Девчонка-прислужница сразу же забегала туда-сюда с водой и простынями, Фридрих слышал её лёгкие шаги на лестнице, сбивчивое дыхание, стук деревянных башмаков и мягкое шуршанье юбок. А вскоре и солдаты насосались пива и тоже потихоньку убрались. Из вновь пришедших в комнате трактира оставался один лишь Мартин Киппер, да и тот, повинуясь зову бренной плоти, вскоре вышел и направился в нужник.
Послышались шаги. Дверь кладовки растворилась так стремительно и неожиданно, что Фриц, который прижимался ухом к доскам, чуть не выпал наружу. Поднял взгляд.
Трактирщик стоял и смотрел на него сверху вниз. Посетители в корчме молчали.
— Вот что, парень, — произнёс корчмарь, понизив голос и косясь на полурастворённую входную дверь. — Что-то мне не нравится всё это. Ты знаешь, что… Ты уходи, пока тебя никто не видел. Понял?
Более подробных объяснений не потребовалось. Фридрих торопливо закивал и двинулся к двери, пока корчмарь не передумал.
— Эй! Постой — Парнишка замер, втягивая в плечи голову, обернулся. Хозяин изогнулся и теперь зачем-то шарил в складках фартука. Достал и выложил на стойку Вервольфа.
— Забери свою железку. Мало ли чего… Ещё увидят, так хлопот потом не оберёшься. С этими испанцами не знаешь, чего ждать. Ну, что уставился? Дуй отсюда, чтоб я тебя больше не видел!
Он умолк и отвернулся к бочкам, словно бы мальчишки здесь и не было. Фриц сгрёб за пазуху кинжал и в этот миг увидел рядом с ним на стойке лист бумаги с нарисованным на нём портретом. Фриц задохнулся. Догадка была ослепительна.
Травник!
Так значит, вот что за бумагу Себастьян показывал трактирщику!
Все посетители смотрели куда-то в стороны, упорно не желая мальчишку замечать. Замирая от собственной наглости, Фридрих осторожно, тихо сгрёб за уголок бумажный лист, развернулся на пятках и выскочил вон.
Снаружи было холодно, свежо и сыро. В низком небе комьями клубились облака. Сложив бумагу вчетверо, Фриц торопливо запихал получившийся квадратик под рубаху и зашагал вперёд. Грязь уже оттаяла, ноги скользили и разъезжались. Он обошёл большую лужу и уже почти достиг ворот, когда вдруг за спиною скрипнула раздолбанная дверь сортира.
— Эй, парень! — удивлённо прозвучало сзади. Фриц ускорил шаг и закусил губу.
— Парень!
«Не оглядываться… Нельзя оглядываться… Нельзя…»
Оглянулся.
Солдат переменился в лице.
— Стой… Стой!!!
Грязь за спиной зачавкала, как добрый боровок, которому налили целый чан ботвиньи, Фридрих вскрикнул раненым зайчонком, подскочил и припустил во все лопатки. Казалось — ещё миг, и Киппер его схватит, но позади вдруг громко плюхнуло, взлетели в воздух потревоженные куры, и утреннюю тишину разорвала отборнейшая солдатская брань.
Фриц летел, не чуя под собою ног. Стена деревьев быстро приближалась.
Выйдя за околицу и прошагав примерно полверсты, Ялка свернула с дороги и углубилась в лес; она всё время опасалась, что Михеля могут вот-вот обнаружить, и тогда за нею снарядят погоню. Вряд ли у селян были ловчие собаки — оставленная ею деревня была совершенно нищая, но если оставаться на дороге, то её могли поймать довольно быстро. Лес здесь был заросший, непрореженный и вполне мог спрятать путника до темноты. Однако вскорости стемнело окончательно, тропинка под ногами потерялась, и Ялке ничего не оставалось, кроме как искать очередное место для ночлега.
Выбравшись из сарая наружу, Ялка первым делом осмотрела себя с ног до головы, не обнаружила нигде ни пятнышка крови и на короткое мгновенье успокоилась. Под глазом, конечно, будет синяк, но это ерунда… Потом вдруг она замерла, как будто её ударили. Приподняла подол. Кожу на коленках и на бёдрах стягивала высохшая кровь. Ей внезапно захотелось вымыться. Захотелось страшно, дико, до тошнорвотного позыва. Вымыться, вымыться… Всё равно как и всё равно где. Лодочников девушка не опасалась, но канал остался далеко в стороне. Она вдруг вспомнила, как вытиралась снятой юбкой, оттирая свою кровь и… и…
И… что?
Тепло и мокро… Мокро и тепло… Она сглотнула, прислонилась к дереву.
Не кровь. Присохшая на животе рубаха… Юбка…
Он… Он… Михель…
Он успел?
Успел или нет?
Ялке сделалось дурно, и она чуть было не опустилась прямо на дорогу. Тётка часто предостерегала Ялку и её сводных сестёр о том, что первая беременность у девочек «схватывается» намертво и очень быстро, и всякий раз напоминала им, чтобы они вели себя с парнями осторожней. И вот…
Убитая своими мыслями, Ялка встала и снова побрела вперёд, уже не думая ни о чём, и лишь тупо силясь сообразить, когда у неё закончились последние месячные, и откуда следует вести отсчёт безопасных дней. Выходило, что могло быть и так, и этак. Ялка шла, готовая возроптать на Господа, который создал её женщиной и тем обрек её на эту жуткую неопределённость ожидания. Почему, ну почему мужчинам так везёт? Почему одни всё переносят без последствий, а другим приходится расплачиваются за минуты удовольствия месяцами ожидания и родовыми муками? Да полно! Было ли оно, то удовольствие? Ялка задалась этим вопросом и в тот же миг почувствовала, как краска стыда приливает к щекам, вспомнила жар в груди и ниже, и покорную свою беспомощность, когда Михелькин мягко, но уверенно подталкивал её на сеновал…
Она хотела этого! Хотела и боялась. Боялась — и хотела. И страх в итоге сделал так, что ей ничего не удалось почувствовать по-настоящему, а после — сунул ей под руку рукоять ножа.
Страх…
Ей было плохо. По-настоящему плохо и страшно.
Ноги еле двигались, в голове шумело. Сухой валежник под ногами раздражающе хрустел, ветви деревьев цеплялись за волосы. Временами ей казалось, что даже мешок за плечами начинает жить какой-то собственною жизнью, что он шевелится, становится то тяжелей, то легче, тянет книзу и назад. Потом она перестала обращать на это внимание. В голове царил сумбур и кавардак. Она брела, с трудом переставляя ноги, то и дело натыкаясь на завалы бурелома. Проклятые башмаки всё время сваливались, всё тело болело. Потом она услышала звук льющейся воды, и вскоре путь ей пересёк ручей. Вода была холодная и пахла старой хвоей. Ялка торопливо напилась и умыла лицо. Опять мелькнула мысль о том, чтоб вымыться, но она тотчас осадила себя — сначала следовало развести костёр. Ночь помаленьку делалась холодной. Сил идти больше не было. Рассудив, что отошла она достаточно, Ялка спустилась ниже по течению, обустроила себе насест в тени огромной ели и принялась собирать валежник. Потом стянула с плеч мешок и принялась искать огниво. Искала долго. Но огнива не было. Потом она вдруг вспомнила, как бинтовала рану Михелю, прокладывала трут… Должно бить, и огниво она выронила там.
Ялка отложила в сторону мешок и привалилась к дереву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
Послышались шаги. Дверь кладовки растворилась так стремительно и неожиданно, что Фриц, который прижимался ухом к доскам, чуть не выпал наружу. Поднял взгляд.
Трактирщик стоял и смотрел на него сверху вниз. Посетители в корчме молчали.
— Вот что, парень, — произнёс корчмарь, понизив голос и косясь на полурастворённую входную дверь. — Что-то мне не нравится всё это. Ты знаешь, что… Ты уходи, пока тебя никто не видел. Понял?
Более подробных объяснений не потребовалось. Фридрих торопливо закивал и двинулся к двери, пока корчмарь не передумал.
— Эй! Постой — Парнишка замер, втягивая в плечи голову, обернулся. Хозяин изогнулся и теперь зачем-то шарил в складках фартука. Достал и выложил на стойку Вервольфа.
— Забери свою железку. Мало ли чего… Ещё увидят, так хлопот потом не оберёшься. С этими испанцами не знаешь, чего ждать. Ну, что уставился? Дуй отсюда, чтоб я тебя больше не видел!
Он умолк и отвернулся к бочкам, словно бы мальчишки здесь и не было. Фриц сгрёб за пазуху кинжал и в этот миг увидел рядом с ним на стойке лист бумаги с нарисованным на нём портретом. Фриц задохнулся. Догадка была ослепительна.
Травник!
Так значит, вот что за бумагу Себастьян показывал трактирщику!
Все посетители смотрели куда-то в стороны, упорно не желая мальчишку замечать. Замирая от собственной наглости, Фридрих осторожно, тихо сгрёб за уголок бумажный лист, развернулся на пятках и выскочил вон.
Снаружи было холодно, свежо и сыро. В низком небе комьями клубились облака. Сложив бумагу вчетверо, Фриц торопливо запихал получившийся квадратик под рубаху и зашагал вперёд. Грязь уже оттаяла, ноги скользили и разъезжались. Он обошёл большую лужу и уже почти достиг ворот, когда вдруг за спиною скрипнула раздолбанная дверь сортира.
— Эй, парень! — удивлённо прозвучало сзади. Фриц ускорил шаг и закусил губу.
— Парень!
«Не оглядываться… Нельзя оглядываться… Нельзя…»
Оглянулся.
Солдат переменился в лице.
— Стой… Стой!!!
Грязь за спиной зачавкала, как добрый боровок, которому налили целый чан ботвиньи, Фридрих вскрикнул раненым зайчонком, подскочил и припустил во все лопатки. Казалось — ещё миг, и Киппер его схватит, но позади вдруг громко плюхнуло, взлетели в воздух потревоженные куры, и утреннюю тишину разорвала отборнейшая солдатская брань.
Фриц летел, не чуя под собою ног. Стена деревьев быстро приближалась.
Выйдя за околицу и прошагав примерно полверсты, Ялка свернула с дороги и углубилась в лес; она всё время опасалась, что Михеля могут вот-вот обнаружить, и тогда за нею снарядят погоню. Вряд ли у селян были ловчие собаки — оставленная ею деревня была совершенно нищая, но если оставаться на дороге, то её могли поймать довольно быстро. Лес здесь был заросший, непрореженный и вполне мог спрятать путника до темноты. Однако вскорости стемнело окончательно, тропинка под ногами потерялась, и Ялке ничего не оставалось, кроме как искать очередное место для ночлега.
Выбравшись из сарая наружу, Ялка первым делом осмотрела себя с ног до головы, не обнаружила нигде ни пятнышка крови и на короткое мгновенье успокоилась. Под глазом, конечно, будет синяк, но это ерунда… Потом вдруг она замерла, как будто её ударили. Приподняла подол. Кожу на коленках и на бёдрах стягивала высохшая кровь. Ей внезапно захотелось вымыться. Захотелось страшно, дико, до тошнорвотного позыва. Вымыться, вымыться… Всё равно как и всё равно где. Лодочников девушка не опасалась, но канал остался далеко в стороне. Она вдруг вспомнила, как вытиралась снятой юбкой, оттирая свою кровь и… и…
И… что?
Тепло и мокро… Мокро и тепло… Она сглотнула, прислонилась к дереву.
Не кровь. Присохшая на животе рубаха… Юбка…
Он… Он… Михель…
Он успел?
Успел или нет?
Ялке сделалось дурно, и она чуть было не опустилась прямо на дорогу. Тётка часто предостерегала Ялку и её сводных сестёр о том, что первая беременность у девочек «схватывается» намертво и очень быстро, и всякий раз напоминала им, чтобы они вели себя с парнями осторожней. И вот…
Убитая своими мыслями, Ялка встала и снова побрела вперёд, уже не думая ни о чём, и лишь тупо силясь сообразить, когда у неё закончились последние месячные, и откуда следует вести отсчёт безопасных дней. Выходило, что могло быть и так, и этак. Ялка шла, готовая возроптать на Господа, который создал её женщиной и тем обрек её на эту жуткую неопределённость ожидания. Почему, ну почему мужчинам так везёт? Почему одни всё переносят без последствий, а другим приходится расплачиваются за минуты удовольствия месяцами ожидания и родовыми муками? Да полно! Было ли оно, то удовольствие? Ялка задалась этим вопросом и в тот же миг почувствовала, как краска стыда приливает к щекам, вспомнила жар в груди и ниже, и покорную свою беспомощность, когда Михелькин мягко, но уверенно подталкивал её на сеновал…
Она хотела этого! Хотела и боялась. Боялась — и хотела. И страх в итоге сделал так, что ей ничего не удалось почувствовать по-настоящему, а после — сунул ей под руку рукоять ножа.
Страх…
Ей было плохо. По-настоящему плохо и страшно.
Ноги еле двигались, в голове шумело. Сухой валежник под ногами раздражающе хрустел, ветви деревьев цеплялись за волосы. Временами ей казалось, что даже мешок за плечами начинает жить какой-то собственною жизнью, что он шевелится, становится то тяжелей, то легче, тянет книзу и назад. Потом она перестала обращать на это внимание. В голове царил сумбур и кавардак. Она брела, с трудом переставляя ноги, то и дело натыкаясь на завалы бурелома. Проклятые башмаки всё время сваливались, всё тело болело. Потом она услышала звук льющейся воды, и вскоре путь ей пересёк ручей. Вода была холодная и пахла старой хвоей. Ялка торопливо напилась и умыла лицо. Опять мелькнула мысль о том, чтоб вымыться, но она тотчас осадила себя — сначала следовало развести костёр. Ночь помаленьку делалась холодной. Сил идти больше не было. Рассудив, что отошла она достаточно, Ялка спустилась ниже по течению, обустроила себе насест в тени огромной ели и принялась собирать валежник. Потом стянула с плеч мешок и принялась искать огниво. Искала долго. Но огнива не было. Потом она вдруг вспомнила, как бинтовала рану Михелю, прокладывала трут… Должно бить, и огниво она выронила там.
Ялка отложила в сторону мешок и привалилась к дереву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120