего-либо красивого, изящного и совершенного, нежели от
смешного и безобразного. С тех пор и человек и верблюд были у
него в загоне, а вскорости, по небрежению и отсутствию
надлежащего ухода, и тот и другой приказали долго жить.
Пример Птолемея заставляет меня колебаться меж страхом и
надеждой, боюсь же я вот чего: а вдруг чаемое наслаждение
обернется чувством гадливости, сокровища мои превратятся в
угли, вместо туза я вытяну двойку, вместо того чтобы угодить
своим читателям, я их прогневаю, вместо того чтобы повеселить,
оскорблю, вместо того чтобы понравиться, разонравлюсь, и
кончится дело тем же, чем кончилось оно у Эвклионова петуха,
воспетого Плавтом в Горшке и Авзонием в Грифоне и других
сочинениях: этот самый петух открыл клад, за что его башке дали
по шапке. А уж если что-нибудь подобное случится, то пеняй на
себя! А коли случалось когда-нибудь прежде, то ведь может и еще
раз случиться. Hо не бывать этому, клянусь Геркулесом! Я
убежден, что все мои читатели обладают неким родовым свойством
и лично им присущей особенностью, которую предки наши именовали
пантагрюэлизмом; в силу этой особенности они никогда не
истолкуют в дурную сторону того, что вылилось из души чистой,
бесхитростной и прямой. Я знаю множество случаев, когда они,
видя, что автору уплатить нечем, принимали в уплату доброе
намерение и тем довольствовались.
А теперь я возвращаюсь к моей бочке. А ну-ка, братцы,
выпьем! Полней стаканы, друзья! Hе нравится - не пейте. Я не
из тех назойливых пьянчуг, которые принуждают, приневоливают и
силком заставляют собутыльников и сотрапезников своих хлестать
и хлестать - и непременно залпом, и непременно до чертиков, а
это уж безобразие. Все честные пьяницы, все честные подагрики,
все жаждущие, к бочке моей притекающие, если не хотят, пусть не
пьют, если же хотят и если вино по вкусу их превосходительному
превосходительству, то пусть пьют открыто, свободно, смело,
пусть ничего не платят и вина не жалеют. Такой уж у меня
порядок. И не бойтесь, что вина не хватит, как это случилось на
браке в Кане Галилейской. Вы будете выливать, а я - все
подливать да подливать. Таким образом, бочка моя пребудет
неисчерпаемой. В ней бьет живой источник, вечный родник. Таков
был напиток в чаше Тантала, изображение которого почиталось
мудрыми брахманами; такова была в Иберии соляная гора,
прославленная Катоном; такова была золотая ветвь, посвященная
богине подземного царства и воспетая Вергилием. Это подлинный
рог изобилия, изобилия веселий и шалостей. И пусть иной раз вам
покажется, что в бочке осталась одна лишь гуща, а все же дно ее
никогда не будет сухо. Hа дне ее, как в бутылке Пандоры, живет
надежда, а не безнадежность, как в бочке Данаид.
Запомните же хорошенько все, что я вам сказал, запомните,
кого именно я к себе приглашаю, чтобы после не вышло
недоразумений! По примеру Луцилия, который прямо объявил, что
пишет только для тарентцев и консентинцев, я открываю бочку
только для вас, добрые люди, пьяницы первого сорта и
наследственные подагрики. А законники-мздоимцы, крючкотворы,
коим несут подношения и через парадный и через задний проход,
пусть побродят вокруг да около, если желают, - все равно им
нечем тут поживиться.
Hе говорите мне также, во имя и ради тех четырех ягодиц,
благодаря которым вы произошли на свет, и того животворного
болта, который их скреплял, - не говорите мне об ученых
буквоедах и крохоборах. И не заикайтесь мне о ханжах, несмотря
на то, что они, все до одного, забулдыги, все до одного
изъедены дурной болезнью, и несмотря на то, что жажда их
неутолима, утроба же их ненасытима. Почему про них не
заикаться? А потому, что люди они не добрые, а злые, и грешат
как раз тем, от чего мы с вами неустанно молим Бога нас
избавить, хотя в иных случаях они и притворяются нищими. Hу да
старой обезьяне приятной гримасы не состроить. Вон отсюда,
собаки! Пошли прочь, не мозольте мне глаза, капюшонники
чертовы! Зачем вас сюда принесло, нюхозады? Обвинять вино мое
во всех грехах, писать на мою бочку? А знаете ли вы, что Диоген
завещал после его смерти положить его палку подле него, чтобы
он мог отгонять и лупить выходцев с того света, цербероподобных
псов? А ну, проваливайте, святоши! Я вам задам, собаки!
Убирайтесь, ханжи, ну вас ко всем чертям! Вы все еще здесь? Я
готов отказаться от места в Папомании, только бы мне вас
поймать. Я вас, вот я вас, вот я вас сейчас! Hу, пошли, ну,
пошли! Да уйдете вы наконец? Чтоб вам не испражняться без
порки, чтоб вам мочиться только на дыбе, чтоб возбуждаться вам
только под ударами палок!
ГЛАВА 1
О том, как Пантагрюэль переселил в Дипсодию колонию
утопийцев
Когда Пантагрюэль окончательно покорил Дипсодию, он,
задавшись целью возродить, заселить и украсить этот малолюдный
и в большей своей части пустынный край, переправил туда колонию
утопийцев численностью в 9876543210 человек, не считая женщин и
детей, - всякого рода ремесленников и преподавателей всех
вольных наук. И вывел он их туда не только из-за того, что
Утопия была перенаселена и мужчинами и женщинами, которые
плодились, как саранча: вы сами хорошо знаете, и мне нет нужды
говорить вам о том, что детородные органы утопийцев обладали
особой оплодотворяющей способностью, матки же утопиек были
всегда расширены и отличались прожорливостью, цепкостью, а
также удобным устройством своих ячеек, вследствие чего каждые
девять месяцев в каждой утопийской семье рождалось не менее
семи младенцев мужского и женского пола зараз, так же как у
иудеев в Египте, если только не подвирает де Лира. Равным
образом Пантагрюэль переселил их не столько ради плодородной
почвы, здорового климата и прочих преимуществ Дипсодии, сколько
для того, чтобы привить дипсодам чувство долга и привычку к
послушанию, в чем и должны были показать им пример
новоприбывшие старые и верные его подданные, которые на
протяжении всей своей жизни не знали, знать не хотели, не
признавали и не почитали иного государя, кроме него, которые,
едва родившись и появившись на свет, с молоком матери всосали
мягкость и кротость его образа правления, в этом духе были
воспитаны и в этом соку варились, каковое обстоятельство
служило Пантагрюэлю порукой, что, куда бы ни были они заброшены
и переселены, они скорее откажутся от земной жизни, нежели от
полного и безраздельного повиновения природному их господину, и
что таковыми пребудут не только они сами и рождающиеся у них
дети, от самого старшего и до самого младшего, но что эту
верность и послушание воспримут от них народы, вновь
присоединенные к его державе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53